— Что, не понравилось с Юлией Игоревной?
— Нюся… — Игоряша покраснел. — Ты что имеешь в виду?
— Всё.
— Я… — он всхлипнул. — Я просто… я устал… Ты меня не любишь… И никогда не любила… И дети… Никита издевается надо мной. Унижает. Ни во что не ставит. И Настя стала какая-то чужая…
— И?.. — Я оглянулась. Дети дошли до подъезда, встали, Никитос что-то бурно рассказывал Настьке, а она смеялась, но поглядывала при этом на нас с Игоряшей. — И вывод какой? Ты устал, тебе плохо без любви, здесь тебя не любят…
— Нет? Не любят? Ты сама это сказала! Это правда? Это правда! Да, да, да! Я это знал, и она мне так говорит… Но я не могу без тебя! Мне только ты нужна! Я тебя люблю!
— Господи, господи…
Ну что же мне делать?
— Игоряша! У тебя сколько ног?
— Две, — удивился он.
— А рук?
— Тоже две, а что?
— Глаза хорошо видят? Говори!
— Хорошо. Вот только вблизи чуть…
— «Чуть» не считается! Хорошо видят глаза. Зубами своими кусаешь?
— Кого?
— Игоряша, не тупи! Сколько у тебя вставных зубов в сорок семь лет?
— Нисколько…
— Сердце бьется ровно? Еда переваривается нормально? Спишь с вечера до утра? Денег хватает от зарплаты до зарплаты и еще остается? Дети живы-здоровы? Мама — слава богу? Так что тебе еще не хватает? Что ты устраиваешь истерику на ровном месте? Какое у тебя горе?
— Ты меня не люби-и-ишь… Ты не знаешь, что такое любо-овь…
Я вздохнула.
— Я знаю, что такое любовь. А ты просто горя не ведал. Слишком хорошо и удачно жил. Ну не люблю. И что? Ты же это знаешь. Хочешь любви — уходи, ты же нашел человека, который любит тебя со всеми твоими соплями.
— Нюся…
— Помолчи. Не можешь жить без меня — не уходи. Я же тебя не гнала. Ты сам в Мырмызянск поехал.
— Сам… — Игоряша понурился.
— Вот и выбирай. А меня не мучай. Не люблю и не полюблю никогда.
— Хорошо, я понял, — прошептал Игоряша. — Я понял. Прощай.
— Как это прощай? — удивилась я. — В субботу приходи к детям, пойдем в парк, погода шикарная.
— Я с тобой видеться не могу. Мне больно.
— Ничего, переживешь как-нибудь. И что нового ты узнал?
— Так, значит, ты все эти годы со мной… — Игоряша посмотрел на меня и отвел глаза. — Без любви…
Добивать? Игоряша, видя мою заминку, стал тихонько гладить меня по руке.
— Нюсечка моя… Моя Нюся… Моя родная…
— Хватит уже, а? Пошли обедать. Я устала, как сволочь, понимаешь?
— Пошли, пошли, — засуетился Игоряша, тут же забыв, что минуту назад прощался со мной навсегда. — Я могу макарончики сварить…
— У меня суп есть, с тефтелями, вчера всей семьей лепили тефтели.
— Без меня? Ты говоришь — «всей семьей», так спокойно говоришь, я, значит, не ваша семья! Без меня…
Я изо всей силы встряхнула Игоряшу, так, что у него от неожиданности клацнули зубы.
— Без тебя! Ты три недели пробовал себя в другом месте. Рот закрой! И спокойно, нормально себя веди при детях.
— Я понял. Ты не волнуйся, Нюсечка, я понял.
— Возьми Никитоса и прибейте вместе наличник у двери, отвалился вчера. Пока мы с Настькой обед готовим.
— Ага-ага, Анюська, мы сейчас, мы вот с Никитосом сейчас…
Никитос, услышав про наличник, взглянул на меня страшным взглядом, но ничего не сказал.
— Папа, твоя Юлия Игоревна — сука! — сказала Настя, отведя Игоряшину руку.
— Настя!.. — ахнула я. — Ты что, с ума сошла? Ты что говоришь? Ты знаешь, что означает это слово?
— Знаю, — кивнула Настька и, поднимаясь по лестнице, взяла Никитоса под руку, чтобы почувствовать себя уверенней. — Это грязная собака женского рода. Если собака он, то — кобель, если она — то сука.
— И вся очень грязная и вонючая! — подхватил Никитос.
— Держись, старичок, — похлопала я Игоряшу по плечу. — Легкого счастья никто не обещал.
Игоряша только крякнул, но отвечать не решился.
— Расскажешь мне потом, как там и что у вас не получилось, ага? — тихо сказала я ему, смеясь.
— Нюся… — Игоряша замотал головой. — Просто с тобой так всё… А она такая… И я что-то просто… что-то я…
— Подробности письмом, договорились? Придешь сегодня вечером, садись и пиши письмо. Напишешь, выговоришься, сразу станет легче. Не стесняйся, описывай всё — что да как.
— По электронке послать?
— По электронке, по электронке, — кивнула я. — Можешь также на бумаге изложить.
— Я уже маме все рассказал…
— Бедная Наталья Викторовна! — искренне сказала я. — Никитос, не надо съезжать по перилам, умоляю тебя, я штаны только вчера зашивала тебе. Там уже места живого на них нет.
— А он съедет по перилам хотя бы раз? — Никитос воинственно показал на Игоряшу.
— Не знаю. Спроси у него. Он же рядом стоит.
— Что, папандрелло, слабо?
— Сынок… — Игоряша покачал головой. — Ты плохо ко мне относишься…
— Игоряша! — Я отперла замок, впустила детей, закрыла за ними дверь, а сама осталась на площадке с Игоряшей и крепко взяла его за руку. — Вот послушай меня. Неужели ты не понимаешь, что такими причитаниями ты только делаешь хуже? Все хуже и хуже. Ты определись. Или ты не можешь без нас жить, или ты уходишь к Юлии Игоревне, и она тебя любит, а ты там вспоминаешь нас и плачешь. Или не вспоминаешь, рожаешь новых детей, хороших, и занимаешься сексом с молодой кривоногой женой. Стараешься, сцепив зубы и забыв меня.
— Нюся…
— Хорошо. С молодой картавой женой.
— Нюся! Ну какая же ты!..
— Так что решай.
— А можно подумать? — Игоряша перетаптывался с ноги на ногу. — Можно мне не сейчас решать?
— Ты замерз? Хочешь войти?
— Да…
— Заходи. Прибей наличник, пожалуйста. Ужасно не люблю совсем уж мужским трудом заниматься. Идиотизм, ты вьешься, вьешься вокруг меня со своими любовями, а я шурупы сама вворачиваю, гвозди забиваю.
— Да, я сейчас, я вот только… — Игоряша быстро скинул ботинки и побежал в ванную. Оттуда раздавался хохот Никитоса.
— Нет, тебе сюда нельзя! — Никитос вытолкнул Игоряшу, когда тот попробовал открыть к ним дверь и войти.
— Так, выходите оттуда, пустите отца!
— А! — Никитос быстро все сообразил, выглянул из ванной. — Да пусть описается!
— Никита! — Я решительно прошла к ванной и вытолкала шутника в коридор. За ним потянулась ухмыляющаяся Настька. — Мне стыдно за вас. Вы меня подводите, — сказала я.
Дети переглянулись, прыснули и убежали в свою комнату.
— Иди, — подтолкнула я Игоряшу. — За что боролся, на то и напоролся.
— Я всегда вас любил! — твердо заявил Игоряша, вбегая в ванную. — А вы меня — нет!
В моей жизни нет места для любви. Точнее, не так. В моей душе очень много любви. Любовь к Никитосу и Настьке занимает всю мою душу, всё время и всю мою жизнь. И поместиться в них кто-то еще просто не может. Я бы давно кого-то уже встретила, если бы душа не была наполнена любовью к детям. Это, конечно, разная любовь. Но… Несколько дней назад я шла из магазина и случайно увидела, как Роза бежит через дорогу. Она махнула рукой и заставила на полном ходу притормозить какой-то грузовик, пропустив ее, красивую, летящую, как огромная быстрая птица. Невероятно элегантная, в черном распахнутом пальто, изящных лодочках на удивительно стройных для ее комплекции ножках, с ярко-фиолетовым шарфом и такой же сумочкой. Бежит, бежит, легко, стремительно… А на той стороне дороги ее ждет Он. Я даже не могла предположить, что у Розы кто-то есть. Что кто-то смотрит на нее с нежностью. Что она может вот так, как девчонка, бежать навстречу кому-то. А она бежала. Запыхавшись, улыбаясь, сдерживая улыбку, и все равно — улыбаясь, улыбаясь… Молодая, радостная, влюбленная. А Он — вполне симпатичный, на чистом скромном «фордике», аккуратный, подтянутый, с великолепной шевелюрой — тоже улыбался и смотрел на нее, как на юную прекрасную девушку. Здорово. Я порадовалась за Розу. Потому что до вчерашнего дня могла бы спорить на что угодно, что Розу никто не любит уже много лет. Слишком уж она… императрица, что ли. Яркая, мощная, сильная. Разве таких любят? Разве что всякие Игоряши, вроде моего. Но Розу ждал совсем не Игоряша на вид, нормальный мужчина.
На следующий день я аккуратно спросила у Розы:
— Тебя кто-то ждал вчера, да? Я видела…
Нехорошо любопытничать. Но ведь можно сделать шаг навстречу друг другу, если хочется дружить. Мне хочется дружить с Розой? Я сама удивилась этой мысли. Да, хочется.
— Меня? — переспросила Роза. — Ждал? Нет, никто меня не ждал.
— Я шла из магазина…
— Нет, — твердо ответила Роза Нецербер и посмотрела на меня непроницаемым взглядом. — Меня, Аня, никто нигде не ждал.
— Ясно, — пожала я плечами.
— Прости, у меня много дел.
Мне хочется дружить. А ей, очевидно, нет. Или же ей кажется, что никто искренне дружить с ней не будет. Слишком многое от нее в школе зависит. Я постаралась поймать и удержать в себе на некоторое время эту обиду, ощутить это чувство — «я хочу дружить, а она меня отодвигает». Вот что-то вроде этого испытывает Игоряша. Только в десятки раз сильнее. Ему же и правда больно. Он что-то видит во мне такое, чего во мне нет. Или, наоборот, любит такую меня, как я есть. Скорее так. Вот мне нравится мощная, властная, уверенная в себе, хлесткая на язык, быстрая на решения Роза Нецербер, которая еще и умеет плакать, оказывается. И бежать с горящими глазами к Нему. Которая тоже хочет, чтобы к ней хорошо относились, только дружить со мной не хочет. А Игоряше нравлюсь я — остроумная, в обтягивающих брючках, похожая на себя молодую. Я мало изменилась. Просто как будто устала. На всех фотографиях я одинаковая, только год от года все более и более усталая улыбка. А так — все то же самое. Та же длина волос, тот же размер одежды, та же прическа, улыбка… Он привык это любить и любит. Любит, любит, безнадежно, мучаясь, не находя радости. Очень жалко его. Искренне. Особенно, когда его не видишь — ужасно жалко. А как увижу трясущуюся бороду, слабые ручки, глаза, с надеждой и укором смотрящие на меня, сразу вся жалость проходит.
