Ему хотелось только одного — увидеть своего сына.
27. Гарольд и другое письмо
«Милая девушка с автозаправки,
Я должен рассказать тебе всю правду. Двадцать лет назад я схоронил моего сына. Никакому отцу такого не пожелаешь: мне очень хотелось увидеть, каким человеком станет мой сын. И сейчас хочется не меньше.
Я до сих пор не понимаю, почему он так поступил. Он впал в депрессию и употреблял спиртное вперемешку с лекарствами. Не мог найти работу. И я всем сердцем жалею, что он не обратился тогда ко мне.
Он повесился в нашем сарайчике. Достал где-то веревку и привязал к одному из крюков, на которые я вешал садовые инструменты. Он так накачался спиртным и таблетками, что, по словам коронера, ему пришлось немало потрудиться, чтобы затянуть петлю. Установили, что это было самоубийство.
Именно я нашел его. И с трудом могу писать об этом. В тот момент я взмолился Богу, хотя, как я говорил тебе на автозаправке, с религией я не в ладах. Но тогда я взмолился: „Милостивый Боже, пусть он будет жив. Я что угодно сделаю“. Я снял его с крюка, но он был уже бездыханный. Я опоздал.
Зря мне сказали тогда, что он долго трудился, прежде чем затянул петлю.
Ужас, что потом творилось с моей женой. Она не выходила из дома, а на окна повесила тюль, потому что не хотела никого к нам приглашать. Все соседи постепенно разъехались, а новые не знали ни нас, ни того, что у нас приключилось. Но каждый раз, как Морин глядела на меня, я понимал: она видит перед собой мертвого Дэвида.
Она начала с ним беседовать. А мне объяснила, что он остался с ней. Она до сих пор ждет его. Морин сохраняет все в его комнате в том виде, как было в день его гибели. Я столько раз огорчался из-за этого, но она сама так пожелала. Жена не может смириться с его смертью, и я ее понимаю. Для матери такое невыносимо.
Куини все знала о Дэвиде, но никогда не заводила разговора о нем. Она заботилась обо мне. Приносила мне сладкий чай и заговаривала о погоде. И лишь однажды обмолвилась: „Может, хватит уже вам, мистер Фрай“. Тут вот еще какое дело — я стал пить.
Началось все с рюмочки, чтобы хватило духа выслушать заключение коронера. Но потом я начал прятать бутылки на работе под столом в бумажных пакетах. Бог знает, как я добирался вечерами домой на машине. Мне просто хотелось ничего не чувствовать.
Как-то ночью, когда я был уже в полной отключке, я снес наш садовый сарай. Но и этого мне показалось мало. Тогда я вломился на пивоварню и совершил невозможный проступок. Куини догадалась, что это сделал я, и взяла вину на себя.
Ее тут же вышвырнули с работы, а потом она бесследно исчезла. Поговаривали, будто ей предложили убираться подобру-поздорову и даже не думать совать носа на юго-запад. А секретарша, водившая дружбу с домохозяйкой Куини, проболталась кому-то по секрету, что бывшая жилица не оставила даже нового адреса, а я подслушал. Я не остановил ее тогда. Не вмешался в травлю. Но пить перестал.
Мы с Морин долго скандалили, а потом постепенно вообще перестали разговаривать. Она перешла от меня в другую спальню. И перестала любить меня. Я все ждал, что она вовсе уйдет от меня, но она не ушла. С тех пор ни одной ночи я не знал покоя.
Люди думают, что я иду к Куини потому, что все эти годы между нами сохранялась влюбленность, но это не так. Я шел к ней потому, что она спасла меня, а я ее даже не поблагодарил. Потому-то я и пишу тебе. Хочу, чтобы ты знала, как здорово ты помогла мне три месяца назад, когда рассказала о своей вере и о тете, хотя, как мне кажется, моя храбрость — ничто по сравнению с твоей.
С наилучшими пожеланиями и смиренной благодарностью,
Гарольд (Фрай)
P. S. Прошу прощения за то, что не знаю твоего имени».
Морин потратила не один день, подготавливая дом к возвращению Гарольда. Она вынула из тумбочки спрятанные Гарольдом фотографии, измерила и заказала к ним рамки. Перекрасила лучшую комнату в светло-желтый оттенок, а на окна повесила голубенькие бархатные шторы, которые присмотрела в благотворительном магазине. Они были новехонькие — оставалось только подкоротить. Напекла и убрала в морозилку кексы и разные пироги, а также мусаку, лазанью и беф-бургиньон — все те блюда, которые готовила еще при жизни Дэвида. В буфете стояли рядками банки с чатни из свежевыращенной фасоли, маринованными огурчиками и свеклой. В кухне и спальне Морин держала списки дел — их накопилось предостаточно. И все же иногда, глядя в окно или лежа в кровати и слушая крики чаек, напоминавшие ей плач младенца, она чувствовала, что, несмотря на все ее усердие, что-то она упустила, словно забыла охватить нечто, самое главное.
Вдруг Гарольд вернется только для того, чтобы сказать, что ему нужно идти дальше? Что, если он все-таки в чем-то ее перерос?
С утра пораньше в дверь позвонили, и Морин кинулась вниз открывать. На пороге она увидела девушку с болезненно-бледным лицом, прилизанными волосами и в плотном полупальто, хотя погода на улице стояла теплая.
— К вам можно, миссис Фрай?
За чаем с абрикосовым печеньем девушка поведала Морин, что это она три месяца назад разогревала Гарольду гамбургер. С тех пор он регулярно посылал ей красивые открытки; правда, из-за неожиданного взлета его популярности у автозаправки стало виться множество надоедливых поклонников и журналистов. В конце концов босс вынужден был попросить ее уволиться из соображений охраны труда и техники безопасности.
— Вы потеряли работу? Это ужасно, — огорчилась Морин. — Представляю, как расстроится Гарольд.
— Ничего страшного, миссис Фрай, все равно эта работа мне не нравилась. Клиенты постоянно орут и все время торопятся. Но меня не перестает беспокоить, что я сказала тогда вашему мужу, будто вера превозмогает все…
Вид у девушки был суетливый и беспокойный; она то и дело убирала за ухо прядь волос, которая и так никуда не выбивалась.
— Я боюсь, что создала у него ложное впечатление…
— Но Гарольда так вдохновили ваши слова! Ваша вера и внушила ему мысль пойти пешком…
Девушка поплотнее запахнулась в пальто и с такой силой впилась зубами в свою губу, что Морин испугалась, как бы она не прокусила ее до крови. Затем девушка вытащила из кармана конверт, вынула из него несколько листочков и дрожащей рукой протянула Морин.
— Вот, — сказала она.
Морин озадачилась:
— Сальса для тех, кому за шестьдесят?
Девушка потянулась к листочкам и перевернула их:
— Там на обороте написано… Письмо от вашего мужа. Оно пришло на заправку. Меня один приятель предупредил, чтобы я забрала письмо, пока босс не увидел.
Морин читала молча, проливая слезы над каждым предложением. Потеря, двадцать лет назад разметавшая их с Гарольдом в разные стороны, терзала и мучила ее своей непостижимостью и теперь, как будто случилась вчера. Закончив, Морин поблагодарила девушку и сложила письмо, прижав ногтем по сгибу. Затем убрала листочки в конверт и снова смолкла.
— Миссис Фрай…
— Я должна пояснить…
Морин облизала губы и заговорила. Наконец-то она облегчит душу. Исповедь Гарольда разбередила ее, и Морин теперь не стеснялась поведать хоть кому-нибудь о самоубийстве Дэвида, о беде, расколовшей жизнь его родителей.
— Сначала мы все время ругались… Я жестоко обвиняла Гарольда. Наговорила ему ужасных вещей. Что он не был хорошим отцом… Что пьянство у него в семье — наследственное. А потом слова как-то сами собой иссякли… И примерно тогда я начала разговаривать с Дэвидом.
— С его призраком? — спросила девушка.
Она, судя по всему, переусердствовала с просмотром фильмов. Морин покачала головой:
— Не с призраком, нет… Просто с ощущением. Как будто он здесь. Это было моим единственным утешением. Вначале я ограничивалась двумя-тремя фразами: «Где ты?», «Я скучаю» — в таком роде… Но постепенно стала более многословной. Я доверяла ему все, что не могла сказать Гарольду. Бывали моменты, когда я почти жалела, что все это затеяла, но потом забеспокоилась, что если перестану, то каким-то образом предам Дэвида. А вдруг он и вправду меня слышит? Вдруг я ему все еще нужна? Я уверяла себя, что если у меня хватит терпения дождаться, то я увижу его. О таком постоянно пишут в тех журналах, которые от нечего делать листаешь, дожидаясь приема у врача. А я так хотела его увидеть… — Морин утерла слезы. — Но этого так и не случилось. Сколько я ни вглядывалась, он ни разу не появился.
Девушка уткнулась в носовой платок и зарыдала в голос.
— Боже мой, до чего это грустно!
Она посмотрела на Морин — ее глаза от плача превратились в щелки, а на щеках проступила краснота, словно с них содрали кожу. Из носа и рта на подбородок текло.
— Я такая обманщица, миссис Фрай…
Морин взяла девушку за руку. Ручка была маленькая, будто детская, и удивительно теплая. Морин крепко стиснула ее.
