Мне рассказывали, что все квартиры здесь соединены между собой, и опытный пользователь мог пройти ими достаточно далеко и очутиться хоть на Харьковской, хоть на Тележной, даже на Конной мог очутиться каким-то образом. И даже в дурдоме на Пряжке, за много километров отсюда.
Здесь имелось все, до чего могли дотянуться эрегированные фантазии современного человека. Массажные салоны. Оральные кабинеты. Вагинальные комнаты. Смотровые боксы для озабоченных. Машины и механизмы для поднятия усталого либидо. Воняющие нечистотами подвалы для садо-мазо. Темные чердаки для кровосмешения коллективного бессознательного.
Перебирая в уме варианты, я почувствовал потребность проинструктировать своих коллег, а заодно и себя самого. Я сказал, выдавая членам своего маленького отряда еще по бутылке:
— Помните, это не обычное бл-тво, это — задание. Поэтому не поддавайтесь на провокации. Держимся вместе. Не пьем без повода. Не бьем без повода никого. Повторяю: мы ищем женщину. Женщину! Ее приметы…
Тут я задумался. О чужой любви можно говорить много, но очень трудно описать того, кого любишь. Преодолевая стыд, я попробовал:
— Она… она как тростник на ветру. Нет, не то… Она похожа на снежинку, таящую у тебя на ладони… Нет… Она теплая… Я вижу свет, оттого что ее сердце бьется. Вот! Все понятно?
Василий с Игорем нехорошо переглянулись и сказали в один голос:
— Вроде бы все.
— Тогда вперед! Виски к бою. Возьмем эту крепость приступом!..
В моем возрасте следовало учесть, что такие крепости не берутся штурмом. Они вообще не берутся… Мы атаковали резко и мощно. Думаю, со стороны мы походили на богатырей — Илью, Добрыню и Алешу. Застигнутый врасплох ворог бежал без оглядки.
Мы прочесали вдоль и поперек первый дом и двинулись дальше. В безудержном рывке мы потеряли тылы, тогда-то постепенно и стало сказываться численное преимущество наших врагов. Сначала, как менее опытный, от атакующей группы был отсечен Игорь: захвачен и скручен количественно превосходящим отрядом садо-мазо фурий. Затем пришла очередь Василия. Что произошло с ним — я не знаю. Не видел. Я слышал лишь его дикие крики. Надеюсь, ему пришлось хорошо.
Надо отдать мне должное, я продержался дольше других. Но в конце концов и я оказался в окружение четырех прекрасных блондинок и виски.
Так или примерно так закончился этот день.
Глава 30. ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
И так начинался день следующий.
Я, капитан второго ранга Виктор Попов, второе лицо в иерархии «Родины-6», лежал связанным на соломенном тюфяке в мятой исподней одежде, в комнате с бурыми кирпичными стенами и сырым каменным полом. В комнате без мебели, окон и, как мне сперва показалось, без двери. Судя по жажде и чувству стыда, вчера я жестоко бухал. Память играла со мною нечестно, в закрытую. Она подсказывала мне только то, что хотела сама.
Я поехал искать Катю, чтобы, во-первых, конфисковать у нее клетчатую тетрадь и, во-вторых, добиться ее руки и сердца. Встреча с ней должна была кардинально изменить судьбу «Родины-6», всех ее сотрудников, граждан и жителей, а также мою личную жизнь и личную жизнь Катерины.
Вместо этого я встретил множество других женщин. Я пил, смеялся и с каждым тостом все больше терял человеческий облик. Собственно, если бы я просто пил, но я еще вытворял разные непристойные глупости. И всему виной был виски. Эфирные масла, содержащиеся в нем, сменяют состояние тихого отупения вспышками разнузданной гиперактивности.
Мог ли я предоставить что-нибудь оригинальное в свое оправдание? Вряд ли. Сплошные банальности. Пьянство как способ забыться. Забытье как модель бытия. Камера как жизненная позиция. Жизнь как тюрьма.
Собственно, я непосредственно был в тюрьме, ибо комната, в которой я находился, больше всего походила на конуру равелина Петропавловской крепости. Однако я не чувствовал страха, я чувствовал жажду. Чтобы начать бояться, мне необходимо было напиться воды и поспать. Воды не было, сон не задавался из-за приступов мигрени и тошноты. Так пытают себя алкоголики. Я отвернулся к стене, накрылся пиджаком от позора, крепко зажмурился и вроде бы стал засыпать, как вдруг щелкнули засовы, и на пороге камеры показалась Катя. Она была в военном френче, туго перетянутом широким ремнем с кобурой. На ее восхитительной голове алела косынка. Выражение лица было измученным и суровым, словно после аборта.
— Посадите его на стул, развяжите и ждите за дверью, — бросила она долговязому молодому охраннику, по виду непрофессионалу, вошедшему вслед за ней.
Тот выполнил задание без слов, стараясь не касаться меня лишний раз, и удалился поспешно.
— Интуиция меня не подвела, — процедил я небрежно. — Я нашел тебя, киска.
— Прекратите, Попов, — Катерина опустилась на стул и скрестила на груди руки. — Не мелите чепухи. Вы валялись пьяный в притоне, когда мои люди нашли вас.
— Приятно слышать, что ты тоже нуждалась во мне.
— Прекратите. Мы искали вас, чтобы зачитать и привести в исполнение приговор!
— Позвольте узнать, кто это «мы»? — спросил я, потирая опухшие руки.
— Боевая организация граждан, — произнесла Катя с вызовом.
— Ты тоже «БОГ»? Мне следует пасть на колени? — я представлял нашу встречу иначе и, чтобы не скисать, язвил. — К сожалению, во мне не осталось веры, ибо я уже видел одного «бога» совсем недавно в обстоятельствах не слишком приличных.
— Это я послала Игоря на одиночный пикет. Он должен был показать вам транспарант, где было написано, кто вы такой на самом деле. Он должен был заставить вас задуматься о том, что вы делаете.
— По-моему, у него не получилось.
— Прекратите паясничать. Вы развратили Игоря!
— Я не знал, что он «бог», и угостил его виски. А он выпил.
— Нас еще называют «красными косынками», — Катя демонстрировала твердость и не собиралась шутить.
— Не знаю. Не слышал. Слышал только про красные трусы, что они больше не в моде.
— Вы лжете. Мы действуем больше года. Мы представляем интересы «Родины-8», которая защищает интересы народа, в отличие от прочих так называемых «родин», — Катя нахмурилась. — И прекратите мне «тыкать».
— Вы что же, Катерина, заодно с теми матросами, которые ездят на грузовиках и грабят винные магазины?
— Не смейте! — Катя схватилась за портупею, видимо, для поддержки. — Эти матросы обычные гопники, маргинальная секта.
— А ваши люди не грабят?
— Наши люди — экспроприируют, — Катя встала и села, она разволновалась больше меня. — Мы ничего не оставляем себе. Все отправляем на дело.
— В Москву? — спросил я, удивившись собственной прозорливости.
— В Москву, — кивнула она по-детски.
— Все как у Чехова. Милая Катерина, мы тоже отправляем в Москву.
— Не надо называть меня милой. И я вам не верю.
— Да, Катя, да. Так и есть. Москва собирает со всех: с революционеров, с реакционеров, с патриотов, с диссидентов — и всем обещает что-то. А раз Москва обещает всем, то ничего не даст никому. Вы понимаете, что происходит, Катя? Вы понимаете! Мне нужно позвонить.
— Это исключено, вы под арестом. И я вам не верю. Ни одному слову. Но как вы умеете лгать, боже мой!
— Вы про ту нашу встречу?
— Забудьте! Ничего не было. В общем-то я узнала от вас почти все, что мне нужно. Если вам больше нечего мне сообщить, извольте слушать. Мы, «красные косынки» «Боевой организации граждан», судим вас, коллаборациониста Попова, за пьянство, разврат и предательство, за разбазаривание общественного имущества и порчу памятников архитектуры…
Здесь я перестал ее слушать. Я думал о том, что всегда доверял женщинам чересчур и через женщин лишился сначала покоя, потом работы, жилища и вот теперь, возможно, жизни и половых органов. Даже если живешь, не зная законов, закономерно все то, что происходит с тобой.
— Попов, прекратите все время кивать. Вы не слушаете меня, — повысила Катя голос. — Вы можете не слушать, это вас не спасет, Попов, ответьте мне на последний вопрос!
— Я пока ни на один не ответил, — сказал я удивленно.
— Достаточно одного ответа, Попов. Но сначала подумайте хорошенько, от этого зависит ваша жизнь.
— Катя…
— Молчать! Отвечайте: это писали вы? — она бросила мне на колени такую знакомую тетрадь в клетку.
— Дались вам всем эти досье, — выдавил я почти с ненавистью.
— Досье меня не интересуют. Это не досье — это бред, демагогия, маразм и софистика. Я говорю о текстах, написанных с обратной стороны, смотрите сюда. Это писали вы?
Я перевернул тетрадь и увидел наезжающие друг на друга строчки стихов. Я покраснел и подумал, что теперь между нами точно все кончено. Если и стоило уничтожить эту злосчастную тетрадь, то именно из-за стихов. Стихи были ужасны, беспомощны и убоги. Обычно я писал их, напившись в сиську. Я писал про Жанну, про Машу, про Лену, про каких-то случайных дур. Я ничего не успел написать о Кате, не мог найти слов.
