— Ладно, Эми, — кричу я в домофон, — хочешь играть по-крупному? Вот, смотри.
Шагаю через дорогу. Старик, завидев, что спящий красавец очнулся, ставит бутылку рядом с собой и машет мне рукой. Я машу ему в ответ. Да, это по-мужски. Парни всего мира будут солидарны со мной. Я намерен сделать заявление. Романтичное. Классное. И все мужики мира обзавидуются моей храбрости.
Сломать замок на разметочной машине, оставленной у тротуара, оказалось несложно. Пара ловких ударов ломом, который я стянул из палатки дорожников, — и готово. Свобода! Агрегат в моем распоряжении. Опускаю рычаг и делаю пару шагов. Краска есть: белая линия длиной в полметра тянется следом за мной. Поднимаю рычаг и волоку каток на середину улицы. Потом берусь за дело: пишу послание Эми, которое она увидит, выглянув из окна.
Что же написать?
Эми + Джек? Слишком по-детски.
Я тебя люблю? Слишком очевидно.
Вернись ко мне? Не по-мужски.
Что ж, вернемся к классике. Фраза, с которой не мог бы соперничать даже Сирано де Бержерак. Веду каток по дороге, выписывая буквы. Да, нелегкая задача. Аппарат изобретали для прямых линий, и мне приходится волочить его после каждого штриха к началу следующего. Но ради любви я готов на все. Работаю без устали. Не прошло и двадцати минут, как надпись готова. На последней букве кончается краска. Ну и что? Читается же. Что еще надо?
Возвращаю каток на место, потом перехожу через дорогу на ту сторону, где живет Эми, и оцениваю всю грандиозность творения. Ничего получилось. Даже хорошо. Да что там, просто произведение искусства. Шедевр покорил не только меня, но и старика со скамейки. Краем глаза вижу, что впервые за день он встает с насиженного места. Старик делает пару шагов и медленно просматривает мою рукопись слева направо. Потом направляется ко мне. Как пчела на цветок. Оценил красоту на асфальте и теперь спешит узнать, кто же автор этого великолепия. Не желая показаться хвастуном, я стою с каменным лицом.
— Эй, парень! — Старикан протягивает мне руку. — Клиффорд.
— Добрый день, Клиффорд. — Я пожимаю его руку. — Ну, как вам?
Какое-то время старик смотрит на дорогу, явно не находя слов. Понимаю. С творениями такого размаха не каждый день сталкиваешься. Позволяю себе насладиться моментом славы. Интересно, как он сумеет выразить тот глубочайший восторг, который вызвали у него мои простые слова?
А вот так:
— Ты из «Гербалайфа», что ль, сынок?
Я безмолвно пялюсь на него. Потом перевожу взгляд на почти опустошенную бутылку в его руках. Снова смотрю на старика. Наконец натягиваю на лицо улыбку, словно понимаю, о чем он говорит.
— Из «Гербалайфа»? Нет.
Он окидывает меня взглядом и выдвигает другую версию:
— Значит, из клиники?
— С чего вы это взяли? — спрашиваю я.
— Да ты же сам написал, парень, рекламу-то свою. — Он отхлебывает из бутылки. — «Вес». Если не «Гербалайф», то клиника, где худеют, да?
— И то верно, — охотно соглашаюсь я. С такими людьми лучше не спорить.
— Неплохо, сынок, неплохо. И главное, броско. Будь у меня лишний вес, я бы тут же побежал худеть.
А, вот теперь понятно. Что ничего не понятно.
— Папаша, ты о чем? — спрашиваю я. Старик смотрит на меня как на полоумного.
— Да почитай, — он тычет на асфальт, — почитай, чего написал-то.
До этого момента я предполагал, что Клиффорд не умеет читать. Но чем дольше я вглядываюсь в буквы, тем больше убеждаюсь, что читает он нормально. Наоборот. Это не Клиффорд не умеет читать, это я не умею писать. Потому что на дороге написано:
Вместо «Я ТВОЙ — ВЕСЬ». Это не мое романтическое послание. Это вообще не послание, а какая-то чушь. Моя первая реакция — смех. Не может быть. Как я умудрился сделать ошибку в таком слове? Подбегаю к надписи и пытаюсь стереть дурацкое слово башмаком. Бесполезно. Шаркаю подошвой еще раз. Ни царапины на идеально ровной полосе краски. Падаю на четвереньки и тру руками. Тщетно. И в машине краски не осталось. Нечем даже зачеркнуть.
Целую минуту я стою как вкопанный, пытаясь осознать, какую ерунду только что натворил. Потом поворачиваюсь к Клиффорду и спрашиваю:
— Вы не против, если я глотну? — И, прежде чем он успевает ответить, хватаю его бутылку и выпиваю все до дна.
События выходных вымотали меня морально и физически, поэтому большую часть понедельника провожу в постели — сплю или валяюсь, уставясь в потолок, и слушаю диски. Не бреюсь. Не моюсь. Не переодеваюсь. Пытаюсь ни о чем не думать. Просто тихо загниваю, отвергнув все условности цивилизации. Разве что в штаны не мочусь. Мэтт уехал по делам, и мои контакты с внешним миром сведены к нулю. Мне на все наплевать. Единственное, чего я сейчас хочу, — чтобы время шло быстрее и Эми осталась далеко в прошлом. Только так можно унять боль.
Во вторник днем желудок заставляет меня вынырнуть из глубин депрессии. Я поднимаю телефонную трубку и заказываю пиццу на дом. Поглощая ее, вдруг понимаю, что все делаю не так. В любом случае хандрой ничего не исправишь. Да, затея с надписью под окном Эми провалилась, но ведь всего одна буква отделяла меня от победы! Значит, нужно придумать новый план. Другой подход. Достаю из холодильника бутылку водки и возвращаюсь в спальню, чтобы хорошенько все обдумать.
Вторник. Почти вечер. Я все еще в своей комнате — теперь это приют великого творца. У меня есть идея. Она так проста, что я диву даюсь, почему она не посетила меня раньше. Тем более что идея все это время фактически маячила у меня под носом.
Моя гитара.
Вот она, висит тут с прошлого лета, когда я брал уроки (пять, если быть точным). Песня. Конечно! Серенада. Лучший способ заставить ее осознать, как сильно я страдаю. Дело продвигается. Причем даже быстрее, чем я предполагал. Сначала слова шли туго, но потом стали появляться будто сами собой. И мелодия отличная. Особенно если учесть, что я знаю всего три аккорда. Все идет замечательно. Дымятся благовония. Элвис томно напевает мне из стереосистемы — для вдохновения. И последний штрих: бандана, как у Брюса Спрингстина.
К одиннадцати я готов к премьере песни. Убираю подальше недопитую бутылку водки, чтобы ненароком не опрокинуть, вешаю на плечо гитару и с порога комнаты объявляю:
— А теперь мы с удовольствием представляем вам нашего гостя из Голливуда. Впервые для вас живое выступление Джжжжееекки Рррросситера.
Уверенным шагом пересекаю комнату и под гром аплодисментов выхожу на кровать.
— Эту песенку я посвятил одной знакомой девушке. — Стараюсь говорить с тягучим южным акцентом. — Девушке по имени Эми. Девушке, которую я очень люблю. Песня называется «Я больше не могу без тебя».
Сбацав пару аккордов, начинаю:
Ты была как фея прекрасна.
Без тебя жизнь моя ужасна.
Без тебя я так болею.
Без тебя я так хирею.
Сердце рвется на части, и мне не до сна.
Дальше припев. Тут мне должно подпевать трио вертлявых девиц в ковбойском прикиде.
Без тебя его жизнь ужасна.
Неужели он ждет напрасно?
Вернись к своему
Джеку любимому.
Вам будет вместе так классно.
Теперь второй куплет. Я окончательно вошел в роль.
Без тебя я жить не могу.
Я как рыба на берегу.
Сжалься, приди
И меня ты спаси.
Задохнусь без тебя я и скоро умру.
Но до второго припева я так и не дошел, потому что услышал голос:
— Ты что делаешь?
Поднимаю глаза и вижу в дверях совершенно обалдевшего Мэтта.
— Пою, — отвечаю я. — А что, незаметно? Немного подумав, он говорит:
— Заметно, что у тебя окончательно крышу снесло.
— Думай что хочешь.
Он медленно оглядывает комнату:
— Я так понимаю, что она не вернулась?
— Правильно понимаешь.
— Тогда пора взглянуть правде в лицо, Джек. Она не вернется. — Он качает головой. — Все кончено. Смирись.
— Ничего не кончено.
— С завтрашнего дня.
— Что?
— С завтрашнего дня ты прекратишь это безумие. Никаких больше погребальных песен и самоуничижения. — Он смотрит на бутылку водки, потом окидывает меня презрительным взглядом. — И ты не будешь больше напиваться как свинья. Понял? — Я не отвечаю. — И поверь мне на слово, друг. Как я сказал, так и будет.
И Мэтт уходит, грохнув дверью. Пару секунд я пялюсь на дверь, потом в отместку со всей силы ударяю по струнам и продолжаю свои куплеты.
Не знаю, когда я отключился. Просыпаюсь от жуткой головной боли и голоса Мэтта:
— Радиохэд… Ник Кэйв… Портишэд… Боб Дилан…. Ник Дрейк… Так, «Смарф»<Компьютерная игра и популярный саундтрек к ней, отличающийся крайней заунывностью. > вроде нет. Собрания рождественских гимнов в исполнении церковного хора мальчиков тоже не видно.
