– Ух ты-ы! – так Славик воскликнул, когда после моих усилий дверь открылась. И когда мы прошли в просторный, ореховой мебели кабинет.
Массивный стол по центру. Три кресла вкруговую… Но я прошагал к четвертому, которое у окна, – я усмотрел, что оно с характерной покатой спинкой. (Раздвижное. Для Даши… Не все же блага на свете для гнущихся томных секретарш.) Я так и кинулся к креслу со спешной заботой. Дергал… Искал рычажок… Второпях тянул секретаршино кресло на развал – прямо за сиденье.
А Славик все стоял у стены, восторг на лице:
– Ух ты-ы!
Возглас относился уже не к кабинету, а к его особой части – к настенным (тоже вкруговую) полкам, заставленным коробками табака самых-самых, как выяснилось, знаменитых и дорогих марок. Несомненно, коллекция. Табачный рай. Несомненно, хозяин кабинета – многолетний, давний коллекционер. (Помимо своей важной должности в Доме.) Трубки!.. Славик приоткрыл – и вся полка оказалась испещрена специальными небольшими гнездами. Как соты. А в гнездах, в укладку, курительные трубки… Жерлами прямо нам в лица… Трубки расположились! То на изгиб. То подчеркивая свою прямизну… Одна к одной. То темнея вишней, то играя ореховым цветом…
Нас ошеломило. Ух ты-ы!.. Хозяин кабинета был докой! Представляю кайф, какой ловил дядя во время работы. Просто став рядом. Просто нет-нет и разглядывая. Или кому-то доверительно показывая! Похоже, он запирался в кабинете, а потом вышагивал от табаков к трубкам – и обратно. Похоже, он даже и не курил… С этой смешной мыслью я перестал биться над креслом. Оно не раздвинется! Оно нераздвижное… Оно вовсе не секретаршино… «Плебей! Колхозник!» – сказал я себе. Сказал сам себе старикашка… Пороки хозяина были совсем из иной, из высокой сферы. (Зачем ему гнущиеся в кресле секретарши, когда вот они – гнутые в веках старинные трубки. Амбре! Дурман табаков так и плыл… Зачем ему здесь запах напряженного женского тела, паха, подмышек… Какой я плебей!)
Славик больше не трогал за поясом свой остывавший пистолет. Руки его были уже заняты другим. Славик тоже угадал про высокий порок. Про изыск кабинета… (Порок из неизвестных действует интригующе.) В обеих руках молодой защитник держал по фантастической курительной трубке. Принюхиваясь то к той, то к другой, подносил поочередно к лицу.
Даша застонала, и увлеченный Славик несколько нервно (и нетерпеливо) вскрикнул: «Щас! Щас!» – Оставив трубки на столе, он вернулся к ней. Ну что? что?..
А ничего: ломка продолжалась. Даша была мокра от крупнокапельного пота. Лицо оплыло. Зрачки как-то странно буравились.
– Н-ме-нэ. Н-ме-нэ, – повторяла невнятное.
При этом скосила измученные глаза. Возможно, она показывала взглядом на свою правую грудь. На ту самую, что меня одурманила. Но ведь там (мелькнуло мне) уже исчерпано. Там наверняка пусто… Мне ли не знать.
Славик тоже ее не понимал.
– Ладно, – сказал он.
Но она просила:
– Н-ме-нэ. Н-ме-нэ.
– Ладно, ладно!
Стоны ее усилились. Она пускала слюну. Она косилась и косилась на правую грудь. А затем вдруг стала стаскивать с себя платье. Стягивала легкие плечики. Платье чуть затрещало.
– Ты что? – возмутился Славик. (Я не успел помешать.) Он дважды ударил ее наотмашь по лицу. – Ну ты, падла! В такой день!
И еще прикрикнул:
– Тихо! Ну тихо!..
Его удары не были похожи на отмеренные пощечины, какие годятся при истериках. Это были плохие… хотелось сказать, грязные удары. От таких ласк портятся ушные перепонки.
Я кинулся к ним. Бить женщину – дело последнее. Кривя недобро рот, он все еще нависал над Дашей. Он был готов ей врезать еще. Я (на ходу) выбросил вперед руки, чтобы помешать, чтобы оттащить юнца за ворот. Я справлюсь, дело пустяк! Только сразу и резко дернуть его за ворот…
Но Славик уже и сам отскочил от Даши в сторону. Отпрянул… Снаряд ударил по нашему этажу. И совсем близко. Рядом!.. Стекла оконные вылетели беззвучно… Стекла оглохли… Один за одним снаряды взрывались у нас, на девятом.
Вот-вот и жди гостинца прямо сюда в окно… Я перенес Дашу из секретаршиного предбанника в кабинет. Сразу – в то гнутое кресло. Кресло оказалось на колесиках, подвижное… Я покатил его (вместе с Дашей) от окна подальше. Поглубже внутрь.
Кресло с Дашей я приткнул у стола на самое начальственное место. Молодая женщина в самом центре… Дергающаяся от ломки Даша казалась теперь рассерженным нашим шефом. Гневающимся! Недовольным нами… И еще вот что: лихорадочные дерганья и вскрики Даши, ритм ее ломки совпали с ритмом обстрела. С разрывами снарядов… Удивительно! Птичьим, высоким, страдальчески требовательным голосом Даша под залп вскрикивала:
– О-о!
И под следующий залп:
– О-о!
И снова… Она точь-в-точь. (Как легко воспринимается молодой женщиной чужой ритм.) Снаряд за снарядом бухали теперь по десятому. Прямо над нашими головами. И веером брызгала из стен окрошка бетона! Тоже осколки!.. А потерявшемуся Славику (такому опрятному, сдержанному) вдруг показалось, что это от совпадающих с разрывами Дашиных вскриков сыплется там и тут штукатурка. Что это от ее голошения выпрыгивает из сотрясающейся стены по полкирпича. Еще хуже была веером брызгавшая из той же стены окрошка бетона – осколки!
– О-о! – Это опять Даша.
Славик подскочил к Даше, вопя:
– Молчи-и-и! Никакой паники-и-и!
Люди и под снарядами живут личным – Славик не мог допустить, чтобы Даша насмерть запугала его воплями, а я не мог допустить, чтобы он еще раз поднял на нее руку… Так получилось, что он кинулся к ней – а я кинулся за ним вслед. И как раз снаряд врезался в наш девятый (взял пониже). Рвануло буквально в двух шагах – в стенную перегородку меж нашим кабинетом и соседним. Рвануло как до небес. Я тут же ослеп от пыли.
Этот могучий, спаренный – ШАХ-ХАХ-ХАХ-ШАРАХ – перешел в долгую (долго звенящую) тишину, а тишина – в нечто. В нечто опять для меня ватное. В нечто никакое. Я принагнулся к Даше, к ее креслу… Я споткнулся. Меж нами упал Славик, валялся и полз… Мои ноги топтались в его куртке…
Когда пыль рассеялась – я кое-как поднялся. И Славик поднялся.
Я был цел, а он был ранен в плечо. Мы стояли оба открыв рты (полные песка, пыли), а рядом с нами в кресле продолжала лежать Даша, пребывая в ожесточившейся мелкой-мелкой тряске. Но зато она уже не кричала под взрывы: «О-о!» – смотрела на нас ясным взглядом. И тут же, едва придя в себя, Даша спросила про сумочку. Женщина!.. Сумочка была при ней, но после близкого разрыва сумочка брякнулась на пол – и там раскрылась. И вот ведь неадекватность заботы! Оказавшийся после ШАХ-ХАХ-ШАРАХА на полу, я стал собирать. Я почти оглох. Я едва видел от пыли. Но моя рука скребла по паркетинам – я сгребал в горку тюбик крема, крохотную записную книжку, денежки, звонкие и бумажные, а также и заколки, зажимы двух цветов для светлых ее волос при сильном ветре.
Вывалившаяся мелочовка заворожила меня. Я спешил собрать. Я не мог ничего оставить. «Сейчас! Сейчас!» – кричал я Даше… Сумочка наполнялась, мелочь к мелочи.
Я привстал было. (Заметил кровь Славика… Капала с его плеча на пол.) Но Даша завопила:
– А зеркальце! Зеркальце! Круглое!
Оглохший, я читал ее вопли по губам. Так кричала, что я не посмел шагнуть к Славику. Он стоял покачиваясь… Но ведь не падал. И кровь беззвучными каплями… С плеча… Шлеп, шлеп… Совсем не слышная кровь в нашей общей приоглохлости после двойного разрыва… И вот я уже вновь на коленках, искал (важным! мне оно казалось суперважным!) ее зеркальце… Я ползал под столом… Потому и не разбилось, что круглое. Закатилось, а не разбилось… Под столом… Старикашка заглядывал и под кресла! Старикашка ползал не уставая. Трудоголик. Я готов был остаться там… На четвереньках… Навсегда. Мне нравилось смотреть на чистенькие ровные паркетины.
Плечо ему порвало осколком. А возможно, острый огрызок бетона. Из разнесенной снарядом стены.
Славик левой рукой кое-как вытащил спецпакет из кармана. Там был бинт, была вата. И даже йод!.. Славик, лицом бел, хотел все сам. Но я помог – обработал по краям рвань кожи, заткнул разрыв ватой и перевязал. (Внутри чисто. Только разрыв.) Кровь сочилась. Но теперь несильно… При чужой ране делаешься очень заботлив. Я даже поддержал при шаге и усадил Славика в кресло, тоже по центру стола. Справа от Даши. Теперь они двое в креслах, как два начальника. Два шефа. Это пошутил Славик. Первые минуты Славик держался прекрасно.
Раненный, он не переставал считать себя защитником. Рукой нет-нет и ощупывал пистолет за поясом. Он, мол, в полном порядке. Он, мол, не вышел из строя.
А потом Славик стал часто раскрывать рот.
Слух начал ко мне возвращаться, и я тотчас осознал свою востребованность. Как вдруг уяснилось, Славик стонал… Стонал и при этом сквозь зубы цедил мне (оглохшему) номер нужного сейчас телефона. Он по десять раз повторял его. Назвав цифру за цифрой, Славик обессиливал. И стонал.
