Я говорю:
— Ваш автомат нихт ферштэйн.
А она взяла мою карточку, повертела в руках и ехидно спрашивает:
— Извините, на каком фломаркте вы ее купили?
— Я ее выиграл! Вы, кажется, русская, ничего еще не знаете. Позовите мне немцев.
— Поздравляю, — говорит, — с победой! Но ваша карточка — просто образец, «Mustern». Вероятно, вам, как победителю, потом пришлют настоящую, точно такую же, но с миллионом. Или не пришлют.
Ну разве это не чудо: подержать в руках кредитную карточку с миллионом марок? В России для этого пришлось бы купить акции АО «МММ» или продать ваучер, а в Германии — всего за двадцать пять марок!
Фотографию с моим именным «мерсом» я послал бате в Стрежевой: пусть порадуется за сына.
Но это все бублики от дырочек! А недавно пришло совершенно потрясное приглашение на презентацию в Кельн. Все за счет фирмы: автобус, презентация, прогулка по Кельну. Твое дело поросячье: часа три-четыре послушать в деревне под Кельном какого-то дядю и, может быть, что-нибудь у него купить. А за это тебе куча подарков и участие в лотерее «Дом-2000». Мне прислали целую связку ключей от этого дома. Какой подойдет к его замку, тем его и будешь потом запирать. Домик в Германии — всего за пол-лимона немецких купонов. Дурдом!
Дядька говорил очень долго, да еще с баварским акцентом. Я ничего не понял, но видел, что нижнесаксонские немцы тоже ничего не поняли. Покупали мало, дядька был очень расстроен и со злости выдал коммерческую тайну:
— Неужели вы думаете, что, не продав ни фига, я смогу подарить вам дом за пятьсот тысяч марок? Вы же образованные люди! Шайсе!
Тогда я купил жидкость для удаления волос и пятен крови после удаления и выиграл путешествие на Канары за четыреста марок. На Канарах я еще не был. А что, съезжу, с новыми украинцами погутарю на халяву. На ха-ля-ву!
Путевки выдавались тут же после спектакля.
— С вас, херр, восемьсот марок.
— Халява, — говорю, — не стоит восемьсот марок. Я выиграл халяву на Канары за четыреста марок и хочу ее иметь.
— О’кей! Халяфа стоит четыреста марок, а путевка — тыщу двести. Вы хотите иметь халяфу или путевку? Вам нужно доплатить самую малость!
За восемьсот марок можно купить не одну халяву и не одну шалаву. Что я, лох?
За домом все равно выстроилась очередь. Все уже знали, что это туфта. Но каждый тем не менее сунул свой ключ в замок рядом с макетом этого дома. Я не собирался ничего никуда совать, я просто хотел вернуть ключи, но представитель фирмы обиделся:
— Вы не доверяете нам? Все честно! Суньте ключик в дырочку — вдруг дверь и откроется. Видите, все господа суют.
— Я во что попало свой ключ не сую.
— Тогда разрешите, я сделаю это сам. А то люди подумают, что мы лишаем вас шанса.
А очередь уже вся на нас глядит. Немцы волнуются, вошли в азарт: топают ногами, хлопают в ладошки.
— Да суйте! — говорю.
Он и засунул. Один, второй, третий, четв-е-е-е… Четвертым ключом он открыл замок. О-ля-ля! Мы оба побледнели. Особенно он.
— Хххерр, — бормочет, — вы только не волнуйтесь! Этого все равно не может быть. Попробуйте сами. Вдруг у вас… не получится…
А у меня всегда все получается. Короче, я снова открыл мой замок. А як жэ? Все дальнейшие операции были срочно отменены, все представители фирмы, какие там были, поздравляли меня с победой. Мне тут же вручили макет моего дома и мой золотой ключик. Я ловил кайф! Такой макет!
Все! Я уже не беженец, не немецкий бомж, у меня есть дом за пятьсот тысяч марок: хочу — продам, хочу — спалю! Приват, блин!
Меня попросили не менять места жительства и не давать интервью прессе. Пока. Скоро мне пришлют все документы, и тогда!..
Уже на следующий день пришло письмо от шефа этой блатной фирмы:
«Очень дорогой херр Лукацкий! Вы совершили невозможное. Все виновные будут строго наказаны. Мы поздравляем Вас с великой победой вашего народа! К сожалению, пытаясь наскрести деньги на выигранный вами дом, мы разорились. Как только наша фирма снова встанет на ноги, мы обязательно вспомним и о Вас. Будьте уверены.
Макет Вашего дома оставляем Вам на память. Кстати, правовой путь к вашему дому для Вас полностью исключен».
Вы пережили бы такое? А я пережил, переспал и даже не потерял аппетит. На хрен мне этот дом? Что я буду делать один в десяти комнатах на двух этажах? Где я возьму мочу для двух туалетов и дрова для камина? Нет, это не для меня. Этот дом мне даже и не снился. Мне снился Боря Шахов, а когда я проснулся, в кулаке у меня что-то шуршало. Ну, то письмо, что я вчера сунул под подушку, из Бонна, по-русски, очень длинное. Я его, видно, оттуда вытащил во сне, вместе с кулаком. Ну что, прочитать? Вдруг там «хэнди» обещают? Ужасно хочу «хэнди»!
«Всем курсантам немецких курсов флюхтлингконтигентных хаймов Нижней Саксонии!
В связи с тем, что вы теперь будете получать не пособие, а зарплату. Плата за место в хайме — семьдесят пять процентов от вашего дохода… Деньги наличкой представителю фирмы „Олимпик“ Гюнтеру. Сотрудник министерства по делам контингентных беженцев. Кальтен.»
И так далее и так далее. Глупости! Какие у беженцев дела в Бонне? А доходы? У меня нет никаких лишних доходов. У меня вообще ничего нет, кроме копии украинских водительских прав и старого «рекорда». Ну зачем я прочитал эту бумажку из-под подушки? Так вот к чему снятся воры в законе — к большим бабкам!
Я всегда мечтал попасть в немецкую больницу или в тюрьму, а еще лучше — в тюремную больничку, чтоб сразу тридцать три удовольствия. Интересно же, как там. Как там, где нас нет? Или как там, где вас нет? Там, где меня нет, всегда плохо. Всем. Кроме меня. Меня же там нет.
В тюрьму меня до сих пор не берут. А в больницу взяли вопреки всем разглагольствованиям, что в Германии эмигрантов не лечат, а только хоронят, и то по рекомендации не менее двух коренных немцев.
У меня открылись сразу две раны: одна застарелая, профессиональная — радикулит, вторая совсем новая — в желудке, на нервной почве.
О, мой радикулит — вообще ишиас какой-то! Когда он приходит, я становлюсь как моя сидушка в «ифе» — зигзагообразным: ни сесть, ни встать, ни лежать, только летать. Блин! Я теперь знаю, кто был первый летчик.
Две недели в местном праксисе меня пытались приземлить. От уколов я весь распух, а от боли обнаглел и попросил врача положить меня в больницу.
— С этим не стоит торопиться, херр Лукацкий. Во-первых, мы еще вас не докололи, а во-вторых, я хочу показать вас ортопеду: вы имеете абсолютно прямой позвоночник, это очень любопытно с точки зрения антропологии.
— Но у меня еще что-то с желудком. Сосет до судорог. Как будто три дня ничего не ел.
— Вы чувствуете это целый день?
— В основном после еды.
— Тогда не страшно, это от недостатка движений, от отсутствия перспективы в жизни. Вам нужно срочно найти работу.
— Вот вы и найдите, — огрызнулся я. — У себя в праксисе.
У дока в приемной висела какая-то занятная афишка — тореадор с быком и фамилией дока. Я все понял правильно: со скотов начал, людями кончил. Практика!
Вечером в хайме вокруг меня собрался весь наш бомонд, все сорок два соотечественника. Я сползал с нар на пол, карабкался по чьим-то ногам, животам и грудям и просил товарищей меня добить. Пока я ползал, весь хайм обсуждал один важный вопрос: можно ли вызывать «скорую», если у больного нормальная температура и он еще не прошел шпрахкурсов?
Наконец явилась фрау Бузе и сообщила, что «кранкенваген» скоро приедет, но он может только забрать в больницу, а лечить на дому не будет.
«Кранкенваген» приехал действительно очень быстро. Меня даже не успели затащить на нары, а Кузькина стащить с них. Сквозь чьи-то ноги я увидел… Хрен чего я увидел! Кроме двух здоровенных молодых мужиков в оранжевых куртках. Они подошли к Кузькину, и один из них в упор спросил:
— Это — больной?
— Нет, — объяснила ему фрау Бузе, — это херр Кузькин, он у нас тоже инвалид, но сейчас здоров. Херр Лукацкий! Где же вы?
Меня таки затащили на нары, и один из санитаров скомандовал:
— Поднимите ногу! Выше, еще выше! Теперь другую! Дотянитесь до кончиков пальцев на левой ноге. Лягте на живот! Сами! Где болит? Везде? Alles klar! Ишиас. Берем!
— Где мой словарик? — заорал я. — Найдите мне мой словарик! Я иду в больницу!
Идти мне не дали. Меня усадили в какие-то древневосточные носилки с сидушкой и понесли. Я плыл по коридору хайма, как… как что? Как фараон, блин! Все махали руками и кричали хором что-то похожее на «Зиг хайль!» и «До сви-да-нья, Игорь!» одновременно. Детдом! Рано радуетесь! Вот отдохну в больнице, залечу раны, и снова к вам, с новыми силами.
«Кранкенваген» летел по ночной трассе с воплями сирены «Zu spät, zu spät, schon tod, schon tod», старой немецкой песней: «Слишком поздно, слишком поздно, уже умер, уже умер». Нет, это не про меня.
