А. слегка знобило, он подошел к дому и открыл двери; его дневной труд был выполнен, но он требовал формального завершения. Поэтому А. присел к письменному столу, чтобы набросать дарственную; в ней он, оставив за собой некоторые права собственника и среди них право проживать и распоряжаться, делал баронессу владелицей Охотничьего домика; ей позволялось также завещать его, кому она захочет, но без права продажи и с тем, что после смерти баронессы, если эта смерть случится раньше, чем смерть Церлины, последняя получит право пользования владением пожизненно. Мелитта оказалась в стороне, да это и к лучшему; о ней надо было позаботиться другим способом, что было, конечно, несложно и не требовало официального документа. И он ограничился любовным письмом, в котором сравнивал сегодняшнюю одинокую ночь с такой непохожей на нее вчерашней, радостно ожидая послезавтрашнего, нет, завтрашнего — поскольку полночь уже миновала, — такого желанного вечера, когда они встретятся наверху на замковой площади. Да, Мелитта не прибегала к обманным маневрам, как та барышня, которая спала наверху и на которую, разумеется, не следовало обращать внимания. И после констатации этого факта он отправился на покой.
А так как он лег очень поздно, то проспал все следующее утро. Когда он вышел из своей комнаты, Церлина была уже занята на кухне приготовлениями к обеду; он крикнул ей: «Доброе утро!», и она кивком подозвала его к себе.
— Вам все еще приходится отсыпаться. Всего две ночки с девицей, а уж без сил. Постыдились бы, молодой человек!
Но это были, по всей видимости, обычные обязательные шуточки, а на самом деле она выглядела озабоченной и угрюмой. И, не обращая внимания на его «Да, да, мы ведь слабое поколение», она кивнула в сторону передних комнат.
— Она все знает.
— Конечно, это еще вчера бросилось в глаза.
— Я же говорила вам, чтобы вы вели себя тихо. Она снова подслушивала у ваших дверей.
— Можно нафантазировать и то, чего не слышал.
— Да, но то, что вы купили Охотничий домик и госпожа баронесса собирается переехать туда, это уже не фантазия.
— Да, верно… но это совсем другое дело.
— Нет, то же самое.
— Вот как? Почему? Вам не по душе покупка Охотничьего домика?
— Нет, по душе…
— В чем же тогда дело?
— Мелитта не должна переезжать с нами… Вы собираетесь взять ее с собой?
И хотя А. не собирался брать с собой Мелитту, он возмутился:
— Что вы пристаете ко мне, Церлина? Какая муха вас укусила?
— Вы можете спать с ней, когда хотите и где хотите, по мне, хоть здесь, но только не там, не в Охотничьем домике.
— Вот это называется безапелляционно! — вынужденно рассмеялся А.
— Нечего смеяться… я здесь не затем, чтобы вас караулить.
— Никто от вас этого и не требует, Церлина.
— Вот чтобы вас охранять, для этого я гожусь… но без меня у вас не было бы ни Охотничьего домика, ни Мелитты…
— Разве я это отрицаю?
— Я впустила девушку, потому что пожалела ее.
— Ну нет, она вам понравилась, и вы ее полюбили; вы сами мне это говорили.
— Конечно, я ее полюбила.
— Ну, тогда все прекрасно.
— Ничего не прекрасно… Мелитта ничем не лучше меня, а если она переедет в Охотничий домик, то я стану ее служанкой… я не позволю, чтобы она мною командовала!
— Бог мой, бедная маленькая Мелитта — и командовать!
— Пусть и не пытается, а не то она за это поплатится!
А. почти был испуган ее взбешенным видом.
— Не злитесь же так на нее, она вам ничего не сделала.
— Я не стерплю, если меня сделают ее служанкой… ей придется плохо, и мне будет жаль этого, ведь она мне нравится…
— Церлинхен, это уж слишком… Вы что, сами не понимаете?
Но она упрямо повторяла:
— Нечего ей делать в Охотничьем домике!
— Ну а что будет, Церлина, если я просто отменю покупку? И наша барышня обрадуется, и вы будете уверены, что Мелитта туда никогда не придет.
Церлина просто затряслась от ярости.
— Выходит, вас все-таки Хильдегард опутала? Ха! Осмельтесь! Осмельтесь только сказать это госпоже баронессе!
— Это всего лишь предположение, Церлина.
Та несколько успокоилась:
— Госпожа баронесса так радуется этому. Рождество мы будем праздновать там… вместе с вами, господин А.
— А где прикажете праздновать рождество Мелитте?
Она равнодушно пожала плечами.
— Только не там.
Это было уже слишком для А.
— Может случиться, что я приглашу вас на свою свадьбу — это будет рождественский сюрприз.
Церлина резко обернулась.
— Вы это серьезно?
— Почему бы и нет? Я тоже не позволю собой командовать, как и вы.
Церлина ответила ему ледяным взглядом.
— Смотри-ка, Хильдегард, выходит, права… Ну ладно.
— Я ухожу, — сказал А., — с меня довольно.
— А ваш кофе? Вы уходите без завтрака?
— Разумеется, без завтрака.
Злорадная улыбка скользнула по ее лицу, и она снова принялась возиться у плиты.
Он скоро забыл свое раздражение, забыл тем скорее, что и без того ставший коротким день предстояло употребить для разнообразных дел. Он заявил в ратуше, что использует свое право преимущественной покупки Охотничьего домика, перечислил по счету деньги, и тут ему пришло в голову, что это, в связи с упорными слухами о стабилизации валюты, было мудрым шагом, которому не смогли помешать никакие бабьи разговоры; затем он зашел в свою контору, где переписал начисто проект дарственной, и наконец отправился к своему поверенному — с одной стороны, чтобы с ним вместе найти наивыгоднейшую форму для подарка, по возможности свободную от налогов и пошлин, с другой стороны, чтобы обеспечить финансовое будущее Мелитты, которой он единовременно ассигновал большую сумму в иностранной валюте, чтобы сделать вклад совершенно неуязвимым; деньги будут принадлежать ей и в том случае, если они не поженятся. Снова оказавшись на улице, он был очень доволен самим собой: он позаботился обо всех наилучшим образом, и, если бы он сейчас незаметно исчез из города, это был бы благопристойный, даже благородный отъезд. И что ему еще здесь делать? Покупки недвижимости были сделаны из-за затруднительного положения, чтобы узаконить его пребывание тут, и если начнется стабилизация валюты, с этим будет покончено. А Мелитта? Если в своей спальне он тосковал по ней, то здесь, на этой деловой улице, он думал почти с неудовольствием об их завтрашней встрече на замковой площади наверху. Узнает ли он Мелитту в городском платье? И не будут ли они беспомощно стоять друг против друга, как дети двух разных, ничем не связанных миров? А потом? Как любовники в ресторан, как любовники — в кино? И наконец, поскольку он ни при каких обстоятельствах не хотел больше приводить ее к себе домой, наконец — в гостиницу? Единственно достойным решением было бы уехать с ней вместе, но это было невозможно из-за мифического дедушки; то была любовь без достоинства, и это его удручало. Но, размышляя об этом, он заметил, что приближается к ресторану, лучшему в городе, куда он собирался завтра повести Мелитту. Ему пришла в голову идея генеральной репетиции. И действительно, получилась такая воистину радостная генеральная репетиция из пяти перемен, что он совсем позабыл Мелитту, и когда он после кофе и коньяка пошел в кино, то решил, что увиденная любовная история, собственно, намного прекрасней той, что пережита им самим. В конце фильма мать благословляла новую невестку, против которой боролась целых два часа, — благословение матери, да, в этом все дело.
Таким образом, вечернее или, правильнее, ночное возвращение домой было для А. веселее, чем его утренний выход. От деревьев сквера веяло осенью, томление сплеталось с жесткостью, мягкость с желанием, раскованность с суровостью, невесомость с тяжестью, и все это было хорошо. Только то, что в окнах наверху горел свет, ему не понравилось; кто бы там ни был — вероятно, Хильдегард, — он со вчерашнего вечера слишком много пережил объяснений, он больше в них не нуждался и приобрел право тотчас отправиться в постель и спокойно спать.
Но увы! Как только он открыл дверь, на пороге гостиной появилась Хильдегард.
— Идемте, — сказала она коротко, и ему пришлось покориться. Она указала на кресла около печки, а когда он уселся напротив нее, спросила: — Вы были у вашей любовницы?
Мгновение он раздумывал, и если его сердил сам вопрос, то еще больше сердило то, что даже теперь он не смог вновь ощутить утраченное томление по Мелитте, утраченное желание, словно это было незрелое томление, незрелое желание, незрелая жажда.
— Я ее искал, но не нашел, — ответил он правду.
Это, кажется, ее развеселило. На мгновение на ее лице появилась обворожительная улыбка и сразу исчезла. Странное чуткое напряжение было заметно на ее лице, чуткость всех нервов, и что было еще более странным: она выпила. На столике рядом с ней стоял портвейн, две бутылки которого некоторое время тому назад он принес баронессе как напоминание о ее супруге, у которого была привычка, как охотно рассказывала баронесса, кивая на английские нравы, восторгаясь и извиняя, заканчивать день рюмочкой портвейна. Хильдегард выпила отнюдь не одну рюмочку, а, без сомнения, несколько — бутылка была на треть пуста. Почему она вдруг пила, она, которая обычно только отведывала вино? В одной из двух хрустальных рюмок рядом с бутылкой еще был остаток, и, как неумелый пьяница, она наполнила рюмку, не выпив ее сначала до дна; после этого она налила вино во вторую рюмку и протянула ему.
