Тут был большой риск, что Араму придется подчиниться общему правилу. Поскольку «Каир-Ласнер-Эггер» являлся чем-то вроде островной территории, чем-то вроде вольной зоны с замкнутой экономикой, строящейся на своей нефтяной и на другой твердой валюте, которая только и принималась за игорными столами, являлся страной, на его взгляд несколько перенаселенной, но все же не страдающей от гроз, тайфунов, эпидемий, загрязнения и шистоматоза, то он, очевидно, дождется здесь спокойно приезда Ретны, отложив пока традиционные визиты в Музей и другие обязательные для посещения места. Он не собирался ее их лишать. Это было бы и эгоистично, и глупо. У нее было право на лодку фараона, на Мемфис, на Сак-кару и даже на то подземелье, в глубине которого его однажды чуть было не забыли. И все же она ехала к нему, к нему одному. Он мог бы ей предложить Палермо или Джербу, Инишмор или Ле-Крезо, даже Салетту или Фатиму, и она точно так же согласилась бы сократить свое пребывание на Родосе, чтобы прилететь к нему. Всякий раз, когда он об этом думал, когда анализировал эту свою уверенность, он чувствовал, как в нем поднимается волна нежности, и уподоблялся ребенку, который не знает, должен ли хлопать в ладоши, кричать от радости, увидев подаренную ему игрушку, или наоборот, опустить голову, оградить себя стеной молчания, чтобы в нем ярче светили лучи его счастья.
Теперь он шел сквозь толпу, не замечая ее, как человек, который слышит почти готовую сорваться у него с губ навязчивую музыкальную тему, какую-то чуть легкомысленную песенку, но не может припомнить всех ее слов. А он думал: Ретна — это папоротник, листок мелиссы и тимьяна, маленькое зернышко; оно находится у меня во рту, и я стараюсь определить, какое оно на вкус — соленое или сладкое? А иногда, проходя мимо освещенной витрины, наполненной жуками-скарабеями, маленькими статуэтками из позеленевшей бронзы, обелисками из поддельной бронзы, крошечными грубо раскрашенными саркофагами и целым семейством Осирисов из аляповатой керамики, он вдруг представлял себе, что Ретна уже здесь и что они вместе разглядывают все эти предметы.
Нет, он отнюдь не желал лишить ее ни Тутанхамона, ни какой-либо из трех пирамид. Однако, возможно, он не станет говорить ей о том, что в пустынной зоне есть еще много других, из страха, как бы она не предложила отправиться к ним, ради чего ему пришлось бы нанимать верблюдов или вертолет. Он сделает все, чтобы ускорить их отъезд к Идфу, к Ком-Омбо и к высотной Асуанской плотине. Незаметно для нее он постарается ускорить ритм. Вовсе не из-за того, что земля этой страны жжет ему подошвы, а просто потому, что главное для них двоих наступит потом. И к тому же, относясь с глубоким уважением ко всем этим вещам, он должен сказать, что археология это не совсем его дело.
Он вспомнил одну позабавившую его фразу в недавно изданной в Лозанне биографии Тобиаса: «Ну а памятники, современное назначение которых состоит в том, чтобы привлечь иностранных туристов в города, куда без них им никогда и в голову бы не пришло приехать, то этот милый человек в конце концов стал считать их, включая Тадж-Махал и египетские пирамиды, чем-то вроде придатков его собственной территории, чем-то вроде развлечений, предлагаемых его многоуважаемой клиентуре в виде премии». Арам отметил про себя, что если Ретне еще не попадалась эта фраза, то она ее тоже позабавит. Он не станет сдерживать ее энтузиазм. Первое путешествие в Египет что-нибудь да значит. Это воспоминание на всю жизнь. Не нужно ей его омрачать.
Однако чем больше он над этим размышлял, тем больше себя спрашивал, действительно ли все эти камни, эти некрополи вместе со скучнейшими объяснениями гидов и хранителей, вместе с временем, потраченным на то, чтобы отделаться от всех этих несчастных бедных людей, составляют благоприятную среду, способствующую тому, что им надо будет создать в отношениях между собой. Избыток развлечений и разочарований и эта постоянная забота о том, чтобы соблюдать расписание, чтобы не пропустить ту или иную колонну, ту или иную стелу. Он уже бывал неоднократно, причем в разных местах, с привлекательными и эпизодическими созданиями, и все это отнюдь не оставило у него неизгладимых впечатлений. Если бы кто-то пришел к нему сейчас спросить название самого лучшего уголка, чтобы увлечь туда девушку, то он совершенно точно назовет скорее Ле-Туке или же Брайтон, чем такого рода страны с телеуправляемыми экскурсиями и этим изнурительным бегом.
Естественно, с ней все будет иначе. А поскольку между ними отношения складываются так, чтобы быть прочными, это путешествие в страну вечности в конечном счете имело смысл. Однако Египет по-прежнему означал солидное испытание. Археологическая прогулка вдоль этого перенаселенного коридора была похожа на тяжелый экзамен. Путешествие в долину мертвых не очень-то хорошо совмещалось с его желанием как можно скорее встретить Ретну, постоянно видеть ее рядом с собой, побыть с ней наедине.
Большие струи воды, падающие в рифленые раковины, рассредоточенные среди растений с мясистыми листьями, заглушали разговоры за соседними столами, стоящими под небольшими аркадами вокруг центрального патио. Этот огромный кафетерий, облицованный блестящими фаянсовыми плитками, на которых преобладали голубой и белый цвета, являлся частью новшеств отеля. В действительности же здесь было несколько совершенно одинаковых патио, и когда выбранная позиция позволяла их видеть одновременно, их стрельчатые проемы, маленькие колонны, лампы из решетчатой меди наводили на мысль об анфиладе двориков внутри большой мечети.
Достаточно выразительные декорации для людей, которые целый день натирают себе ноги, бродя по развалинам, ползают по погребальным камерам, рассматривая пустые саркофаги, ощупывают барельефы, вырванные на мгновение из тьмы лучом электрического фонарика, и которые, придя, ни о чем другом так не мечтают, как усесться здесь перед каким-нибудь рубленым бифштексом или бефстрогановом, прежде чем пойти насладиться заслуженным отдыхом. А потом, в четыре часа утра, им снова просигналят подъем для нового взлета.
Несмотря на это симпатичное убранство, кафетерий являлся всего лишь улучшенным вариантом закусочной, но место было удобным, с четким и быстрым сервисом.
И если не испытывать особого пристрастия к ритуалам, то можно сказать, что здесь «функциональная сторона» имела определенные положительные моменты. Что же касается официантов и официанток, то они оказались настолько тщательно отобранными по своим физическим данным, что было просто трудно за это не накинуть новой дирекции еще одно очко. Все это следовало записать на ее счет, и Арам, которому удалось, правда не без труда, заполучить себе маленький столик, размышлял о том, что в своей будущей деятельности по защите последних бастионов концерна ему придется воспользоваться этими нововведениями. Здесь царила несколько сонная атмосфера с едва различимым музыкальным фоном, с журчанием воды, тихими голосами, и никаких внешних шумов или быстрых движений. Не будучи голодным, Арам понемногу отщипывал от куска жареной семги и от «стерилизованных» копченостей, поддаваясь расслабляющему влиянию окружения. Об обстоятельствах своего приезда он уже почти не вспоминал. Кстати, таково было свойство его характера — освобождать память от подобных мелких инцидентов. Теперь уже происшествие казалось ему буффонадой в восточном стиле. Не стоило выходить из себя и повышать голос. Здесь достаточно набраться терпения и подождать, чтобы небо послало вам своего вестника. Так и случилось.
А кроме того, когда оказываешься внутри границ нового «Ласнера», все становится простым и все находится у тебя на расстоянии вытянутой руки. Достаточно ему было сделать всего один жест, и к нему бы подошел один из этих проводников по Cairo bu night,[78] на которых он уже обратил внимание, и принялся бы его информировать о том, какие в городе есть развлечения. Однако перспектива разглядывать голые животы в каком-нибудь заведении для иностранцев его не прельщала. Он спустился к «сейфу» с мыслью пригласить Асасяна провести вечер вместе, но Асасяна в его маленьком бюро, рядом с несгораемым шкафом, не оказалось, и тогда, сделав еще один круг в холле, он поднялся в свою комнату на четырнадцатом этаже.
На балконе было довольно душно. На горизонте сверкала маленькими сполохами реклама «Звук и Свет». И он подумал, что этого ему тоже избежать не удастся, что придется сопровождать Ретну на этот спектакль. Ведь не может же быть и речи, чтобы она шла туда одна. Так же как, окажись они в Стамбуле или в Неаполе, ему пришлось бы ее вести на Карагеза или на Пульчинеллу.
Ночь располагалась вдали большими темными массивами, разделявшимися широкими прямолинейными проспектами, которые освещал свет пилонов, расставленных по обе стороны единообразной молчаливой маслянистой лавы, трасса которой различалась благодаря пунктиру огней. На другом берегу — несколько плавучих разукрашенных неоном ресторанов, фасады других отелей, возвышающиеся над деревьями, и большая, тоже обзорная, башня, освещенная снизу прожекторами. Звезд мало, а на самом горизонте, должно быть там, где только что состоялась битва при пирамидах, несколько длинных фиолетовых прогалин как бы протестовали, сопротивлялись надвигающейся ночи. И возможно, потому, что та битва тоже ассоциировалась с молодым генералом, чьи черты до бесконечности воспроизводил Боласко, на какой-то миг в отдалении всплыло воспоминание о художнике, а потом исчезло и оно.
