Отдышавшись, Доменик сказала, что отправиться в Австралию одной, без меня и Карлоса, будет для нее самым подходящим вариантом. Она хочет «обновить себя», и волнуется за меня, потому что я полностью утратил здравый смысл. Я начал убеждать ее, но в этот момент зигзагообразная молния прорезала послеполуночную тьму, небо на мгновение окрасилось в голубое, деревья заколыхались на ветру, а затем раздалось шуршание, за которым последовал удар грома.
– Не верю, – сказала она.
– Я могу убедить тебя в этом, просто мне необходимо побольше времени.
Пока она готовилась ко сну, я сидел на улице за столиком и теперь задавал себе вопрос, не было ли все это просто игрой, которая вдруг вышла из-под контроля. А сам я даже не могу точно сказать, что обо всем этом думаю, а тем более чего я хочу.
– Я не могу бросить тебя здесь одного наедине с твоими мыслями, – прошептала она.
Я сказал ей, что приближается гроза. Мои чувства раздвоились: я хотел, чтобы она ушла, потому что чувствовал необычность и остроту момента – природа и эмоции бурлили. К тому же мне хотелось курить, и я взял окурок из пепельницы, а это, я знал заранее, ошеломило бы ее.
Я поцеловал ее в губы и пошел спать, думая и размышляя, и удивляясь, почему все получилось так быстро. Поцелуи и объятия казались настоящими и чувственными в темноте, но при дневном свете завеса опадала, она надевала солнцезащитные очки, а это заставляло меня гадать, что является причиной перемены в наших отношениях: алкоголь, путешествие или сложившаяся ситуация, или что-то, о чем я не знал, поскольку это лучше объяснить по-французски.
Запись в дневнике № 19
Люси не зашла в ванную, чтобы поговорить со мной, – это было первой странностью в ее поведении. Вместо этого она стала на меня кричать.
– Ведь я трачу по два часа на поездки на работу и с работы, да к тому же абсолютно все на мне. Я стелю постель, я плачу за все, я выбрасываю мусор, я готовлю чай, убираю и привожу в порядок ванну. Ведь, вернувшись с работы, я каждый раз по полчаса прибираю дом. Мне все это осточертело. Сегодня ты даже и посуду за собой не вымыл. Я ведь большего от тебя и не требовала.
Я выбрался из ванны и, расположившись на диване, стал смотреть телевизор, когда она вошла в комнату и остановилась передо мной.
– Ну как ты можешь плевать на то, что творится вокруг тебя? Взгляни на это! И не вешай мне на уши лапшу насчет того, что мужчины не способны видеть грязь. Ты также способен видеть ее, как и я.
Люси взяла в руки грязную тарелку и подставила ее мне под нос, приглашая полюбоваться.
Я не мог сдержать улыбки от абсурдности этой выходки.
– А ты еще, черт тебя подери, улыбаешься, – со злобой выпалила Люси.
Я отвернулся.
– А теперь ты уткнулся в телевизор! – продолжала она. – Да черт подери, в самом деле, с тобой говорить все равно, что говорить с табуреткой. Скажи кому-нибудь, так ведь не поверят, что ты смотришь эту чушь «Дуэль университетов».
Она стремительно вышла из комнаты.
– С чего ты взяла, что я смотрю эту чертову «Дуэль университетов»? – закричал я ей вслед. – Я не слышал ни единого вопроса. Я даже и не знаю, что это за университеты. А ты, ты ведь уже невесть сколько времени вообще не смотришь на меня. Но когда ты отводишь глаза, чтобы не смотреть на меня, твой взгляд упирается в голую стену. Просто так случилось, что сейчас ты стала перед телевизором. Это не моя вина, что он оказался за твоей спиной. Да я и не смотрю этот чертов телевизор.
Люси снова вошла в гостиную. Она вздохнула и заговорила до чрезвычайности серьезным голосом.
– Ну что ж, отлично! Ты снова читал газеты в ванной и испачкал типографской краской ее стенки, и ты снова ел там арахис? Ел, не отпирайся. Сливное отверстие забито, вода не стекает. Кто все это будет чистить? Снова я?
Мне следовало бы помнить об одном обстоятельстве – Люси никогда не спорит о том, что на ваш взгляд является предметом спора. Мне следует остановиться, осмотреться и выяснить, к чему она в действительности клонит, то есть найти истинную причину спора. Это задача не из легких, и подчас в разгар словесной перепалки, когда все ваше внимание сконцентрировано на том, чтобы как-то резонно объяснить, почему вы забиваете арахисом сливное отверстие, вы забываете об этом. Я подсознательно чувствовал, что и сейчас она спорит не из-за беспорядка в доме. Сейчас речь шла о серьезных вещах: о том, что мы не купили дом; что мы до сих пор живем в Уайтчерче; что все ее подруги повыходили замуж и понарожали детей, а она одна нет; что у меня нет работы; что мы не можем наладить нашу жизнь.
Спорить с Люси – это все равно, что играть в трехмерную игру «Соедини четверку». Но сама она не относится к спору, как к игре, потому что не готовится к нему и не задумывается над стратегией спора: войдя в раж, она и в самом деле думает, что спорит о том, что ее волнует. И самое несуразное во всем этом то, что, когда вы переводите спор на то, что ее действительно волнует, и говорите ей, что дело в действительности не в испачканной ванне и не в забитом сливном отверстии, а совсем в другом, она тут же мгновенно выходит из себя и начинает обвинять вас в том, что вы, оказывается, еще более бесчувственный и бестактный, чем она поначалу предполагала. Вы не можете победить в таком споре, и поэтому важные дела остаются за пределами разборки и все сводится к мелочам.
Когда я через полчаса выключил телевизор, то сквозь звуки переносного приемника, который Люси брала с собой в ванную, услышал ее плач и всхлипывания. Я вошел в ванную, чтобы поговорить с ней. Она плакала, стоя над раковиной и опираясь о ее край руками. Моей первой мыслью было, что она плачет из-за Дэнни. На этой неделе мы получили сообщение из «Грандж Гров» о том, что физиотерапию хотят прекратить, а это было окончательным признанием того, что больше ничего они уже не могут сделать. Получив это известие в конце прошлой недели, мы оба не могли сдержать слез. Я подошел к Люси и, положив руки ей плечи, сказал:
– Я знаю, я все знаю. Ладно, Люси, давай больше не скандалить. Этим горю не поможешь.
И вот тут-то все и раскрылось.
– Не дотрагивайся до меня, – резко отстранилась она. – И не смей называть меня так.
Я отпрянул от нее, а она замолчала, поскольку у нее не было необходимости говорить мне остальное – я уже обо всем догадался. Она встретила кого-то, и, как она сама сказала, его звали Сэм. Ее лицо пылало. Все произошло в прошлый уикенд, когда я был у отца, а затем она виделась с ним снова в четверг вечером, сказав мне, что едет повидаться со своей подругой Зой. Она еще не спала с ним, но ее влечет к нему, и ей приятно быть с ним. А затем на меня посыпался град упреков: я эгоист, я не стесняюсь жить на ее деньги и тратить их черт знает на что, я ни к чему не притрагиваюсь в доме, от меня воняет, я готов весь день валяться в кровати, у меня нет нормальной работы, я так и буду плыть по течению, я даже смеяться нормально перестал. Я перешел в гостиную, сел на стул и машинально принялся читать то, что украшало стену, – первая полоса газеты «Бакс газетт», вышедшей в тот день, когда Люси ушла из нее и перепита в «Иншюранс манфли»; броский заголовок сообщал, что «Соблазнительная Люси распрощалась с нами».
Люси не переставая плакала, жалуясь на постоянный шум в голове и на то, что у нее самый настоящий нервный срыв. Наплакавшись и выговорившись, начала жалеть меня. Она сказала, что очень сожалеет о том, что было, что не может уйти, не может бросить меня, она боится, что я могу учинить над собой что-либо. По ее словам, у нее нет сил даже на то, чтобы уложить свои вещи в сумку; сказав мне это, она легла на диван.
Все еще пребывая в изумлении, я поехал в магазин купить пива, а когда вернулся, Люси ждала меня на Хай-стрит. Она выглядела как помешанная. Все лампочки в доме горели; она, в халате, наброшенном на плечи, подошла к дверце машины прежде, чем я выключил мотор. Ей показалось, что я сотворю какую-нибудь глупость за время столь долгого отсутствия. Она схватила меня за руки, и мы вошли в дом.
– На меня нашло прозрение, – сказала она, – когда ты уехал, я поняла, как много ты для меня значишь. Я все время бегала взад-вперед по улице. Кит, позволь мне снова относиться к тебе как раньше. Я хочу, чтобы ты снова верил мне. Я виновата, но должна была рассказать тебе об этом. И знаю, момент чертовски неподходящий. Я хотела подождать, но ведь надо быть честной.
Она снова заплакала. Ее глаза покраснели, нижняя губа распухла и дрожала. Она поцеловала меня в губы; в ее поцелуе я почувствовал страсть. Мы стали целоваться по-французски, но поцелуи получались не такими, какими должны были быть, и в моей голове все время колотилась мысль: она сравнивает мои поцелуи с тем, как это получается у Сэма.
– Мы поедем отдохнуть. Я заплачу за нашу поездку, – сказал я.
При этих словах она выпрямилась, подняла голову и стала смотреть в окно.
– В чем дело? – спросил я.
