“Должен, однако, предупредить, — он старался держаться официально, — может статься, задача, поставленная вами, не имеет решения. Во всяком случае, я не могу гарантировать…” Даже теперь, предупреждая их о своей возможной неудаче, Орест Георгиевич чувствовал воодушевление, похожее на тревожное любопытство. Он поймал себя на том, что хочет уйти отсюда немедленно, чтобы вернуться к письменному столу. Новая научная задача жгла изнутри.
“Ладно тебе… — Павел приблизился и встал рядом. — Я уверен: справишься. Кто, как не ты…” — “Справится, — снова Строматовский покачал головой и обратился к Павлу: — но при одном условии: если научится держать свои нервы в узде. Ум, лишенный уравновешенности, изучает тупики или, если хотите, мостит болотные топи, — доктор указывал на карту. — Вот вам пример большого, но неуравновешенного ума: все, что затеял, зашло в тупик. Очень скоро этот город опустеет”. Лента, нарисованная над картой, вилась змеей. Доктор поднялся и провел по ней пальцем, словно расправил ленту венка.
“Не хотите ли, — Андрей Васильевич тянулся к звоночному шнурку, — раз уж внешний источник тепла демонтирован... водки, чистейшей? На днях привезли из Финляндии”. Прямоволосый вошел с хрустальным подносом, на котором, играя радугой граней, стоял тонкий журавлиный графин. Его окружали серебряные стопки, каждая побольше наперстка. Ровно пять — по числу собравшихся в комнате, если считать его самого. Орест Георгиевич отметил: одна из рюмок стоит особняком.
“Замечательно. — Павел пригубил и облизнул губы как от сладкого. — Кстати, если ваши пророчества сбудутся, такую водку мы будем пить много чаще”. — “Это — не очень хорошая шутка”, — доктор поморщился недовольно. “Отчего же? — Павел поднял бровь. — Опустевшие города всегда кто-нибудь занимает. В нашем с вами случае выбор небольшой. Или вы предпочитаете варваров? С этим городом подобное уже случалось”. — “Оставьте”. Оресту показалось, доктор страдает взаправду. “Случалось. Один раз”, — он уточнил. “Вот видите, — Павел Александрович ободрился. — И что из этого вышло?”
“Вы имеете в виду легендарное пророчество: сему городу быть пусту?” — Орест Георгиевич обращался к доктору. “Я имею в виду эмиграцию. В ближайшие годы процесс станет необратимым”. — “Не понимаю, — Орест волновался. — Положим, какой-то процент и уедет. Но по сравнению с оставшимися он, надо думать, будет ничтожным”. — “В нашей стране большинство мало что решает. История вообще определяется меньшинством. Причем, и это самое интересное, порой меньшинством ничтожным. Именно в этом я вижу залог успеха: мы, собравшиеся здесь, способны изменить ее ход”. В доктор-ских глазах стояла твердая решимость.
Странная мысль забрезжила в Орестовой голове: он думал о том, что мир, с которым он так и не научился справляться, сократился до размеров этой комнаты, где все решается меньшинством. Здесь и сейчас, повсеместно и вовеки. Совершенно явственно он услышал голос отца.
“Возможно, вы и правы и ваше пророчество сбудется, и все-таки я не могу представить этот город пустым… Пусть не мы, но наши дети… Кто-то, кто готов остаться в меньшинстве”.
“Это можно проверить”, — нежданно-негаданно юноша подал голос. Он встал и одернул пиджак. “Закончили? Неужели закончили?” — Павел вскинулся радостно. “Все лавры — ему, — улыбаясь, Андрей Васильевич указал на Прямоволосого. — С моей стороны — исключительно научное руководство”.
“Мне надо приготовиться”. — Юноша зарделся. Фокусы, что ли, вздумали показывать? Орест Георгиевич отставил рюмку. “Прошу”, — хозяин обвел комнату рукой, отдавая в полное распоряжение. На юношу он смотрел с нежной гордостью — Орест подумал: как на родного сына.
Прямоволосый тронул реостат, убавляя, и двинулся к фанерному листу. Он обхватил его руками и, приподняв, снял со стены. Пустая ниша оказалась много глубже, чем можно было предположить: камин занимал переднюю — довольно мелкую ее часть. Юноша нагнул голову и шагнул в глубину. Там что-то мерцало.
На столике, показавшемся из тьмы, располагалась трехмерная модель города, выполненная с изумительной искусностью. С первого взгляда Орест Георгиевич не смог бы сказать, из чего это сделано — дома, дороги, мосты. Границы модели не выходили за центральную часть: с севера и востока — внешний берег Большой Невы, с юга — Витебский вокзал. Западный край пришелся на мост Лейтенанта Шмидта. Северо-западный включал в себя часть Васильевского и ломтик Петроградской стороны. Филигранно выполненные дома опоясывали дворики, и впрямь похожие на колодцы. Невскую гладь выложили блестящим материалом, слюдяным — похожим на тонкий рубе-роид.
“Неужели каждое здание?” — Орест Георгиевич не отрывал глаз. “Более или менее... До катастрофы”. — “Что?” — Орест Георгиевич переспросил. Прямоволосый смутился: “Я имею в виду, на девятьсот семнадцатый год”. Сунув руку под столик, он щелкнул выключателем. Модель осветилась вслед за щелчком.
Видимо, лампочки были подведены снизу, под каждое здание, потому что зажглись и окна. Некоторые — Орест Георгиевич отметил — оставались темными. Он догадался: заклеены с внутренней стороны. Абсолютно необъяснимым казалось то, что горели и уличные фонари. Высотой со спичку, они не могли вместить и самой маленькой лампочки. “Фосфор, — Орест нашел объяснение. — Мерцает в темноте”. На мостовых тончайшими волосяными линиями были выписаны названия улиц — прежние, до нашествия варваров. “Сколько же времени?..” — Орест качал головой. “Три с половиной года”. — Юноша убрал свет и встал с западной стороны.
Пятеро стояли над городом: архитектурный или военный совет.
“Вам предлагается универсальный тренажер, — Андрей Васильевич вступил в права научного руководителя. — Моделирует эффект лабиринта — улицы, переулки, дворы”. Орест Георгиевич кивнул. Он видел: ангельский доктор поднимает тяжелый перстень. Металлический щиток, отполированный до блеска, был слишком широким. Перстень заходил за нижнюю фалангу, делая здоровый палец несгибаемым. Уловив свет золоченой лампы, доктор принял его на щиток и, сделав неуловимо короткое движение, направил луч на город.
“Позвольте ознакомить вас с правилами”, — Прямоволосый возвращался в игру. Фосфорные фонари разгорались сильнее, невская вода шевелилась меж берегов, как чешуя.
“Первая ступень заключается в том, что вы накапливаете непосредственные впечатления. Мы назвали ее ступенью органов чувств. На этом этапе все зависит от вашей внимательности, а также разрешающей способности вашего зрения, слуха, осязания. Хотите пример?” — Прямоволосый обратился воодушевленно. Орест Георгиевич кивнул. Доктор навел перстень. Острие луча, похожее на прожектор, шарило по дворам, разрезая замкнутые в колодцы корпуса. По себе оно оставляло сероватое шевеление. “Не беспокойтесь. Это всего лишь упражнение, — доктор обращался к Оресту. — Один из способов тренировки воображения…” — “На этом первый этап заканчивается”, — сообщил Прямоволосый. “Понимаю”, — Орест Георгиевич подтвердил.
“Вторую ступень мы назвали первоначальной интерпретацией. Строго говоря, она может быть связана с первой многозначно. Пример?” — Юноша вскинул брови. “Хотелось бы”, — Орест Георгиевич входил во вкус. “Крысы... вода... наводнение, вышла из берегов, — Прямоволосый шевелил губами. — Нет, — он принял решение, — учитывая попискивание — крысы”. Сероватые тени замерли. Про себя Орест Георгиевич не мог согласиться: нет, он думал, там все-таки люди.
“Минуту, минуту. — Орест коснулся лба. — Вы упомянули о правдоподобии. Заложено ли в модель нечто, позволяющее объективно судить о степени приближения к истине — в каждом отдельном случае?” — “Вы попали в самую точку. — Прямоволосый расцвел. — Здесь заключается суть моей защиты — суть и научная новизна. Это нечто заложено. — Глазами он обвел членов совета. — Оно проявляется на этапе окончательной интерпретации”.
Орест Георгиевич понимал: талантливый юноша переживает свой звездный час. И все-таки он не мог объяснить себе главного: в этой модели действовали сверхприродные силы, как будто те, кто собрался в комнате, знали тайный ключ…
“На этом этапе вы должны громко сформулировать выбранную интерпретацию, — Прямоволосый прервал его мысли. — Модель реагирует на голос и активно вступает в игру”. — “Можем ли мы проследить за ходом активности?” — Орест Георгиевич решил докопаться до истины. “Увы, активность модели описывается принципом черного ящика, — юноша качал головой. — Там внутри работают базы данных, неподконтрольные пользователю: природные, исторические, культурные. Именно они осуществляют перевод промежуточной информации в конечную. Это и есть черный ящик, который я назвал “петербургским языком”. В каком-то смысле все это — тайна. Во всяком случае, на сегодняшний день. Может быть, позже, когда-нибудь…” — он замолчал. “Продолжайте”, — Строматовский кивнул доброжелательно.
