В известной степени, сказал Арон, родители всегда должны отвечать за поступки своих детей. Особенно когда речь идет о поступках как результате самостоятельного решения, а не реакции на поступки других людей. На это нельзя закрывать глаза. Он потратил много времени, чтобы выяснить, как велика была доля его вины в бегстве Марка, в его переезде в Израиль и тем самым в конечном счете — в его смерти. Это не было самоистязанием, я просто должен понять, что речь идет о последнем важном вопросе, над которым для него еще имеет смысл размышлять. Причем размышлять не ради Марка, Марку теперь уже никто не поможет, а исключительно ради себя, из чисто эгоистических мотивов. Возможно, я захочу спросить, для чего ему, Арону, нужны новые умозаключения, когда никто больше не ждет, что он совершит нечто великое, совершит примечательные поступки, но ведь речь-то совсем не об этом. Мера его вины или невиновности интересует его лишь потому, что для него не безразлично, с каким настроем он умрет. Родители часто склонны считать интеллект своих детей, их духовную живость собственной заслугой, но лишь в редких случаях они оказываются правы. Как ни тяжело, но надо признать, что его влияние на духовное развитие Марка свелось к минимуму, что, по сути, оно совершалось у него за спиной и что все это воспитание заключалось преимущественно в том, чтобы заботиться о физическом здоровье Марка. Поэтому Марк был просто вынужден черпать из других источников, из источников, которые были недоступны контролю Арона и не всегда отличались незамутненной чистотой и прозрачностью. В основе этого процесса лежал дьявольский автоматизм; другой на его месте, возможно, распознал бы это куда раньше, впрочем, кем его ни считай, ясновидцем он никогда не был.
Главная беда, пожалуй, состояла в том, что ему не удалось вызвать у Марка интерес к жизни. Даже правильное слово — и то не было сказано, ибо правильное слово предполагает некую попытку, а он ни одной серьезной попытки не сделал. Задним числом человек, конечно, всегда умней, но, спрашивает Арон, допустим, он своевременно понял проблему, что он должен был делать потом? Внушить Марку тягу к определенному образу жизни? Подобное намерение могут убедительно реализовать лишь те, кто сам испытывает тягу к определенному образу жизни, а он, к сожалению, не принадлежал к числу таких людей. Видимо, он был крайне глуп и не понял, что отсутствие такой тяги уже само по себе большая беда. Разумеется, каждый человек стремится придать своей жизни более глубокий смысл, кроме желания прожить как можно дольше. Но убей меня, говорит Арон, он никак не мог обнаружить в себе хотя бы следы такого стремления, может быть, плохо искал?
* * *
Поскольку я привык к долгим паузам в его рассказах, я жду и тут, полагая, будто эта пауза ничем не отличается от других, просто Арон обдумывает очередные фразы. Но на сей раз я ошибаюсь. Он говорит, что пора кончать, довольно мы терзали друг друга, а еще он говорит: «Становится скучно».
Он встает, уносит на кухню чайную посуду, пустая столешница должна выглядеть завершающей точкой, как в ресторане перед закрытием ставят стулья на стол. Чайник еще не выпит до половины. Я понимаю это. Он старается внушить мне: все, что произойдет сейчас, будет новой историей, а старая подошла к концу. Либо теперь-то и состоится наше настоящее знакомство, либо его вообще никогда не было, а все, что происходило до сих пор, было своего рода взаимообслуживанием, в лучшем случае — отправной точкой. На мой взгляд, Арон — самый гордый из всех людей, которых я знаю.
Вернувшись из кухни и застав меня в прежней позиции, он спрашивает, чего я жду и сильно ли я разочарован? Я со смехом отвечаю, что, мол, с чего он это взял? Разочарован может быть лишь тот, кто питал известные надежды, ибо лишь надежды можно разочаровать.
— Да, ты прав, — говорит он, — значит, ты пришел сюда, не питая никаких надежд, и, следовательно, не можешь быть сейчас разочарован?
— Вот именно, — отвечаю я.
Арон глядит на меня как на человека, который не устает водить его за нос. Он достает из шкафчика коньяк и, разливая его по рюмкам, спрашивает:
— Скажи, как ведут себя нормальные люди, когда заметят, что их считают идиотами?
— Сердятся, — отвечаю я.
— Почему же ты думаешь, что я ненормальный? — спрашивает он.
Известный немецкий писатель Юрек Бекер родился в польском городе Лодзь в 1937 году. Дата его рождения приблизительна: попав в гетто, отец Бекера, чтобы спасти сына от депортации, прибавил ему несколько лет. Из Лодзинского гетто Юрека перевели в концлагерь Равенсбрюк, а затем в Заксенхаузен. Отца отправили в другой концлагерь, мать погибла. После освобождения отец и сын жили в Восточном Берлине, где Бекер изучал немецкий язык. Здесь же он получил среднее образование, поступил в университет, а затем на работу на киностудию «Бабельсберг».
Роман Бекера «Якоб-лжец» (1969), написанный сначала в виде сценария, принес ему мировую известность. (В 1999 году по этой книге был снят одноименный фильм.) Это история узников гетто, герой которой старается вселить в своих товарищей бодрость рассказами о приближении Советской Армии и о скором освобождении, делая вид, что слушает эти сведения по радиоприемнику, чудом у него сохранившемуся. За этот роман Бекеру была присуждена премия Генриха Манна, позднее, после выхода его книги «Дезинформация властей» (1973), — премия Свободного Ганзейского города Бремен.
В 1976 году Юрек Бекер присоединился к тем писателям ГДР, которые протестовали против правительственного решения лишить гражданства известного барда Вольфа Бирмана. Бекера исключили из Социалистической единой партии Германии, а позднее он вышел из Союза писателей ГДР.
В том же году был опубликован его роман «Боксер», где автор обратился к не совсем обычной теме: последствия войны в человеческой душе. Оптимистический тон, который присутствует в конце романа «Якоб-лжец», сменился, по выражению Бекера, «усталостью жертвы». Причем в двух главных героях «Боксера», отце и сыне, есть много сходства с самим автором.
Помимо романов, наиболее известные из которых «Бессонные дни» (1978), «Всеобщий друг» (1981), «Дети Бронштейна» (1986) и «Бессердечная Аманда» (1992), он пишет также рассказы, статьи и множество сценариев для кино и телевидения.
После 1977 года Юрек Бекер с разрешения властей жил в Западном Берлине, читал лекции в американских университетах, преподавал во Франкфуртском университете. Был удостоен ряда литературных премий.
В 1997 году Юрек Бекер скончался в возрасте шестидесяти лет.
