— A-а, какой я дебил.
— Дошло.
Барт распрямился, потер лицо ручищами-отбивными.
— Барт, могу я тебе задать пару вопросов?
— Только быстро.
— Как та меня нашел сегодня утром?
— Ребят в «О’Хара» проинструктировали, чтобы тебя высматривали. Мы знали, что ты рано или поздно появишься.
— Какой дебил.
— Все?
— Последний вопрос. Как ты умудрился разориться?
— Я не разорился. Это — маневр.
— Значит, тебе эти сорок штук не нужны вовсе?
— Не говори глупостей, Фрэнк.
Я подумал и сунул руку в карман пальто.
— Кстати, Барт, у меня для тебя есть подарок.
Я вытащил карикатуру Сэди, где Барта пялил в зад дьявол. Он посмотрел на нее и только покачал головой.
— Это я нарисовал.
— Ну, Фрэнк..
Барт тщательно задернул шторы, чтобы в комнату не проникал ни один луч дневного света, и вышел из комнаты. Брайан встал, расправил плечи и взял дубинку с фальшивого дивана.
Я успел подумать о трех вещах Во-первых, что смогу перенести все, лишь бы не раскрошили зубы. Во-вторых, спасибо тебе, господи, что все кончилось. В-третьих, что воистину больше всего на свете я ненавижу Селин Дион.
Брайан сделал свое дело тщательно, не пропустив ни одной части тела. Работа профессионала — не искалечил, но и места живого не оставил. Когда я очнулся в больнице, правая рука была на перевязи, лицо в тампонах и пластыре, в груди саднило при каждом вдохе, ноги опухли и затекли. В приступе паники я ноющей от боли правой рукой пересчитал зубы — все на месте. Меня переодели в пижаму. Пижама пахла грудными младенцами и прачечной. На соседних койках никого не было — просто чудо, — зато чуть дальше в палате кипела бурная деятельность, как на автовокзале в Дели. Люди толкались, слонялись, чихали, кричали и плакали. Благослови, господи, общественное здравоохранение, сокровище нации, твою мать.
Я попытался вытянуть шею и посмотреть на часы. Брайан и до шеи добрался. Не пренебрегая мелочами, он сделал так, чтобы я мог только ворочать глазами, и любое другое движение причиняло боль. Уставив глаза в горчичного цвета потолок, я начал тихо смеяться. Грудь разламывало от боли, отчего позывы на смех только усиливались. В поле зрения появилось лицо чернокожей медсестры. Табличка, пришпиленная на пышной груди, сообщала, что сестру зовут Крессида.
— Боже, сэр, у вас нет повода для смеха.
— Который час?
— Почти три.
— Что здесь делают все эти люди? У вас тут как в лагере для беженцев.
— Пришли навестить друзей и близких, это не запрещено. К вам тоже, наверное, скоро придут.
— Мне бы вашу уверенность.
Сестра поправила мою постель и положила холодную ладонь мне на лоб.
— Что с вами случилось?
— Полез в драку и проиграл.
— Да-а, дела…
— По правде говоря, я даже ни разу его не достал.
Сестра укоризненно хмыкнула и разгладила рукой свою грудь.
— Ничего страшного. Одни синяки и ссадины. Есть хотите?
— Нет. Как я сюда попал?
— Вас нашли у входа в приемный покой. Какая-то добрая душа сжалилась.
— Имел я такую доброту.
— Однако, сэр, не могли бы вы не ругаться?
— Извините, сестра.
— Еще вопросы есть? А то мне пора идти.
— Как долго меня здесь продержат?
— Два-три дня. Правую руку нужно немного прооперировать. Как вас хоть зовут? При вас не было никаких документов. Вы для нас прямо загадка какая-то.
— Фрэнсис Дин Стретч.
Сестра черкнула имя в блокноте.
— Адрес?
— Ха. Нет у меня адреса.
— О господи.
Беседа мне нравилась, она текла естественно, по-домашнему. Мне захотелось, чтобы Крессида пригласила меня в гости. Такая мысль, похоже, не приходила ей в голову. Интересно, а член мой она видела? Я быстро потрогал его рабочей рукой, чтобы проверить, не успел ли Брайан и там навредить. Орган пребывал в некотором смущении, но вроде бы не пострадал.
— Сестра, пока вы не ушли, не могли бы вы принести бумаги и пару конвертов с марками?
— А может, вам лучше воспользоваться телефоном? Вы же ходячий больной, вам это известно?
— Нет, я хочу написать письмо, точнее, три письма.
— Конечно. А деньги у вас есть?
Я не поверил своим ушам.
— Кажется, мелочь в штанах завалялась.
— Я проверю и распоряжусь, чтобы принесли.
Я решил, что настало время для честных, униженных извинений, и чувствовал себя Шекспиром на склоне лет. Душу переполняла тяга к покою и примирению. Интересно, позволительно ли мне, обидчику, раздавать прощения? Я решил, что позволительно, надо только насыпать на голову побольше пепла.
Времени оставалось мало. Если не поспешить с отправкой, то письма дойдут до получателей, когда меня уже выпишут. Меня устраивал только эпистолярный жанр — в отличие от телефона и разговора с глазу на глаз он позволял избежать расспросов и до минимума сводил возможность ссоры.
Другая медсестра, австралийка с рыхлым телом и щелястыми зубами, принесла писчую бумагу и сказала, что займет мне фунт, чтобы я мог расплатиться. Из моих шмоток они натрясли только сорок девять пенсов, что было на шесть пенсов больше, чем я ожидал там найти.
Письма адресовались Тому с Люси, Генри и, конечно, Мэри.
Правая рука была обездвижена и бесполезна, писать приходилось левой, что придавало почерку трагизм. Больше о письмах мне нечего сказать. Достаточно отметить, что это были самые подобострастные, заискивающие, раболепные письма, которые никому не пожелаешь получать, и что каждое слово в них было прокалено правдой.
Том бочонком вкатился в палату в три часа на следующий день. За ним развевалось черное пальто, он нетерпеливо качал головой. На лице Тома застыло серьезное, почти мрачное выражение. Он даже не поздоровался.
— Какого черта.
— Что?
— Ты только посмотри на себя. Что случилось?
Тон был скорее нетерпеливый, чем участливый.
— Я задолжал кое-кому деньги.
— Нетрудно догадаться. Подавать в суд будешь?
— Нет, мне по заслугам досталось.
— Фрэнк, это — твое личное дело, но я с тобой не собираюсь нежничать только потому, что тебе больно.
— Что ты имеешь в виду?
— К твоему сведению, Люси просила меня не приезжать.
Я постарался расслабить тело в постели и приготовился к взбучке.
— Из-за тех выходных?
Том покачал головой:
— Это только часть, я даже не знаю, с чего начать.
Том сцепил руки, уперев большие пальцы друг в дружку. У него явно накипело на душе.
— Во-первых, независимо от того, правильно или неправильно мы сделали, пригласив тебя, ты все-таки приехал. Если ты весь балаган подготовил заранее, то в реальности он смотрелся еще хуже, чем ты думаешь. Во-вторых, если перейти к деталям, то твои рассказы насчет того, как ты спал с Люси, — жалкий фарс. Ты какого эффекта ожидал? Неужели ты думал, что я об этом не знаю и что она мне ничего не говорила? Мы это прожевали и выплюнули много лет назад. Я разобрался в том, что произошло, поступок был глупый, и мы о нем забыли.
Том от избытка энергии театрально хлопнул себя ладонью по лбу.
— Самое для меня удивительное — то, что ты все эти десять лет держал и пестовал эту мыслишку у себя в башке. Неужели тебе не ясно, каким уродом ты выглядишь? Выходит, ты провел последние десять лет, выжидая удобный момент, чтобы сказать мне, что спал с моей женой? А о последствиях ты не задумывался? Приберегал для самого важного момента в нашей супружеской жизни?
— Как Люси?
— Ох, мать твою, и как же там Люси? Лучше, намного лучше, потому что не видела тебя два месяца.
— Ну что ты, Том, я…
— Нет, честно. Я совершенно серьезно.
— Неужели все так плохо?
У Тома вырвался возглас досады. Он опять покачал головой — как папаша, не верящий дурным вестям о сыне.
— Оставим Люси. Почему ты не позвонил моему отцу насчет работы?
— Чего?
— Я из кожи лез вон, чтобы тебе дали работу. К интервью ты не соизволил подготовиться, нес всякий бред. Отец сказал, что тебе нельзя доверить даже заварку чая. Но я убедил его дать тебе еще один шанс, сказал, что ты со странностями, но на самом деле хорошо пишешь, редактор звонил тебе три раза и оставлял сообщения, а в ответ звонил Генри и говорил, что ты уехал.
— О господи.
— Куда ты, кстати, уехал?
— В Донкастер, Суффолк.
Том ринулся в очередную атаку:
— Если ты думаешь, что я зол, то ты еще не видел Мэри. Какого черта, Фрэнк, что ты пытаешься себе доказать?
— Знаешь, Том, что я думаю? Я думаю, что пусть Мэри засунет свою обиду себе в задницу. Мне нассать с колокольни на то, что она думает. Зачем она хотела, чтобы я приехал в тот вечер? Не иначе чтобы похвастать своим дерьмовым дружком, ткнуть меня носом в дерьмо.
Том снова взвился:
