Егор поморщился и пошел прочь, куда глаза глядели.
Узенькая тропинка между могилами показалась ему смутно знакомой. Егор автоматически передвигал ноги, не понимая, куда идет и зачем, пока вдруг не вспомнил: здесь, на этом кладбище похоронен Антон, и он идет к его могиле.
Охранник, незаметно следовавший за ним, остановился, увидев, что Егор замер, а потом, нервно махнув рукой, снова пошел прямо. Зачерпнув тонкими туфлями снег, охранник зло выругался про себя.
У могилы Антона суетилась закутанная в длинный пуховик женщина. Она сметала снег с камня автомобильной щеточкой, а потом нежно терла рукой в шерстяной перчатке по закованной в мрамор фотографии, словно гладила.
— Здравствуй, Маша, — тихо сказал Егор.
Актриса Мария Голубева вздрогнула и обернулась, схватившись за сердце:
— Господи, как же можно так подкрадываться! До смерти перепугал!
— Я не подкрадывался, прости, так вышло, — сконфузился Егор.
— Да я поняла уже. Чего ты тут?
— Адамяна хороним. Знала его?
Мария прищурилась и посмотрела на тускло отсвечивающую вдалеке маковку храма:
— Ну… так, слышала. Лично не общалась. Царствие ему небесное.
— Да уж, — нахмурился Егор. — То есть, того… Небесное.
Мария повернулась к надгробию и смела налетевшие снежинки. Из притуленной к оградке сумки торчали красные гвоздики. Мария вынула их и положила на могилу.
На фоне белого снега лепестки гвоздик напоминали капли крови…
— А я вот к Антоше пришла, — грустно сказала она. — Как-то не по-людски, что он лежит тут один-одинешенек. Родные далеко, не наездятся сюда. Вот и выходит, что ближе меня у него никого нет. Муж все ж таки, хоть и бывший. Я, знаешь, часто прихожу к нему. Разговариваю, новости рассказываю, ругаю даже. Что ж ты, говорю, паразит, таким молодым ушел, да еще так нелепо? Ведь жить бы да жить еще. — Егор промолчал, вынул из кармана сигареты, но, поглядев на фото когда-то лучшего друга, повертел пачку в руках и сунул обратно в карман.
— Да кури уж, — махнула рукой Мария. Егор помотал головой.
— Потом покурю.
— Спасибо тебе, кстати, за памятник. Залевский, сучонок брехливый, все бахвалился, что будет всю жизнь Антону благодарен за спасение, мол, все на себя возьмет — и ведь ни копейки на похороны не дал, урод.
— Да не за что, — отмахнулся Егор. — Мы с Димкой скидывались. Ты, кстати, случайно не знаешь, что стало с актером этим… как его… который железяку под седло положил?
— Ларионовым? — уточнила Мария. — Да ничего. Сперва под дурачка закосил, а потом и вовсе… как это у ментов говорится? Ушел в несознанку. Следствие было, а что толку? Его и на первом заседании невиновным признали, потом вроде пытались апелляцию подать, но, увы. Доказать ничего так и не смогли. У Ларионова хорошие адвокаты были. Ну, а что он при всех сгоряча признался, списали на артистическую натуру да на аффект. Мы ж, актеры, натуры нервные, трепетные…
— Он снимается?
— Что ты! Он теперь как прокаженный с клеймом на лбу — убийца. Погибни Залевский, шуму, конечно, больше было бы, а Антоша — да кто он такой? Умер и умер. Никто и не помнит, кроме своих, конечно. Ты вот помнишь, пришел. Да только не явился бы, если б на другие похороны не нужно было. Так ведь?
— Так, — вздохнул Егор. — Не собирался, во всяком случае. А потом что-то потянуло. Будто не сделал что-то для него… Не знаешь, почему?
— Знаю, конечно, — усмехнулась Мария. — Только не воображай, что ты для него стараешься. Я ведь тоже — не для него.
— Как это?
— Ох, Егорушка… Ему, — она показала рукой в небеса, — уже все равно. А нам нет. Потому как есть такая штука поганая, как совесть. И живем мы с ней в сомнениях и муках всю свою жизнь, кто-то больше, кто-то меньше, тащим, как мешок с железками, и мечтаем сбросить хоть малость, неважно кому: живому, мертвому… Лишь бы самим не терзаться. Потому как это очень больно: жить и знать, что в чем-то неправ. Хотя, как ни крути, поверни все назад, мы точно так же поступили бы. Он изменил бы мне с Рокси, я — выгнала бы его вон. И ничего вроде с этим не поделаешь, а совесть ест: почему не смолчала, не вытерпела?
— Димка то же самое говорит, — сказал Егор. — Только как с этим жить?
Мария усмехнулась:
— Надо же, оказывается, он не совсем идиот. Но Димка прав, и я права. Потому и прихожу сюда, когда совсем уж плохо и тяжко, чтобы сбросить хотя бы часть груза. Помнишь, песня была такая: «Наступает момент, когда каждый из нас у последней черты вспоминает о Боге»? Нам, Егорушка, придется держать за все ответ в самый последний момент. А вот Антоша уже за все ответил.
Егор, нахохлившись, раскачивался с пятки на носок, а потом вдруг подошел к Марии и поцеловал ее в щеку.
— Это за что же? — удивилась она.
— За всё, — серьезно сказал он, но губы чуть дрогнули в улыбке. — За то, что пояснила, как дальше жить. Спасибо.
— Пожалуйста, — пожала она плечами. — Правда, я сама не понимаю, чем тебе помогла, но… пожалуйста.
Димка сидел на диванчике, вертел в руках кружку с остатками остывшего чая и с тоской смотрел на нервно прохаживающуюся из угла в угол Инну.
То, что сейчас состоится его казнь, Димка даже не сомневался.
Инна Боталова неимоверно соскучилась по светской жизни и теперь, вернувшись в Москву, не пропускала ни одного светского раута. От такой чрезмерной занятости на серьезный разговор с Димкой у нее долго не было времени. Ей срочно требовалось освежить впечатления о себе, поскольку тусовка простоев не признавала, а Инна осмелилась пренебречь целым каскадом мероприятий в угоду личной жизни.
О том, что за границей Инна скрывалась от угрозы нападения со стороны почившего Ашота Адамяна, светские львы и львицы не пронюхали. Убедившись, что ни ей, ни дочери ничего не угрожает, Инна вернулась обратно и, отгуляв на положенных тусовках, вернулась к делам.
Дела, как оказалось, находились в плачевном состоянии.
Администратор, на которого жаловался Димка, действительно работал из рук вон плохо и к тому же приворовывал. Разобраться с ним ничего не стоило. Припугнув теперь уже бывшего сотрудника, Инна вытрясла из него долг, а потом вышвырнула за дверь.
Однако на этом проблемы не кончились.
— Как, скажи мне, как ты умудрился за такое короткое время расплеваться со всеми каналами? — злилась она, то сжимая, то разжимая кулачки.
— Я тут при чем? — буркнул Димка.
— А кто при чем?! Папа римский? Что вот это такое, а? Что, я спрашиваю?
Она, словно нашкодившего котенка, ткнула его носом в монитор, в котором издевательски подмигивали с десяток видеофайлов. Димка глянул и отвернулся. Возразить было нечего, однако он нашел в себе силы мстительно напомнить:
— А я тебе говорил, что Галахов на меня взъелся! Проблему надо было еще после Юрмалы решать. Так тебе же некогда было, хотя он все время рядом скакал.
Инна предпочла не услышать.
— Девять! Девять программ за три месяца о Диме Белове на трех каналах, и все — только о плохом! Специальное расследование, гора компромата и грязи. Этого достаточно, чтобы утопить целую роту артистов, — вскипела она. — Ну скажи ради бога, что ты такого сделал, чтобы так его выбесить?!
— Ничего особенного.
— Дима!
— Что — Дима?
— Что ты сделал Галахову?
Димка вздохнул, а потом нехотя начал рассказывать, ежесекундно ожидая, что Инна начнет над ним смеяться. Он решил: если она это сделает, то он просто встанет и уйдет.
Инна не рассмеялась.
Мрачная и насупленная, она принялась метаться из угла в угол, стуча каблуками.
Димка, у которого пересохло в горле, залпом допил чуть теплый, несладкий чай, сгрыз дольку лимона и уставился в телевизор, на котором беззвучно разевал рот лоснящийся довольством Александр Галахов, копавшийся в грязном белье знаменитостей в прайм-тайм с истовым наслаждением.
Бросая на телевизор злобные испепеляющие взгляды, Инна жалела, что не обладает могуществом Медузы горгоны, древнего пугала греков. Поглядеть бы на Галахова, окаменевшего с открытым ртом…
Программы, «заказанные» отвергнутым телеведущим, были убийственны для певца Дмитрия Белова. На Димку вылилось столько грязи, сколько, кажется, не выливалось ни на одного артиста!
Ему припомнили все: от любовной связи с первым продюсером до скандальной выходки в прибалтийской гостинице, после которой, по словам тамошнего обслуживающего персонала, ванную комнату пришлось отмывать несколько дней, да еще и дезинфицировать.
Инна мрачно усмехалась. Хорошо еще, что самые страшные тайны журналисты так и не раскопали.
Что там загаженная ванная!
На счету у ее подопечного было аж два покойника…
— Да, — протянула наконец Инна. — Дела… Когда я просила завести в Юрмале ненавязчивый роман, я имела в виду совсем другое. Угораздило ж тебя!
