Алена сидела, держа в руках какой-то журнал, но не читала, а с любопытством впитывала в себя детали этой заоблачной жизни.
Какие-то люди — шикарные, в дорогих костюмах — приходили, садились рядом с ней в ожидании приема у Гжельского, потом — по слову секретарши — уходили в его кабинет. Старинные напольные часы в углу отбили шесть… шесть тридцать… семь… Секретарша все тем же мягким тоном продолжала отвечать на телефонные звонки и соединяла своего шефа то с Кремлем, то с Парижем, то с Грозным… Посетители уходили от Гжельского, их места занимали новые, и среди них Алена узнавала тех, кто часто мелькает на телеэкранах, — политиков, депутатов Думы, знаменитых телеведущих. А кроме них, тут ждали приема иностранцы, и лица кавказской национальности, и деловые женщины в строгих дорогих костюмах…
Наконец — часа через три, когда приемная опустела и часы пробили восемь, — секретарша пригласила Алену в кабинет Гжельского.
Таких кабинетов Алена не видела даже в кино.
Высотой в несколько этажей полузал-полузамок с мягким ковровым полом и дорогой старинной и кожаной мебелью. За стеклянной стеной с высоты орлиного полета открывался вид на всю Москву.
Гжельский бодро поднялся из-за письменного стола навстречу Алене.
— Здравствуй, извини, что пришлось подождать. Знаешь, я видел тебя на конкурсе «Краса России» и решил, что ты нам можешь быть полезна. — Он достал фотоаппарат. — Разденься до пояса.
— Зачем? — удивилась Алена.
— Разве тебе не сказали? У тебя фотосъемка.
— Здесь?
— Да, а что?
Алена пожала плечами:
— Нет, ничего…
— Это же твоя работа, — заметил он, глядя, как она стала раздеваться.
Из селектора послышался голос секретарши:
— Олег Борисович, это Акулович насчет аукциона.
Гжельский взял трубку:
— Да… Кто? «Премьер-банк»? Конечно, они хотят отложить аукцион, чтобы выбросить меня из игры… Еще бы, еще бы! Если я возьму никель — а я его, как ты понимаешь, возьму, — то я их просто съем с потрохами, да, съем!.. Так что никаких отсрочек, никаких отсрочек! Ты разве не видишь, что в стране делается? Шахтеры уже бастуют! Если правительству нужны деньги, назначайте срок аукциона, и чем скорей, тем лучше! — Гжельский положил трубку и нагнулся к селектору: — Лена, все! Я занят, никого не соединять, никого! — И Алене, глядя в фотоаппарат и успокаиваясь: — Так, дорогуша, встань к окну, мне нужно проверить, как ты будешь смотреться на фоне Москвы…
Щелкнула вспышка — один раз, второй, третий. Гжельский, явно довольный, сказал:
— Замечательно! Замечательно! Так, а теперь повернись грудью к окну… Хорошо… Теперь вполоборота… Так, теперь спиной, голову налево…
Алена поворачивалась, меняла позы. Гжельский увлеченно щелкал камерой и расспрашивал:
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— А где ты живешь?
— С девочками снимаю квартиру.
— И как? Можно жить на зарплату модели? Или есть дополнительный доход?
Алена, конечно, поняла, что он имеет в виду, и отрезала:
— У меня нет дополнительных доходов.
— Как интересно! Как интересно! — Гжельский продолжал фотографировать. — Сядь на стол… Так, хорошо, плечо чуть выше… У тебя в глазах какая-то драма. Проблемы на личном фронте?
— У меня нет личного фронта.
— Неужели?.. Так, голову направо и подбородок повыше! Хорошо! Хорошо! А теперь перейди к камину… Черт, я сегодня даже не обедал. Ты хочешь перекусить? Только честно, не стесняйся.
Алена улыбнулась:
— Если честно, хочу…
Гжельский распорядился в селектор:
— Дайте нам что-нибудь перекусить.
Алена начала одеваться.
— Нет, оставайся так, — попросил Гжельский. — Идем поедим…
Алена посмотрела на него удивленно, но подчинилась, осталась голой до пояса.
Гжельский открыл дверь в соседнюю комнату, там оказался небольшой, в английском стиле, зал для совещаний, обставленный старинной мебелью и книжными полками со всевозможной справочной литературой на разных языках.
Посреди зала стоял длинный стол с обтянутой кожей столешницей, по обе его стороны были тяжелые кресла с высокими спинками, а дальний угол стола был сервирован на двоих, там стояли два прибора с белоснежными салфетками, хрустальные графинчики с напитками, что-то еще.
Алена, захватив свою кофточку, вошла сюда вслед за Гжельским, он показал ей на стул возле одного из приборов.
— Присаживайся.
— Может, я все-таки оденусь?
— Зачем? Побудь так, побудь так. Я тобой просто любуюсь…
Отворив дверь, вошел официант в смокинге, вкатил инкрустированную тележку с фарфоровыми тарелками, накрытыми выпуклыми серебряными крышками. Рядом стояло серебряное ведерко с шампанским.
При появлении официанта Алена инстинктивно прикрыла грудь ладошками.
Гжельский, заметив это, усмехнулся.
Официант поставил перед ними вазу с черной икрой и другую закуску, а также блюда, накрытые крышками. Разлил по бокалам шампанское и ушел.
— Ты такая смешная и трогательная. — Гжельский сел напротив Алены и посмотрел ей прямо в глаза. — Знаешь, у меня на тебя большие планы…
Алена тоже ответила ему прямым взглядом:
— Я сексом не занимаюсь.
Он возмутился:
— При чем тут?! Зачем ты обо мне так думаешь? Господи, мне даже в виски ударило… — и двумя руками сжал голову у висков, унимая не то головную боль, не то приступ высокого давления.
— Извините… — виновато произнесла Алена.
Гжельский огорченно покачал головой:
— Ну и ну!.. Неужели я похож на человека, который может сделать девушке такое предложение?.. Ладно уж, ешь, ешь…
Расстроенный, он принялся за еду.
Алена, чувствуя себя виноватой, отложила вилку.
Гжельский — тоже.
— Можешь одеться, — сказал он и уже после паузы, глядя, как она надевает кофточку, прибавил: — На самом деле я хотел предложить тебе работу. Да, работу. Мой банк называется «Славянский кредит», а у тебя ярко выраженная славянская внешность, ты могла бы стать лицом нашей фирмы. Это довольно высоко оплачивается. Но сегодня мы говорить об этом не будем, я должен посмотреть, как ты выйдешь на фотографиях. Вот твой гонорар за сегодняшнюю работу…
Достав из кармана конверт, он положил его на стол перед Аленой и, явно расстроенный, ушел в свой кабинет.
Алена, проклиная себя, открыла конверт, достала из него деньги и охнула в изумлении — в конверте было десять стодолларовых купюр.
Тут снова открылась вторая дверь, но вместо официанта на пороге стояла секретарша Гжельского. Не говоря ни слова, она отступила на шаг в сторону с видом человека, приглашающего Алену удалиться.
В Хаммеровском центре шел очередной показ мод, и за кулисами стояла стандартная лихорадка премьерного шоу. Девушки-модели, выскакивая с подиума, спешно меняли наряды, прически и обувь, поправляли макияж и тут же убегали обратно. Хозяйка агентства подстегивала их репликами, словно кнутом.
— Свиридова, твой выход!
— Королева, спишь на подиуме!
— Петровская, что ты напялила? Дура ненормальная, эта шляпка от другой коллекции!
— Бочкарева, ресницы потеряла, вычту из зарплаты!
— Долинюк, почему у тебя живот торчит? Ты опять беременна, кошка чертова? Ну-ка, втяни брюхо! Марш! Марш!
Напутствуемые такими благословениями, девушки добегали до занавеса перед сценой, делали выдох и под нежную музыку павами выходили на подиум, где их встречали аплодисменты зрителей и мягкий баритон модного дизайнера мод.
— А это, — говорил дизайнер, — звезда нашего шоу полтавчанка Лариса Долинюк, целомудренная и обаятельная. Я долго думал, какие цвета соответствуют нашей эпохе стремительного перехода из прошлого в будущее, и понял: черное и белое! Поэтому моя новая коллекция так и называется, почти по Стендалю, и наши обаятельные девушки демонстрируют вам это драматичное сочетание нашего темного прошлого и современного прорыва к светлому будущему…
Под этот проникновенный текст Долинюк королевой проходила по подиуму и скрывалась за кулисы, уступая место следующей модели. А дизайнер объявлял:
— Еще одна королева подиума — сибирячка Вероника Петровская, жемчужина российской моды. Еще вчера ей аплодировали в Париже на биеннале моды, а сегодня — мы с вами…
Однако за сценой этих «королев» встречал все тот же поток хлестких, как кнут, окриков:
— Ты, дура полтавская! Ты почему сделала неполный поворот? Хочешь с работы вылететь?.. А ты, тундра сибирская? Чуть юбку не потеряла на подиуме!..
— Я не успела заколоть, — оправдывалась Петровская.
— Что ты не успела? Давай заколи булавкой!..
После шоу, в душевой, Петровская сказала Алене:
— Ты в «Феллини» хочешь сходить?
