Из глубины некромассы захохотали:
— Он еще и юморист! Браво!
— Проходи уже! — раздраженно бросила лысая голова Ионычу.
Из некромассы выдвинулось мощное щупальце, схватило Ионыча за щиколотку и вмиг присоединило к мертвому сверхсуществу.
Сначала было темно. Потом Ионыч почувствовал себя огромным и сильным, и ему это чувство очень понравилось. В разных частях своего обширного сознания он нашел мысли, показавшиеся ему ненужными, а то и опасными, и раздавил их. Мелькнула далекая мысль лысой головы: «Господи, что же мы натворили!» Шмяк! Ионыч раздавил ее как таракана. Почувствовал над собой движение — геликоптер с пассажирами — ради пробы взмахнул щупальцем и расколошматил летательный аппарат вдребезги. Осколки красиво разлетелись в разные стороны. Мелькнула подобострастная мысль:
— Хозяин, мы обычно не взрываем, а присоединяем.
— Наприсоединялись — хватит! — заявил Ионыч. — А будешь перечить, и тебя раздавлю.
Мысль угодливо захихикала:
— Простите, хозяин.
— Где там мысль маленькой мертвой девочки, которая хотела родственничков увидеть? А ну подать ее сюда! — велел Ионыч.
— Сию минуту, хозяин!
— Здрасьте, — испуганно прошептала девочкина мысль и заревела. — Я ничего плохого не хотела! Я ничего плохого не делала!
— Пока Катюху не нашли, будешь у меня заместо нее, — заявил Ионыч и мысленно отшлепал девочку-мысль. — А теперь иди: хозяин, наконец, займется важными делами.
— Погодите! — возникла непрошеная мысль. — Предлагаю изменить решение и созвать думательное собрание для выбора движения! Я вас, конечно, безмерно уважаю, хозяин, но многие — пока тайком — выступают против хода вашей мысли!
— Многие? И где же они? Что-то не слыхать.
— Ребята, проявитесь! — позвал непрошеный.
Мысли не проявлялись.
— Да что же вы боитесь? — воскликнул непрошеный. — Мы же с вами только что всё это обсуждали…
— Брешешь, — удовлетворенно сказал Ионыч. — Никто тебя не поддерживает из благоразумных мыслей; а неблагоразумные да опасные я раздавил силой своего интеллекта.
— Мы за свободный выбор! — пискнул непрошеный. — Долой тирана!
— Какой-такой выбор? — удивился Ионыч. — И как я тебя до сих пор не раздавил? Эй, угодливая мысль!
— Да, хозяин? — послышалось мягкое и интеллигентное.
— Раздавить!
— Так точно, хозяин! — откликнулась мысль и схватила непрошеную за щупальце. — Пройдемте, гражданочка.
— Я требую соблюдать мои права! — пискнула непрошеная мысль обреченно. — Ребята, как же так? Чего же вы боитесь? Он же нас всех поодиночке раздавит! Надо всем вместе! Одумайтесь!!
Пугливая тишина была ему ответом.
Ионыч вернулся к насущным делам. Для начала вырастил глаз и уставился на Некрасов: город был перед ним как на ладони. Ионыч решил испробовать новоприобретенную силушку и ткнул щупальцем в спальный район, с удовлетворением наблюдая за нанесенным ущербом. Люди носились по улицам как блошки: Ионыч попытался вырастить тонкое щупальце и раздавить одну такую блошку: промахнулся и проткнул крышу супермаркета. Пошарил внутри и присоединил к себе мясной отдел — целиком, вместе с сосисочным отделением.
— Ну как? Вкусно? — спросил у угодливой мысли.
— Очень, хозяин, — угодливая мысль захихикала. — Очень вкусно.
— То-то и оно! — радостно заявил Ионыч. — Держись меня и не таких деликатесов отведаешь.
— Спасибо, хозяин! Спасибо!
— Зовут-то тебя как? — спросил Ионыч.
— При жизни дядь Васей звали, — смущенно призналась мысль.
— Дядь Вася?! — Ионыч обрадовался. — Ты ли это, старый черт?!
— Я, хозяин, я, — сказал дядь Вася.
— Ну? Как ты? Как ваще?
— Да вот, помаленьку… — Дядь Вася совсем смутился. — Мы — мысли маленькие, таких вершин, как вы, хозяин, никогда не достигнем…
— Да чего ты как не родной?! Рассказывай давай!
— Мы — мысли маленькие… — начал дядь Вася и умолк. Тишина длилась очень долго, потом дядь Вася сказал: — Имею ли я хоть малейшее право рассказывать о своей никчемной жизни такому сверхсуществу, как вы? Не имею, хозяин. — Он вздохнул. — У вас, хозяин, теперь совершенно иные, божественные заботы.
Ионыч помолчал. На мгновение ему почудилось, что дядь Вася как-то изменился, причем не в лучшую сторону. Чтоб отвлечься от неспокойных мыслей, он повертел глазом и увидел неподалеку лагерь, в котором копошились работники ФСД. Это само по себе разъярило Ионыча, но хуже было другое: взглянув на лагерь, он почувствовал в нем наличие инопланетной тарелочки, которую забыл в доме во время смерти и о которой ныне сильно тосковал.
— Вернуть! — завопил Ионыч и повел некромассу на лагерь.
Рыбнев повалил Первоцвета Любимовича на землю и вместе с ним покатился вниз по склону.
— Использовал меня, значит, собака! — рычал Рыбнев.
— Что, башка-то болела? Видения мучали? — ухмылялся Первоцвет Любимович разбитыми губами. — Это психическое оружие мы на тебе испытывали, клоун. Про тебя мне все твердили, что ты крепкий орешек, но при помощи Наташи я тебя все-таки раскусил! Ха-ха!
— Ах ты, подонок!
Они перестали катиться и упали прямо в лужу. Рыбнев схватил Первоцвета Любимовича за шею и окунул в грязную воду. Первоцвет булькнул. Рыбнев позволил ему вынырнуть. Первоцвет Любимович задыхался.
— Бабу свою за что убил-то? — спросил Рыбнев.
— Да! — воскликнула Наташа, изображаясь рядом. — За что? Я тебе такие стихи писала! — Она подергала щупальцем Рыбнева за рукав, жалобно позвала: — Рыбнев! Я ему такие стихи писала! А он… за что?!
— А потому что от сведений твоих толку мало было, — пробормотал Первоцвет, жадно глотая воздух. — Зачем мне информация о каком-то деревенском увальне Ионыче, который якобы убил невесту Рыбнева? Что мне с того? Так опозориться! И эти постоянные требования о свадьбе и переезде в Толстой-сити! Мне, государственному человеку, жениться на вертихвостке из машинного отделения?! Да, я вспылил. Да, приказал убить Наташу. Но ведь я пожалел о своем решении! Раскаялся! Меня ведь совесть замучила! Я же…
— Негодяй! — возмутилась Наташа. — Еще и оправдать свою маниакальную тягу к убийству пытается!
— В-Е-Р-Н-И-Т-Е! — Голос Ионыча пронесся на всю Снежную Пустыню, сбросив с веток белочек и тушканчиков в ближайшем лесу.
Рыбнев поднял голову: некромасса пришла в движение и медленно перемещалась в их сторону. В центре массы возник гигантский слюнявый рот, и именно он произносил слова голосом Ионыча:
— Т-А-Р-Е-Л-О-Ч-К-У М-Н-Е!
— Что еще за тарелочка, черт подери? — возмутился Первоцвет, безуспешно пытаясь выползти из-под разъяренного Рыбнева.
Со склона спустились Катенька, Марик и Судорожный с лошадкой. Огневка меланхолично жевала пачку сухой овсяной каши. Марик сказал:
— Была у Ионыча тарелочка. С лампочками.
— Инопланетная! — заявила Катенька.
— По крайней мере, он так считал, — поправил Марик.
У Первоцвета Любимовича загорелись глаза:
— Непознанный летучий объект у этой деревенщины?
— Помнишь гибель Владилена Антуановича, Первоцвет? — недобро прищурив глаза, спросил Рыбнев.
— Я слыхал об этом деле, — признался Любимович.
— Очень он подобными летучими объектами интересовался: пунктик у него был такой. И тут на тебе: пропал. А чуть опосля у некоего Ионыча обнаруживается во владении вездеход Антуашки. И как это надо понимать?
— Это правда, — прошептала Катя. — Дяде Ионычу так тяжело жилось, что иногда ему приходилось совершать дурные поступки.
— Дурные поступки? — переспросил растерянно Рыбнев.
Девушка опустила голову:
— Дядя Ионыч убил Владилена Антуановича: полголовы ему снес. — Она вытерла слезы. — Но я верю, что Владилен Антуанович, приняв мученическую смерть, оказался в раю! — Катя говорила жарко, страстно, с золотым блеском в ярких глазах.
— Проклятье, — простонал расстроенный Первоцвет. — Сведения об Ионыче, оказывается, были важны! Наташ, ты прости меня, дурака…
— Ах! — воскликнула Наташа, кидаясь на шею к Первоцвету. — Сударь, я во всем вас прощаю! Буквально во всем!
— Идиоты, — прошептал Рыбнев, вставая и отводя глаза от воркующих в грязи голубков: живого и мертвого. Сейчас у него были дела понасущнее: Рыбнев уставился на некромассу, ставшую Ионычем. Надо остановить ее во что бы то ни стало. И дело теперь не в мести. Не совсем в мести, по крайней мере.
— Что ты ей сделаешь? — прошептал Судорожный. — Что мы, слабые люди, можем сделать такому чудовищу?
— Бедный дядя Ионыч, — прошептала Катя, сложив ладошки ковшиком. — Я буду молиться, чтоб для него всё закончилось хорошо.
Марик забрал у Огневки остатки овсяной каши и сам стал жевать.
