Комната Пресли полностью сохранена, проживающие в гостинице могут использовать его комнату с отдельным туалетом, пить из его стакана и лежать в его двуспальной кровати. Он ночевал здесь регулярно до февраля 1959, затем он должен был покинуть отель. Ещё примерно год он жил на частной квартире на Гётештрассе. Потом он вернулся в США.
Здесь Элвис оставил своего пуделя, массу поклонников и хит "Wooden
Heart" со словами на немецком языке: "Muss i denn, muss i denn zum
StДdtele hinaus, und du mein Schatz bleibst hier" (примерный перевод: Я должен покинуть этот город, и ты, моё счастье, остаёшься здесь). В Бад-Наухайм он никогда больше не вернулся.
Город Бад-Наухайм находится в земле Гессен, около 30 км на север от Франкфурта на Майне. Отель Груневальд находится на улице
Террассенштрассе (Terrassenstr), 10. Один день проживания в комнате
Элвиса Пресли стоит 200DM. Адрес частной квартиры, где жил Элвис – Гётештрасе, 14 (Goethestra?e 14). Координаты: 50(r)22'01'' северной широты и 08(r)44'13'' восточной долготы.
– Прочитала?
– Да, интересно.
– Интересно и то, что он выписал сюда своих друзей-музыкантов.
Они потом с ним работали, до его конца.
– А вообще, жаль парня, рано ушёл, – резюмировала Марина
– Только там известно, сколько кому отведено, – и шеф откинул голову назад и посмотрел на небо.
– Ты что, верующий?
– Ага, ведь нет неверующих людей.
– Как это нет?
– А вот так. Одни верят, что бог есть, другие, что его нет. И те и другие верят, – засмеялся шеф доволен своим каламбуром.
– Ты, Юра, похудел очень.
– Я за десять дней после операции похудел на двенадцать килограмм. Я сейчас ем, но вес не набираю. Они кормят здесь некалорийной пищей, да и не люблю я немецкую кухню. Кстати, ты наверное, не обедала? – Марина кивнула головой, – вот и хорошо. Идём в ресторан, здесь рядом, я попью куриного бульончика, а ты поешь, что захочешь. Пойдём через парк, немного дальше, но гораздо приятней.
Дорожка пошла круто вниз и перешла в лестницу. Рыжие белки перебегали дорогу, останавливались и подбегали к ним.
– Их люди балуют, вот они и попрошайничают. Забыл тебе сказать, что ты дважды вдова.
– Как, почему? – Марина остановилась.
– Неделю, или чуть больше, Соколов ехал из аэропорта, врезался в столб, и автобус в лепёшку.
– Как ты узнал?
– Я привык, что ты не задаёшь вопросов, но сейчас отвечу – в газете прочитал, там не указали фамилию, но я почувствовал, что это он, и послал своего коллегу узнать, и моя догадка подтвердилась.
– Он же не пил за рулём. Я точно знаю.
– Зачем ему было пить? У него своя дурь лилась через край.
– Странно всё это, – сказала Марина и спохватилась, что сказала лишнее.
Шеф посмотрел на неё длинным взглядом и ничего не сказал. А что ему было говорить. Рассказать Марине, что это он организовал
"странную" смерть Соколова? Вернее не он, а Костя. Заплатили хорошо
Жанне, а дальше всё пошло по сценарию. Очень многого не мог говорить ей шеф. Он ещё раз убедился в уме и проницательности Марины, но то, что она сказала, говорило и о том, что он, профессионал, натолкнул её на эту мысль, совсем не профессионально.
Марина тоже не знала, зачем он это сказал. Чтобы запугать её? Ему этого не нужно, он и так знает, что она понимает, что движением пальца он может её уничтожить. Но она нужна ему. Да, пока нужна. Они шли молча, понимая ход мыслей друг друга. Вышли к минеральному источнику, ограждённому камнем и внутри превращённому в фонтан. По бокам стояли длинные сооружения с ванными комнатами и процедурными кабинетами. На большом щите на немецком и английском языках написали историю источника и фонтана, послужившим образованию здесь города и курорта. Перешли дорогу и Марина обратила внимание на вывеску, бросившуюся в глаза, на которой красовалась неоновая надпись:
"Restaurant Odessa".
– Вот здесь можно и поесть. Ресторан держит внук моряка, сбежавшего от большевиков с Врангелем.
Ресторан оказался небольшим и уютным. В вестибюле висела увеличенная фотография красавца в морской форме Российского императорского флота капитан-лейтенанта Шлезвинга Андрея Андреевича, датированная 1912 годом, а на противоположной стене так же увеличенная фотография его же, но уже с погонами капитана первого ранга и снятая через 9 лет. Если на первой фотографии изображался молодцеватый, бравый офицер, то со второй на посетителей ресторана смотрел уставший, убелённый сединами, но по-прежнему красивый мужчина. Стены самого ресторана украшали фотографии видов Одессы и
Севастополя. На отдельном стенде висели фотографии знаменитых посетителей. Кого здесь только не было! Шахматист Алёхин и писатель
Куприн, премьер-министр временного российского правительства
Керенский и композитор Рахманинов, певец Шаляпин и шахматист
Каспаров, и многие другие россияне, для которых маленький ресторан в центре Европы заменял ненадолго родину. Здесь всё напоминало о ней: и меню, и посуда, и одежда официантов и, кажется, сам воздух был русским.
Рассмотрев эти реликвии, достойные любого исторического музея,
Марина и шеф сели в углу противоположном наружной стене.
– Я всегда здесь сажусь, чтобы не видеть в окнах проезжающие автомобили, – сказал шеф.
– Чувствуешь себя в Одессе? – засмеялась Марина.
– Мы действительно в Одессе.
Подошёл официант, положил два меню в кожаных тиснёных переплётах.
– Заказывай себе, что желаешь, а мне пожалуйста, как всегда – куриный бульон.
Марина стала рассматривать меню, написанное на русском и немецком языках.
– Глаза разбегаются, не знаю что заказать. Что Вы посоветуете? – спросила она у официанта.
– На первое украинский борщ с пампушками, а на второе бефстроганов с жаренной картошкой.
– Полборща и вот – вареники с вишнями, а запить – компот из чернослива.
Официант ушёл.
– Кто тебя оперировал?
– Тебе его имя ничего не скажет. Профессор Циплер.
– Почему, я слышала о нём, что это один из лучших кардиохирургов.
– Он еврей. Интересно, что та клиника принадлежит евангелической церкви, а лечатся в ней и работают люди разных национальностей и вероисповеданий. Расскажу тебе забавный случай. После реанимации перевели меня в палату. Я уже с трудом, но мог сидеть на кровати.
Чувствовал себя ужасно, ничего в состоянии покоя не болело, но было какое-то безразличие. Так вот, сижу я на кровати и подходит ко мне сестричка-блондиночка с прибором для измерения кровяного давления, берёт меня за руку и меряет давление. Я наклонил голову, закрыл глаза, и так сижу в полудрёме. Потом открываю глаза и вижу вместо неё чёрную – пречерную индианку. Я не понял, как мгновенно могла почернеть блондинка. По моему взгляду она, наверное, определила удивление и проговорила, успокаивая: "Vampir hat angekommen (Вампир пришёл)" – и улыбается. Я выразил ещё большее удивление, и она мне показала инструмент для взятия крови из вены. Я пришёл в себя и начал смеяться так, что боль в распиленной груди говорила о том, что своим смехом могу свести на нет результат операции. Так что, видишь, случаются чудеса и наяву.
Марина понимала, что шеф пригласил её не для рассказов о чудесах и не для ознакомления с достопримечательностями Бад-Наухайма, но спрашивать не хотела, считая такой вопрос бестактным. Посетить больного человека всегда считается выражением уважения. Уважала ли
Марина шефа? Она ему была благодарна за то, что он помог ей вылечить дочь, хотя также понимала, что он ей обязан прибавлением к своим капиталам значительной суммы денег. Не могла Марина пока знать, что эта сумма составляла лишь каплю из того потока, который лился на его счета, и не только его. Но Марина и боялась этого человека. Вот и сегодня он ей напомнил о том, что смерть, будь она проклята, ходит где-то рядом и в любую секунду может махнуть косой. Марина вздохнула, и шеф опять посмотрел на неё испытывающим взглядом, как будто понимая ход её мыслей. Они поели, рассчитались с официантом и вышли в парк.
– Давай посидим, ты ведь понимаешь, что я пригласил тебя не затем, чтобы поболтать, – и доказывая ей, что он действительно знает, о чём она думает, продолжил, – хотя ты и сама, наверное, думала посетить болезного, но без приглашения не могла, – съязвил шеф.
– Какой ответ ты от меня ждёшь? Ты знаешь, что я не люблю лицемерить с людьми так или иначе понимающими, ну как это сказать… с умными людьми. А тебя я дураком не считаю.
– Спасибо и за это. Итак, ближе к делу. Хотя и здесь я понимаю, что ты хотела бы от моих дел держаться подальше. Я прав?
Марина промолчала.
– Теперь слушай меня внимательно. После окончания Плехановского института меня отобрали, как одного из благонадёжных, (отец офицер, а мать тоже фронтовичка, врач, член партии), направили на учёбу в
Кембридж, где я изучал экономику, а затем я два года стажировался в
Дойче-банке, во Франкфурте на Майне. Зачем я тебе это рассказываю?
Во-первых, я уже неплохо тебя знаю, и уверен на девяносто девять процентов, что никто об этом не узнает, а во-вторых, хочу чтобы ты знала в какой переплёт ты попала, и если понадобиться, суметь сохранить себя в создавшейся ситуации. С того дня, как ты начала на меня работать, не могло быть и речи, чтобы ты вышла чистенькой, отряхнулась, как кошка, попавшая в воду и стала жить по-прежнему.
