— Но ведь Ретна не Сфинкс, она говорит! — воскликнул Арам. — Она самая что ни на есть живая и реальная.
— Несомненно, поскольку она приезжает и поскольку наши глаза ее увидят, — заметил Асасян. — И вы сказали, она говорит. Неужели я вам, мой дорогой, должен напоминать эту старую поговорку: «Никогда не держи пари на то, что обладает даром речи». Я, естественно, шучу. Будьте покойны, я выполню ваше поручение. Сейчас я их предупрежу. Но вам все-таки было бы лучше поехать в аэропорт.
— Я так и собираюсь сделать. Самолет прилетит из Афин. Остается узнать только день: воскресенье, понедельник…
— А до этого?
— Никаких планов. У меня какая-то тяжелая голова.
— Вам дать аспирина?
— У меня здесь есть что нужно. — И он показал на флакон с таблетками на столе около телефона. — Я потерял бумажку, где был написан способ применения. Но у меня пройдет и так. Кстати, могу я попросить, чтобы бутылки с минеральной водой «Эвьян» мне доставлялись запечатанными, а то я знаю, что они делают: наливают воду из-под крана.
В тот момент, когда толстый человечек уже собирался переступить порог, Арам удержал его:
— Спасибо за все. Вы меня спросили: почему вы вернулись? А я вас спрашиваю: почему вы остались? Почему вас забыл захватить иудейско-армянский отлив? А главное, как такой человек, как вы, способный преподавать в Беркли или где-нибудь еще, может торчать здесь, за этим окошком?
— Скорее уж вы могли бы меня увидеть в роли ночного сторожа, sereno,[73] в Мадриде или в Барселоне… одного из тех, кого подзывают вечером, хлопнув в ладоши?
— Хотелось бы видеть вас на вашем месте.
— Предположим, оно находится тут. Мне здесь, скажем, нравится. В таком месте, как это, многое удается увидеть. И это все-таки пост человека, пользующегося доверием. Мы еще об этом поговорим… Счастлив, что смог оказаться вам полезным.
Комната находилась на одном из двух надстроенных этажей, которыми увенчали старое здание, ни мало не заботясь о том, чтобы гармонично совместить их структуру из металла и стекла со старым монументальным и пестрым фасадом. Все это теперь располагалось — только что приобретенный им опыт достаточно убедительно подтверждал — за пределами того свободного пространства, которое долгое время было его пространством. И ему следовало бы заранее предположить, что в стране, вырвавшейся так заметно вперед по росту народонаселения и по различного рода потрясениям, его претензии окажутся совершенно неуместными. Это свободное пространство, — которое не соответствует никакому земельному владению, никакой потребности присвоить одному какую-то неделимую частицу того, что должно принадлежать всем, — это пространство было не чем иным, как его собственной жизнью, и если оно сокращалось, значит, он лишался части самого себя, части своего права на существование. Следовательно, для него не имело практически никакого значения, принадлежат или нет его комнаты тому концерну, который в течение долгого времени создавал там и сям свои филиалы; что имело для него значение, так это чтобы с ним обращались не как с чужаком, не как с непрошеным гостем и чтобы существующий пакт не был денонсирован; чтобы за ним сохранили его точки опоры, все его скобы и крюки, вбитые в нависшую над пропастью скалу. По крайней мере, пока он здесь. После него, если что-нибудь останется, его часть перейдет к другим… может быть, к Ретне. Нельзя сказать, чтобы его требования были чрезмерными.
Теперь, когда у него были деньги, он мог выбраться в город что-нибудь купить, предварительно узнав адреса магазинов. И он спустился вниз, чтобы попросить вызвать такси, которое он намеревался держать, пока это будет необходимо. Оказавшись внизу в огромном, поистине с фараоновскими пропорциями, холле, он захотел обнаружить в этой новой и гигантской планировке что-нибудь из того, что видел в прежние времена. Он вспоминал, что, пройдя длинным и довольно узким коридором, можно было попасть в большой восьмигранный зал с интересно выполненными украшениями, заполнявшими пространство между балками потолка, со стрельчатыми входами, кладка которых состояла из чередующихся клинчатых кирпичей белого и зеленого цвета, а тонкой резьбы деревянная обшивка, покрывающая стены, довершала вместе с фаянсовой лепкой его богатое убранство. То были сердце и центр прежнего отеля, а огромнейшая, как в мечети, люстра с лампадами из толстого разноцветного стекла еще больше подчеркивала достоинство убранства.
Помещение было пусто. Маленькие лампочки в вырезанных из меди светильниках поддерживали в нем полумрак. И поэтому люди предпочитали находиться не здесь, не в столь таинственной атмосфере, создаваемой ажурными ширмами и деревянными решетками.
Он увидел, как через один из входов вошли три мальчика не старше одиннадцати-двенадцати лет, одетые в ослепительно белые халаты из какой-то исключительно мягкой, вероятно шелковой, ткани. Они пересекли зал с особым достоинством, как к тому располагало место, не поворачивая головы в его сторону, не приветствуя его. Он проследил за ними взглядом и только в этот момент заметил в проеме одного из четырех стрельчатых входов, чередующихся с четырьмя сплошными облицованными деревом стенами, еще одного ребенка. Он ее сразу узнал. Настолько странную, насколько может быть маленькая девочка. Настолько темную в своем платье, насколько три только что прошедших мальчика казались несущими свет.
Он ее узнал, но не сразу понял, что испытал, увидев ее здесь, в этой стране, в этом городе, в этом отеле. Нечто вроде ощущения, что предполагал здесь ее встретить. В руках у нее был предмет, назначение которого не поддавалось четкому определению: моток, клубок, веретено. Ему вспомнились дети феллахов, которых он когда-то видел в кочевых палатках за изготовлением ковров или тканей, последних образцов искусства бедуинов. Может быть, здесь, в каком-нибудь уголке отеля, она работает на глазах у клиентов на каком-нибудь специальном архаичном ткацком станке, в лавке ремесленных изделий.
Однако подобное объяснение опровергалось обстоятельствами двух предыдущих встреч со странной девочкой, одетой в черное. В таком аэропорту, как аэропорт Кеннеди, можно заметить множество своеобразных лиц: хиппи, евреи-ритуалисты, азиаты. А вот дети внимание привлекают редко. Он ее заметил у подножия самолетного трапа, но не понял, спустилась ли она по нему сама или же ждала, что по нему кто-то спустится. Потом он заметил ее опять, в нескольких метрах впереди себя, в коридоре для транзитников. Он видел, как она подобрала какой-то круглый и немного веретенообразный предмет, который уронила почти перед ним, когда он проходил. Он не остановился, не обернулся, но этот образ запечатлелся в его сознании. А чуть позже с ним случилось то недомогание, которое заставило его отстать от группы, с которой он летел до Нью-Йорка. Потом этот образ оказался заслоненным другими образами, другими впечатлениями, необходимостью выбирать между Лондоном и Монтрё. А затем он оказался дома, в Швейцарии, в обстановке, где все ему было знакомо. Однако когда он вышел на балкон и посмотрел наружу, то первым, что он увидел внизу, прямо перед собой, на расположенной перед отелем и нависающей над озером террасе, в центре окаймленной самшитом лужайки, — причем, надо думать, играть на ней и топтать газон запрещалось, — оказалась все та же девочка, на бешеной скорости, как автомат, крутящаяся вокруг своей оси, держа в вытянутой руке ракетку для бадминтона, предмет, который абсолютно не вязался с ее внешностью и одеждой, и казался в ее руке диковинным, противоречащим логике.
И вот теперь опять… Можно подумать, что она следует за ним и что теперь он будет встречать ее на всех этапах своего пути. Если поразмыслить, при современных скоростях воздушного транспорта подобные вещи встречаются постоянно, и люди, прибывшие из Соединенных Штатов, вдруг обнаруживают, что, не договариваясь, они включили в свой путевой блокнот одни и те же маршруты, одни и те же остановки и что они призваны встречаться друг с другом на протяжении всего своего путешествия, вплоть до Сингапура или Бандунга. Тут Арам захотел приблизиться к ней, чтобы ему было удобнее наблюдать и по крайней мере разобрать, что у нее в пальцах, — он еще ни разу не видел ее с пустыми руками. Однако внезапная слабость удержала его там, где он стоял. Ребенок поднял глаза и уставился на него. Огромные, отливающие каким-то минеральным блеском глаза, привыкшие к мраку, как глаза кошек или ночных затаившихся на низких ветках птиц. Вдруг она повернулась и убежала. От всего этого у него осталось странное, но все же успокаивающее впечатление, словно представшее перед ним видение напомнило ему какую-то предшествующую действительность и, хотя он не уловил его смысла, приглашало его вновь туда войти.
В бюро приема он тут же отметил, как изменилось отношение к нему и с какой готовностью отвечают на его вопросы. Вмешательство Асасяна принесло свои плоды; может быть, роль последнего была более значительна, чем та, что отводилась человеку, исполнявшему аналогичные функции в былые времена. Одновременно он узнал, что один из подвальных этажей целиком отведен под shopping,[74] где клиенты, не выходя из здания, не подвергая себя риску потеряться в невероятных лабиринтах улиц, названия которых указаны только на арабском языке, имеют возможность купить, что им нужно из одежды, украшений, парфюмерии и т. д., не говоря уже об обычном хламе вроде фигурок Гора и Нефертити, изготовленных, по-видимому, в Японии, а также целого underground[75] фаллических поделок, особенно обращающих на себя внимание тех, кто прогуливался перед этими лавочками.
