Ксеньины глаза сияли восторженным ужасом. “Что ты, что ты?” — Чибис протянул руку. Инна сделала быстрый шаг. Нагнувшись, она подхватила горсть снега: “Бросайте”. Кинула и нагнулась за новым снежком.
Керосин, растекшийся по ступеням, прогорал. Тающий снег шипел на камнях. Пар, мешаясь с дымом, подымался теплым облаком. Воздух зыбился над потухшим костром. За плотной завесой пара дрожали фигура и крест...
“Шевелътся! Исус шевелътся!” — Плешивый заголосил и запрыгал, подбрасывая колени. Ксения пошатнулась и упала на ступени. Чибис бросился к ней.
“Растереть, растереть”. — Инна оттолкнула Чибиса и развернула Ксению к себе. Зубами стянув варежку, она принялась тереть ее щеки.
Ксеньины глаза нашли отлетающее облако. С высокого постамента — вперед мимо Ксеньиных глаз — смотрели бронзовые безжизненные глаза. “Он там, там, — Ксения бормотала и тянулась к облаку. — Улетает… Совсем… Надо догнать, остановить...” Инна взяла за плечи и подняла рывком: “Замолчи”. — ее голос шипел, как тающий снег. Прозрачное облачко, пройдя сквозь кроны, уходило в небо.
“Девка умом тронулась!” — Плешивый забежал и спрятался за Лошадиную спину. “Мы пойдем, пойдем, я знаю — куда, только молчи, не говори больше”, — Инна говорила все быстрее и быстрее, боясь заплакать. Ксения кивала. Чибис подскочил и взял Ксению под руку. “Не домой”, — Ксения шепнула. “Нет, нет”, — он мотал головой, отводя глаза. “Держи крепче”, — Инна приказала и пошла к Лошадиному. Что-то странное показалось в Инниных глазах, потому что, оттолкнув ногой пустую канистру, Лошадиный отступал шаг за шагом.
“Мне плевать, — Инна заговорила тихо и раздельно, — на то, что вы сделали с вашим сыном или он — с вами, мне плевать на ваших фашистов и вашу войну, мне плевать, — Инна задохнулась и перевела дух, — на все канистры и ваших трусливых ангелов!” Тяжелая челюсть отваливалась медленно. “Но если хоть камешек, хоть одна щербинка отколется от Этого, я приду сюда с моим отцом, и тогда...” — Инна не успела. Челюсть встала на место. Лошадиный мотнул головой и полез за пазуху. “Ре-ежут!” — Плешивый зашелся в восторженном крике.
Как будто очнувшись, Чибис выпустил Ксению и вытянул из кармана нож. Он отбросил чехол и, подскочив сбоку, вложил в Иннину руку. Она нащупала и обернулась. Неимоверное, невиданное презрение пробило Чибисову кожу. Кровь кинулась в голову и заткнула уши: ни вопля Зарезки, ни стона Лошадиного. Все, что он увидел, — мелькнувшее золото и нож, выпавший из Инниной руки.
Лошадиный сорвал золотую пробку. Развернувшись от плеча, он пустил водку широким веером — ей под ноги. Капли прожгли снег и остались короткими пунктирными следами. “Вот вам — от меня, — отбросил пустую бутылку, — отцам вашим и детям вашим — бла-го-сло-ве-ние”. Обтер лицо свободной рукой.
“На Москве бояре, на Азове немцы, а в земле-то черви, а в воде-то чер-ти!” — облегченно заорал Плешивый. Лошадиный повернулся и пошел прочь. Зарезка бежал за ним.
Чибис смотрел в землю. Дорожка, иссеченная птичьими лапами, ложилась под ноги. Маленькие следы, исцелованные ползущим по снегу, уводили их с кладбища.
В автобусе, усадив Ксению на детское место, Инна отошла к задней площадке. Держась за поручень, она опустила руку в карман и нащупала пузырек. Шевеля губами, считала — в который раз. Снова выходило сегодня. Чибис сидел, склоняясь к Ксении. Инна вскинула запястье: короткая стрелка подходила к девяти. Автобус шел прямо. Все успела. Все, что обещала. Чибис сидел, не оборачиваясь. Инна сморщилась и выпила беловатую жидкость. Переждала, прислушиваясь. Ровно ничего не произошло.
Глава XIV. ЛОЖА ПЛАМЕНЕЮЩЕЙ ЗВЕЗДЫ
Серую “Волгу” он заметил сразу: кралась вдоль поребрика — тенью. “Привыкли, что они самые… хитрые!” Орест думал о том, что ангельский старик врет. “Конечно, с ведома. Вещество, воскресающее мертвых… Кто бы решился заварить такую кашу, не заручившись их поддержкой?” Водитель оглядывался по сторонам. По Оресту он скользнул равнодушным взглядом. Расстояние увеличивалось. Легкий дымок выбивался из задней трубки. Страха не было — одно ледяное любопытство. Сейчас он нажмет на газ… Орест Георгиевич взмахнул рукой. Водитель притормозил и подал назад. Перегнувшись за сиденье, распахнул заднюю дверь. “Ишь, привыкли: вперед не сажают…”
“На Петра Лаврова”. — “Поехали”. Орест Георгиевич протиснулся в салон.
Машина летела по набережной, разбрасывая грязь. По Биржевой площади, мимо колонного здания, на мост, вдоль Петропавловки — к площади Ленина.
“Попа-али. — Водитель крутил головой. — Эх, надо было по Кировскому. Через Пестеля…” Орест Георгиевич взглянул на часы. Поток машин становился плотным. “По Каляева свернем. На Петра Лаврова — какой дом?” Главное здание поднималось над Невой.
Орест Георгиевич успокаивался. “Глупости. Обыкновенный водила. Халтурит, пока начальничек заседает. А я-то — хорош”. — Он откинулся на сиденье.
Машина вползала на мост короткими рывками. “Сам опаздываю. Пистон вставят”. — Водитель потянулся к щитку и вынул микрофон: черная луковица держалась на длинном шнуре. “Ну, готовьтесь! Сейчас — с ветерком!” — водила усмехнулся. Приложив к губам, дунул коротко. Машина, идущая впереди, вздрогнула, словно присела на задние колеса, и подалась к тротуару. Водитель дул через равные промежутки. Задние машины замирали, передние перестраивались, освобождая левую полосу. Соскользнув с моста, серая “Волга” летела вперед. Постовой милиционер, дежуривший на подступах к Большому дому, делал грозные отмашки. Он проводил “Волгу” молодцеватой честью. Водитель обернулся и подмигнул: “Свои преимущества!” Орест Георгиевич не ответил.
“Здесь”, — он указал на зеленую будку. Расплатился и вышел. “Волга” взяла с места бесшумным рывком. Орест Георгиевич стоял у кромки. “Надо же… Всегда считал, что у них — черные...” — Он унимал запоздалую дрожь.
На этот раз открыл сам хозяин. Пригласил, не дожидаясь знака.
Лазоревый занавес был отдернут, дальняя дверь распахнута. Андрей Ва-сильевич посторонился, пропуская вперед.
Давешняя комната успела поменять вид. Черные кожаные диваны раздвинули по стенам. Камин заложили фанерным листом, вровень со стеной — заподлицо. Прежними остались, пожалуй, лампа и темный стенной коллаж. Впрочем, звезды больше не было. Без нее Спасская башня выглядела голо.
К фанере, надо полагать для украшения, прикрепили карту. Орест Георгиевич сел напротив. Над картой вилась рисованная лента. На ней, в согласии со старинной каллиграфией, было выведено: “ГОРОДЪ ПИТЕРБУРХЪ” — золотом по черной основе. Он подумал: как на кладбище.
Павел Александрович входил в комнату, распахивая руки для объятия. “Я могу поздороваться с Хельгой Ивановной?” — мимо Павловых рук Орест Георгиевич обратился к хозяину. “Боюсь, — тот ответил холодно, — бабушка теперь нездорова…” — “Что-то серьезное?” — Павел вмешался озабоченно. “Слегла. Второй день не встает”. — “Хельга Ивановна замечательная рассказчица!” — Павел взял светский тон. “Была”, — Андрей Васильевич оборвал.
Доктор Строматовский вырос в дверях: “Как вы себя чувствуете — после нашей... импровизации?” — “Простите?” — Орест Георгиевич не расслышал. “Не было ли вспышек раздражения, может быть, даже ярости?” — Доктор шевельнул пальцами брезгливо. Орест Георгиевич вспомнил каннибала. “Нет”, — он ответил коротко и оглядел фанерный лист. Доктор посмотрел внимательно и покачал головой. “Электрик приходил, приказал разобрать, — Андрей Васильевич дал пояснения. — Придется, — он улыбнулся, — обойтись без звезды”.
“Позвольте, — Орест Георгиевич приступил к главному, — сообщить вам свое решение. Я обдумал и буду сотрудничать с вами”. В комнате наступила неловкая тишина, как будто объявление, сделанное Орестом, было чем-то неуместным и бестактным в этих стенах. “Что ж, — доктор улыбнулся тон- ко, — любое решение — не без греха”.
“А знаете, — хозяин вступил почти торопливо, — есть такая легенда, средневековая…” Орест напрягся. “Прежде чем Бог успел вдохнуть в человека душу, дьявол подкрался и оплевал тело. Богу пришлось выворачивать человека наизнанку, как перчатку...” Строматовский повел пальцами, словно расправил раструб перчатки. “...однако внутри так и остались дьявольские харчки”, —Андрей Васильевич закончил неожиданно смачно. Павел рассмеялся: “Хороши же мы были, так сказать, до выверта! Не знаю, как для вас, но для меня это приоткрывает некоторые детали первоначального Божьего замыс-ла!” — “О, я всегда подозревал вас, коллега, в самом вульгарном, прямо скажем, патологоанатомическом материализме”, — хозяин подхватил шутку. Орест думал: переигрывают.
“Должен, однако, предупредить, — он старался держаться официально, — может статься, задача, поставленная вами, не имеет решения. Во всяком случае, я не могу гарантировать…” Даже теперь, предупреждая их о своей возможной неудаче, Орест Георгиевич чувствовал воодушевление, похожее на тревожное любопытство. Он поймал себя на том, что хочет уйти отсюда немедленно, чтобы вернуться к письменному столу. Новая научная задача жгла изнутри.
