Младшая хихикнула приглушённо, нервно.
— В-а-я-я, Аида! У меня жену так зовут.
— Вот я тебе и буду сегодня жену заменять.
Горцы засмеялись пошлой шутке, и Аида тоже загыгыкала своим низким голосом.
— Ну, давай. За знакомство, — сказал Гасан, плотоядно уставившись на её открывшуюся из-под балахона мясистую ляжку.
Все выпили. Хадижат шумно поперхнулась и быстро запихала в рот кусок сыра. Халил засмеялся:
— Пить ещё не умеешь.
— Зато она другое умеет, — встрял Гаджи. — Ведь умеешь, да?
Гасан, захмелевший слегка после двух стопок, прилёг на локоть и принялся неторопливо жевать кусок сушёного мяса.
Проститутки сняли свои платки. Волосы Хадижки оказались совсем чёрными, длинными и прямыми, а у Аиды — обрезанными у плеч и какими-то несвежими, сальными.
— Э, вы откуда? — спрашивали их наперебой захмелевшими голосами. — С какого селения?
— В Городе Ветров живу, сюда к родственникам приехала, — отвечала Аида, хрустя огурцом. — А вам не всё равно, из какого я села?
— Конечно, не всё равно. Вот у нас ни одной шлюхи нет в селении, — и лицо Гаджи сделалось надменным, ханжеским.
— Прямо-таки ни одной?
— Отвечаю, ни одной. Все девушки очень порядочные. Не веришь?
— Ага, как же. Поэтому нас сюда позвали, да? Вот и сидите тогда со своими порядочными.
— Э, такие вещи не говори. Расслабься, мы же шутим, — и Магомед-Расул хлопнул её широкой ладонью по спине. — Ну, ты водку пьёшь, я смотрю.
— Как умею, так и пью.
— Посмотрим, как ты ещё работать будешь.
— Э, мозги мне не делай. Я хорошо работаю. Ещё никто не жаловался. Это только мужчины-крохоборы иногда попадаются.
— В смысле — крохоборы?
— Отблагодарить от души не хотят.
— Э, ты кого крохоборами называешь? Э, ты, шалава!
— А чё у вас так несправедливо: если женщина этим занимается, то сразу — шлюха, а если мужчина к ней идёт, то это нормально, да? — энергично запротестовала Аида, подлив себе ещё водки.
— Ну, мы же мужчины, э! Сама понимать должна.
— Я просто спрашиваю.
— Просто кошки не… — хохотнул Гасан и ввернул матерное слово.
Все заржали снова.
— Э, Аида, а чего ты делать умеешь?
— А чё ты скажешь.
— Ва-я, да я тебе много чего скажу, — и Гаджи ухмыльнулся сально.
— А ты, Хадижка, тоже опытная, да? — спросил Магомед-Расул, подсев к ней ближе и положив руку на бедро.
Та, слегка набычившись, глянула на Аиду.
— Конечно, опытная, — ответила за неё та. — Отвечаю.
— За пачку чая! — передразнил захмелевший Гаджи.
Снова разлили и выпили. Пустая бутылка полетала под куст. Горцы чавкали сушёным мясом, яростно разгрызая его зубами и подолгу жуя жилистые волокна. Хрустели огурцами. Аида ела обильно и с жадностью, а Хадижка осторожно, словно боясь проглотить кость.
Горцы матерились, отпускали похабные шутки, сально щупали грязными, в чёрных разводах, пальцами женские тела, поблёскивая полудикими, разгорячёнными глазами.
— Э, Хадижка, а ты чего молчишь? Чё, нас не чувствуешь, да? — спрашивал Магомед-Расул, сопя в ухо младшей проститутке и продвигаясь рукой от её бедра к груди. — Подожди, сейчас конкретно почувствуешь…
— Ещё как почувствует, — подхватил Казимагомед, явно радуясь, что ему удалось ввернуть слово.
— Э, ты чего пьёшь так мало? — наседал на неё Халил.
— Да я вообще почти не пью. Не привыкла, — отговаривалась та.
Халил тут же плеснул водки в её чашку.
— Э, мозги не делай, — раздражённо бросил он. — Давай, пей всё до дна.
Та нехотя взяла её в руки, поглядела на сидящих вокруг неё охмелевших, распалённых от похоти мужчин, перевела взгляд на Аиду.
— Давай, Хадижка! — закричала та, хохотнув. — Покажи, что мы не хуже.
Горцы примолкли, уставившись на младшую девицу. Хадижка обвела диковатым, злым взглядом окружающих, решительно выдохнула, поднесла чашку к губам и, запрокинув голову, выпила ею всю целиком несколькими большими глотками.
Горцы заржали разом, и Аида загоготала вместе с ними, противно и грубо, по-мужски. Хадижка, быстро смахнув выступившие на глазах слёзы, дыхнула в рукав и поскорее сунула в рот кусок огурца. Мужчины кричали наперебой:
— Молодец, Хадижка!
— Вот это я понимаю!
— Пить — так пить!
Снова разлили водку, снова выпили. Халил вдруг отшвырнул в сторону недогрызенный кусок мяса, издал громкий рык и сгрёб в охапку младшую девицу. Остальные закричали, захохотали громко. Хадижка неловко попыталась отстраниться, инстинктивно отворачивая в сторону лицо. Но Халил, шумно дыша и скаля в пьяной гримасе кривые зубы, зарычал ещё громче:
— О-ба! Он-на! Куда, билад?! Куда!
— В-а-я-я, Халил! Ва-а-а-а! А-ба-бай! — ревели полупьяные горцы.
Халил повалил её на траву и грубой, колючей, словно орлиная лапа, ладонью с силой провёл по её ноге вверх от голени до бедра, задирая при этом балахон. Она не сопротивлялась. Лежала тихо, закрыв глаза и свернув голову набок.
Пьянка превратилась в оргию. Женщин отволокли в кусты, и лезли теперь туда все поочерёдно. Другие — уже пресыщенные, разморённые — сидели и лежали вокруг скатерти, непрестанно подкрепляясь водкой. Гасан превратился в ненасытного зверя. Он снова и снова продирался сквозь колючие узловатые ветки к распростёртым на земле потным голым женским телам. И даже выпитая им почти целая бутылка не могла свалить его с ног.
Солнце упало за гребень горы, и сумерки сгустились быстро. В воздухе посвежело.
На поляне копошились пьяные тела. Одни лежали на бурках, разостланных прямо на траве, другие сидели возле скатерти, на которой валялись погрызенные куски мяса и пустые бутылки. Из-за кустов всё ещё нёсся громкий рёв, пьяный грубый смех Аиды, грязная матерщина.
Гасан, отодвинувшись от исцарапанной в кровь Хадижки, приподнялся и, присев на корточки, почесал затылок. Внезапно он подумал о сыне, вспомнил, как они прощались сегодня утром, как он твёрдо обещал вернуться к ночи.
«Ведь Джабраил ещё никогда не пас один стадо так долго», — подумал Гасан. И в памяти вдруг всплыли недобро слова халиловского тоста.
«Пойдёшь на охоту — сын умрёт», — отдалось где-то внутри гулким эхом. И сразу сделалось неспокойно, засвербило, заскребло внутри. Горец хмельным, тяжёлым взглядом посмотрел в сторону деревьев, возле которых привязал коня.
— Чё стало? — спросила Хадижка, приподняв голову.
Гасан плюнул под ноги и повернулся к ней.
— Уже темно, — ответил он после паузы. — Назад пора ехать. Я не отсюда.
Хадижка, перевернувшись на живот и подперев голову ладонью, слегка усмехнулась. Блестящими глазами смотрела на Гасана прямо, и на её губах заиграла улыбка.
— Зачем тебе возвращаться, — протянула она. — Уже поздно. И темно. Тебя съедят волки.
— Какие, на хрен, волки! Тупые вещи не говори, — Гасан раздражённо взмахнул рукой. — Там сын один со стадом остался.
Хадижка, слегка прищурившись, смотрела на него в упор.
— Я пошутила. Твой сын, наверное, не маленький. Справится и один.
Чабан помолчал. Внимательно посмотрел сначала на проститутку, потом — на две недопитые бутылки водки. Ехать назад ему и правда совсем не хотелось.
«Ведь ему уже двенадцать. А без меня ничего не может. Даже баранов пасти как следует не научился. Я в его возрасте уже один вовсю стадо гонял», — мысли в голове Гасана шевелились с натугой.
Он поднял глаза.
— А тебе что, остальных мало? — спросил он после недолгого молчания и кивнул на кусты, из которых доносились пьяный гогот, крики, визг, ругань.
— Они слишком грубые.
— А я что, нежный, что ли? — удивился Гасан.
— Ты добрее, — Хадижка вдруг схватила его за руку и потянула к себе. — Оставайся, да.
— Я добрее?! — удивился он ещё сильнее, подаваясь вперёд.
— Ну, ты хоть не издевался, как тот, который меня водку пить заставил. Целый стакан. Меня чуть не вырвало.
— А чё, тебе не понравилось.
— Я не люблю водку.
— Не любишь? А что любишь?
— Пиво ещё могу выпить, а водку терпеть не могу. Она слишком крепкая и горькая.
Гасан помолчал, посмотрел на неё задумчиво.
— Чего, у неё в доме живёшь? — и он указал рукой в сторону кустов.
— Нет, в Городе Ветров. А сюда так приехала, на пару дней.
— А там чем занимаешься?
— Работаю, — ответила она коротко, с безразличием.
Чабан скривился насмешливо.
— В сауне работаешь, да?
Хадижка глянула на него пристально:
— Да, в сауне. «Орфей» называется, — и усмехнулась вдруг нагло, распутно. — Так что будешь в городе — приходи, отдохнём.
Гасан ещё раз вспомнил про сына, представил, как тот сидит, сейчас, наверное, на земле, возле костра, вслушивается нетерпеливо в ночную тьму, ожидая услышать топот конских копыт, отцовский голос.
