— Отказала? — равнодушно спросил Помешкин.
Петр Петрович без обиняков ответил:
— Нет, у меня эрекция не наступила. Ждал час-два, потом плюнул и ушел.
— А она что, рассерчала?
— Вроде нет. Приглашала приходить.
— Что, опять пробовать станешь?
— Да нет, с этим делом пока попрощался. Секс не моя стихия. Он меня никак не беспокоит, ни в снах, ни наяву.
Григорий Семенович хотел было рассказать о своей эротической страсти к самому себе, о занятии онанизмом при лицезрении собственного отражения, но решил не торопиться с деликатным признанием, а отложить его на время. «Вначале я должен проникнуться к соседу доверием, — подумал он, — а уж потом открыть самое потаенное. Посоветовать ему, пристально поглядеть на себя в зеркало? Облюбовать какие-нибудь возбуждающие черточки на лице, на мочках, на губах? Вдруг чувства возникнут, тогда и эрекция не заставит себя ждать. Меня, например, чаще всего возбуждает ямочка на подбородке. В ней необъяснимый эротический заряд, буквально сводящий меня с ума. Как брошу на нее взгляд, так и хочется себя поиметь.
— Ну что, пойдешь со мной к подопытной? Я-то сам пилюлю в дневной дозе уже попробовал. Но мало что помню. Хорошо бы со стороны поглядеть, что с человеком происходит. Может, ты ее знаешь — Катя Лоскуткина. Живет она в Кане недавно. Знакома?
— Пока нет. В магазины хожу редко. Дорого. Дешевле у частников с грядок покупать. Картофель, свеклу, морковь, а мясо, точнее кости, беру на бойне, но тоже редко. Какова зарплата охранника моста? Четыре с половиной тысячи рублей. Коммуналку заплатил, что осталось? Две тысячи на месяц. Это шестьдесят семь рублей в день. А мясо стоит все сто пятьдесят за килограмм. Как тут накушаешься? Но я привык. Кашка с луком, картошка со свеклой, соленый огурец с хлебом — вот мой рацион. Кажется, другого и не надо. В Освенциме меньше давали. А ты чем питаешься? Вид у тебя совсем не сытого человека…
— Я отмерил себе в Кане пять лет жизни. Больше не хочу. Так что пищей насущной не озабочен. Есть корка хлеба, картофель, пряник — съем, нет — не вспомню. Главное, чтобы всегда под рукой мак присутствовал. Кстати, у меня чемодан денег… Ах да, ты об этом знаешь, так что можешь взять сколько угодно. Купи себе деликатесы и ешь, сколько душа пожелает. В моем случае голодный сытого прекрасно поймет. А деньги мне не нужны, они порождают извращенное потребительство. Я держусь только одного блюда, самого главного и единственного — маковой головки.
— Спасибо, но и мне они ни к чему. Я научился обходиться без них, — объяснил Помешкин. — Почему, ты думаешь, я так горячо себя полюбил? Ведь никакой другой партнер — ни женщина, ни мужчина — мне не нужен. Кого другого полюбишь, когда денег нет, и даже в перспективе не предвидится? Любовь без денег несостоятельна. Она, как лампочка без электричества или машина без нефтепродукта. А с собой я всегда буду нежен исключительно по велению сердца. Завоевание самого себя — разве оно не выше всех других громких побед? Лучше уж от себя быть без ума, чем от кого-то другого. Прагматизм? Да! Дешево! А сделаю я для себя все, что душа пожелает.
— Не совсем понимаю принцип твоего сексуального удовольствия я плюс я! Впрочем, в этом есть что-то загадочное. Но секс перестал меня занимать после того, как полностью открылась невиданная по размаху площадка для игр воспаленного сознания. С этим чудом ничто не сравнимо. Невероятные возможности очаровывают тебя настолько, что напрочь забудется все, даже собственная половая принадлежность. Да и во что можно оценить сексуальную страсть? Грош цена этому влечению, потому что оно вырастает не из твоего интеллекта, а из инстинкта. А я хочу жить умом. Чем выше ай-кью, тем глубже проникаешь в мир воображения. А инстинкт — это заклятая болезнь абстиненции. Так что, идешь на эксперимент профессора? Если желаешь быть только наблюдателем, пожалуйста! Я отправляюсь к Лоскуткиной.
— На дворе дождь. Зонтик есть? — неуверенно спросил Помешкин.
— Мил человек, видно, пройдет еще много времени и тебе придется съесть десятки килограммов молотой соломки, чтобы ты смог абстрагироваться от времени, погоды и окружающей действительности. Меня все это уже давно не интересует. Я не замечаю вещей и обстоятельств, окружающих Петра Петровича. Дождь, ветер, свет, тьма, крики радости или мольбы о помощи, автомобили и яхты… Все это существует в моем сознании в одном случае: если кукнар на миг извлек их из моей памяти. Во всех других вариантах ничего этого я не вижу, не остерегаюсь, не любуюсь, не стыжусь. Это все вне меня! Для постороннего взгляда я плоский человек с отрешенным видом, тип, которого нужно остерегаться. Хотя, конечно, я мухи не обижу. Проект с Лоскуткиной ведь тоже существует лишь в моем сознании. Научись жить по-парфенчиковски — и перед тобой откроется чудесный мир опийного представления с невероятными декорациями и персонажами. Никакого другого, богатого красками и обстоятельствами, жизненного пространства, хотя бы лишь в собственной голове, в этой стране иметь тебе не суждено. Оно уже давно поделено. То, что позволено некоторым, категорически запрещено массам. И еще. Пожалуйста, не разочаровывай меня вопросами о зонтиках и прочей мирской требухе. Мир вещей существует лишь для власти предержащей и богатых. А для таких, как мы, он открывается посредством божественного цветка. Ты же выпил ложку кукнара, неужели после этой вспышки сказочного состояния ты продолжаешь бояться дождя и способен думать о чем-то малозначительном? Поторапливайся!
Господин Парфенчиков жадно наслаждался работой, совершаемой опийным зельем. Восторг был так силен, что он совершенно забыл о плетущемся рядом Помешкине. Ожидание предстоящего эксперимента и метаморфоз, которые произойдут с Катериной Лоскуткиной, побуждало проглотить еще пару ложек соломки, даже с бугорками. Отличного много не бывает. Ох, как я негодовал на себя, как поругивал Парфенчикова за то, что не взял с собой мешочек кукнара…
В Кане моросил мелкий летний дождь. Городок прятался в дремотные сумерки. По темной глади извилистой реки медленно скользили на север слабоосвещенные баржи, скрываясь в космах лесистых гор. А бесшумно падающие листья напоминали о долгих словах прощания, которыми провожают сибирячки своих мужчин в дальнюю дорогу.
Леонид Иванович Ефимкин лежал на диване в своих апартаментах, завернувшись в хлопковое покрывало. После успешного рейдерского захвата ресторана, затем мясокомбината, мебельной фабрики, завода по переработке древесины, кондитерского цеха, угольного карьера, транспортной фирмы, тридцатипятипроцентного пакета акций предприятия, снабжающего Центральную Сибирь электричеством, береговой линии порта, а также приобретения контроля над всем канским бизнесом в городке ему становилось тесновато. Обложены были практически все фирмы, все предприниматели, все вольные рыбаки и охотники. Теперь жизнь в Сибири теряла всякий интерес. Смотреть за огромным хозяйством Ефимкин назначил ветерана-спецназовца Чернохуда. Структура Начальника Поезда, созданная Леонидом Ивановичем, разрослась в солидный ЧОП, с лицензией на боевое оружие. Штат составлял теперь триста человек. Одним словом, пришло время решать, в каком направлении сделать следующий шаг. Встраиваться в инфраструктуру столицы С-го федерального округа? Или замахнуться на Москву? С доходом в семьсот тысяч долларов в месяц он мог претендовать на кресло в Совете Федерации или на мандат Этой партии в Государственной думе. Человек реальной жизни, Леонид Иванович имел отлаженные связи по горизонтали и добротные отношения по вертикали. Это был ресурс, который позволял со вкусом обдумывать, что же лучше приобрести. Должность заместителя губернатора оценивалась на рынке в пять миллионов долларов, кресло заместителя руководителя С-го федерального округа — в десять миллионов. Место начальника департамента важного министерства в Москве стоило не больше пяти.
«Зачем оставаться в Сибири, — рассуждал Ефимкин, — ведь у столичного чиновника больше возможностей заработать. Да, в провинции ты на самом виду, тебе все кланяются, окружают показным уважением, балуют подношениями. Но тут денег меньше и каждый норовит тайком настучать, облить грязью. А в столице должность начальника департамента неброская, она за ширмой высшей власти. У широкого бизнес-сообщества такой пост не вызывает пристального интереса. За ним наблюдают предприниматели из ведомственного сектора, по всей вертикали федеральной пирамиды: от Москвы до Атлантического и Тихого океанов. Они торопятся в столицу, стремясь обласкать тебя купюрами, задобрить доходами и акциями, пригласить крестным отцом на крупные сделки, предложить часть имущества за крышевание. Конечно, надо выбирать Москву! Москву, Москву! Столицу! Начальник департамента федерального министерства — не очень престижная работенка, но весьма денежная, а через год-два можно на замминистра перейти. И дальше, и выше! Какое же ведомство выбрать? На каком поприще развернуть таланты? Энергетика? Отлично! Что еще? Торговля? Прекрасно! Что еще, еще? Природопользование? Замечательно! Но, может быть, еще тише, почти беззвучно, однако доходно… Держрезерв! Кто знает, что это такое? Какой у них бюджет? Где они располагаются? Какая-то тишайшая гавань для эффективной государственной службы. А ведь я прав, денег и откатов налом в держрезерве немеряно! А какой департамент выбрать? По энергоносителям? Нет! Слабо! По стройматериалам? Нет-нет! Что еще? По медикаментам? Уже лучше! Впрочем, что еще, что еще? По продовольствию? Ура! Конечно, конечно, по продовольствию! Здесь откаты от закупок будут сыпаться со всех сторон: за соль и сахар, за перец и табак, за овощи и сухофрукты, за пшеницу и гречку, за масло и жиры, за рыбу и мясо. Да-да, надобно купить эту должность. Навалиться административными связями, финансовыми ресурсами, способностями обольстителя, а кресло начальника департамента во что бы то ни стало прибрать к рукам. По моей информации, потребуется пять миллионов долларов. А вдруг больше? Сколько я смогу дать? Шесть, семь? Нет я не прав, ведь страна переживает экономический кризис. Надо сбить заоблачные запросы устроителей этого полезного во всех отношениях предприятия. Почему вначале не предложить четыре или даже три миллиона? А лучше начать торговлю с двух с половиной… А то и с полутора миллионов.
