Но на этом фоне вдруг стало очевидным: ничто так далеко не отстоит от истины, как миф о ельцинской «непредсказуемости». На протяжении девяти лет пребывания во главе России президент действовал практически по одной и той же простой логической схеме. Оказался красивой выдумкой и пресловутый «животный инстинкт власти» — потому что если бы такой инстинкт был, он еще девять лет назад позволил бы Ельцину не упустить эту власть из рук, укрепить и консолидировать ее и превратить в реальную диктатуру.
Какая несправедливая судьба — достичь небывалой в истории России народной любви, стать первым на русской земле главой государства, избранным по доброй воле большинством народа, своротить коммунистическую глыбу, удержать страну над пропастью гражданской войны, пройти вместе со всеми девять тяжких лет — и уйти в отставку не любимым и не поддерживаемым в стране почти никем! И какой убийственно неумолимой бывает эта старая дама История, и как быстро она умеет переписывать прошлое, когда одна-единственная сегодняшняя ошибка превращает в напрасный труд, а то и в преступление годы тяжкого и праведного труда!
Ельцин породил обостренно персонифицированную эпоху. Никогда прежде в XX веке (даже во времена Хрущева) политическая среда не собирала в себе такой бурлящей волюнтаризмом, одиозной и предельно персонифицированной человеческой массы. Повседневный подвиг и повседневный же скандал стали фоном общественно-политической жизни. Народ уже тошнило от всепроникающей харизмы…
В этом контексте «никакой» Путин оказался контрастно и эффектно востребован. Во всем противоположный Ельцину именно как политический тип, как функциональный элемент официальной системы власти, он с самого начала мог выступать в роли «дистиллированного президента», очищенного от груза ответственности как за свои, так и за чужие провалы, ошибки и преступления. Здесь как нельзя кстати оказалась и куцая деловая биография Путина, которая в другой ситуации работала бы исключительно против него. Однако именно он предстал идеальным сочетанием достаточно высокого бюрократического статуса (отсутствие такового было бы слишком одиозно для уставшего от одиозности избирателя) и малого «совместного с избирателем прошлого» — идеальным для того, чтобы, вступая в исполнение обязанностей президента, стать «голой функцией» — президентом, и никем иным.
Власть по праву передачи
Мы отчетливо осознаем сегодня, что все действия, высказывания и этапы пути Ельцина наиболее точно описываются в терминах «инстинктивных действий». Вырвавшись за пределы вырастившей его номенклатурной системы и сломав эту систему, бывший прораб — парторг — секретарь обкома — секретарь ЦК — перестроечный фрондер оказался начисто лишен навыков ориентирования на принципиально новой политической местности. Если до 1990 года его личные устремления и смутные политические порывы накладывались на безошибочную совокупность навыков поведения в партийно-государственной реальности, если эти навыки позволяли ему инстинктивно находить самые слабые места и болевые точки режима, то по просторам «свободной России» ее первый президент двинулся на ощупь, совершенно утратив ощущение ландшафта и понимание общей топографии политической местности.
Трагедия личности президента России, оказавшегося иногда практически недееспособным и при этом единственным источником реформаторской воли в России, высветила несостоятельность окружающей его политической элиты. Потому что основной проблемой многочисленных соратников Ельцина было то, что каждый из них представал «Ельциным в миниатюре»: без системных представлений об окружающей реальности, без желания эти представления как-то выстраивать, — но без ельцинского масштаба личности и исторического веса. В такой обстановке складывался поиск Ельциным «преемника» — поиск хаотический, инстинктивный, интуитивный, направленный на одно: на то, чтобы вырваться за пределы коллапсирующего круга маленьких, мелких и мельчайших псевдоельциных. Именно по принципу все меньшего личностного и стилистического сходства с Ельциным подбирались и «преемники». В итоге многолетних поисков и «сильных рокировочек» на авансцене появился Владимир Путин: самый безличный, самый деперсонифицированный, но совершенно не инстинктивный персонаж в череде соискателей ельцинской короны. И снова, как и в случае с Путиным-должностью, Путин-человек соединил в себе несоединимое: с одной стороны, он один из самых «застегнутых», самых официозных из современных политиков высшего уровня, с другой — неофициален, обытовлен иногда чуть ли не до уровня пошлости. То есть он отрицает две ключевые личностные черты предыдущего «царствования» — популистскую фамильярность исполнения служебных обязанностей и предельный, демонстративный «антипопулизм» содержания политики, полный отказ от политического диалога с обществом на «банальные», а на самом деле ключевые для общества темы.
В общем, именно Путин стал тем самым человеком, появление которого можно было предсказать еще полтора года назад, когда авторы этих строк обещали со страниц газеты «Русская мысль» (1998, № 4251, 24 декабря): «Есть такой человек, и его не знает никто». Казавшийся предельно узким круг претендентов на власть не мог не быть разорван — но столь же важно, что он и не вышел за рамки действующего политического класса.
Кардинальное отличие Путина от Ельцина в том, что он как «первое лицо» был не избран, но исключительно «призван». Исходя из демократических представлений об избирательных технологиях, в августе прошлого года все ведущие политики и политологи посчитали, что «назначение» Ельциным преемника было чудовищной ошибкой. Поддержка кого бы то ни было «демократическим», но крайне непопулярным президентом могла восприниматься исключительно в качестве «гири», которая не пойми за какие провинности прикована к ноге нового фаворита. Однако так ситуация выглядит, если предполагать, что Россия является страной с «демократическим архетипом».
Очень вероятно, что полное общественное равнодушие к «неизвестности», которая на рациональном уровне отождествляется с Путиным в большей мере, чем с кем-либо иным из влиятельных российских политиков, тем и объясняется, что на глубоком уровне Путин именно «призывался» — «приди и володей нами». Даже в условиях скоротечной кампании общество при желании могло бы потребовать и получить внятное представление о «поствыборных планах» нового президента. А значит, такое положение вещей устраивало абсолютное большинство граждан России — устраивало постольку, поскольку большая определенность в предвыборной позиции Путина смогла бы всерьез отпугнуть многих его сторонников.
Избрание Ельцина на пост президента и в 1991, и в 1996 году было демократическим не только по букве, но и по духу. До полудня 31 декабря 1999 года большинство населения России пусть смутно, но ощущало свою личную, персональную ответственность за все, что происходит в стране: несмотря на кампанию «Выбирай сердцем», выборы Ельцина, почти в открытую называвшегося «меньшим злом», носили рациональный характер — люди «выбирали головой». Но за прошедшие с последних выборов четыре года настроения в обществе переменились: люди устали от ошибок власти, ощущаемых в той или иной мере как свои собственные. Вот им и захотелось окончательно переложить ответственность на власть. И чем слабее, болезненнее, бессильнее становился Ельцин-человек, тем менее демократичным и более «самодержавным» становился характер и его личной власти, и системы власти вообще. Последние месяцы ельцинского правления наглядно проявили «дуализм» новой российской власти — власти фактически «демократической», возникшей на основе народной воли, но и власти «зарамочной», самодержавной.
Голосовавшие за Путина, даже самые искренние его сторонники, «за Путина не отвечают»: президентские выборы стали не проявлением «власти народа» (которой по форме и сути является всенародное волеизъявление), но «делегированием власти», «отказом от власти» в обмен на «чистую совесть», на возможность «подчиняться силе». Сила при этом не обязательно означает «насилие», а направление ее приложения может быть сколь угодно верным и справедливым; реальностью сегодняшнего дня является обязательность «принуждения», которую должна реализовывать верховная власть. Не связанный обязательствами ни перед политической элитой, ни перед народом, «призвавшим» его, Путин, в отличие от Ельцина, является царем «в полном объеме», настоящим единоличным властителем страны. Но для того, чтобы стать президентом, Путину придется отказаться от безграничной власти, которая оказалась у него в руках, причем такой отказ может быть исключительно его личным и свободным решением: народ, «электорат», как его величают, отказался от «права голоса», от участия в управлении страной. Вопрос теперь в том, захочет ли Путин вернуться к системе, когда вершителем судеб является народ, а не первое лицо, и захотят ли люди снова сами отвечать за свою жизнь.
