— Ты, Игорек, плебей. Нам с тобой рядом западло сидеть.
— Ах, даже так! Что же у нас было такое в Киеве? Или в Стрежевом? Нет, точно в Киеве. Не знаешь? А я знаю, хотя и не журналист!
Жил там один говновоз или шайсовоз, как хочешь. Жил, блин, зашибись! Говно ж — оно золото. Все, кто с ним возится, золотых дел мастерами называются. Вот ты, Валя, золотых дел мастер?
Говно ж, если его с умом развозить, — как героин. А что? День-два не вывезешь, на третий весь город в дерьме. Представляешь свой Питер в дерьме? А все важные персоны, вроде тебя со Светкой, толкутся на сухих местах и просят этого чудака из Киева их спасти.
Повозит он свое шайсе днем, а вечером отмоется, наденет самый лучший костюм от Кардена, и вперед по бабам. Ты думаешь, от него тогда говном воняет? Нет! Говном воняет от тебя, потому что руки после сранья не моешь, а об свою Светку вытираешь. А он в бане парится раз в сутки, и пахнет от него белым человеком. Говорю же: костюмчик, бабочка, проборчик лаковый и запах киевской сирени.
Ха! Ты боксера-собаку знаешь? И, конечно, считаешь, что она сопливая? Так все говорят? А боксер, блин, чистейшая тварь. Он когда побегает, ясное дело, весь в соплях: через язык потеет, куда их девать? Так он чего удумал? Мотнет головой и сух, как бэби, а все вокруг собачники, вроде тебя, кто смеялся над ним, в соплях до пояса. Откуда я знаю почему? Чтоб не смеялись.
Так и этот чувак. Все думали, что он — персона. И завотделом обкома партии тоже, и его дочка-сучка так думала, потому что он ей такие подарки дарил, по таким ресторанам водил — ее папа и рядом не лежал.
Уже и свадьбу наметили, а тут папа по своим партийным каналам докопался, кто его будущий зять.
— Что ж ты, — шипит, — свинья навозная, в храм искусств лезешь? Тебя за сто лет не отмоешь.
А тот дурак возражать вздумал:
— Вы сами писали, что всякая кухарка…
— А ты что — кухарка? Ты говновоз. Не заслоняй партии перспективу!
И отдал приказ ментам: к себе его на дух не подпускать, по-большевистски, раз и навсегда.
А тот тоже большевиком оказался, экстремист и ни хрена больше. Ах, так? Подъехал тихонечко перед рассветом к дому тестя на своей позорной машине. А дом у того обкомовский, что надо, и мебель там что надо. Не такая, как у говновоза, но тоже классная. И милиция уже спать ушла. Кто ж с ранья власть беспокоить будет? А лето было, ночи жаркие, все окна открытые. Так этот чувак прямо в открытое окно свою трубу просунул и рычаг нажал, всю бочку, какая под рукой была, до донышка опорожнил.
Что там было! Выбегают из дома мама, папа и дочка. Кто в чем, но все в шайсе. А он, гад, стоит у подъезда в костюмчике, с бабочкой, с проборчиком, и печально ухмыляется:
— Да, — говорит, — в политике вы разбираетесь, а в говне нет. Не нужны вы мне такие… вонючие!
Я хочу снова стать крафтфарером, немецким дальнобойщиком, а меня посылают на курсы немецкого языка. Обалдеть! Как будто я с фурой по-немецки говорить буду. Только на родном языке.
— Нет, — говорят, — так нельзя. Так вы далеко не уедете. Что вы скажете, например, шефу вашего гаража или полиции? А жене шефа полиции? Народ вас не поймет.
— А я далеко уезжать и не собираюсь. Что я, космонавт или капитан дальнего плавания? К тому же у меня нет семьи, от кого же мне далеко ездить? Не хочу учиться, хочу катиться на огромной немецкой фуре в наклейках, без всякого образования.
— Нет, — ворчат, — в Германии все говорят по-немецки, и крафтфареры тоже. Такая страна. Хотите в ней жить — учите хох дойч, перфект.
Жить я хочу, еще как хочу. Придется учить дойч, а то отправят на Ближний Восток к верблюдам. А с ними только на иврите или украинском. Упаси бог!
А правильно Фирцина маму гоняла:
— Учи, сука, немецкий, учи!
А я не Ленина мама, у меня пропускная способность головы — во! — сколько надо, столько и пропустит. Ей пофиг, че пропускать: немецкий или ток высокого напряжения.
Дед Фирцин попросил меня подбросить их до курсов. Ну, все в сборе: мама Фирцина, папа Фирцин и я, а Лены нет. Ждем полчаса — нет Лены. Я говорю папе:
— Где ваша дочь? У нас термин, машина устала ждать.
А папа как-то гнусно улыбается:
— Одну минуточку, Игорь, у Лены проблемы.
— Да тю, какие там проблемы? Если мы опоздаем, проблемы будут у всех.
— Что вы, Игорь! Откуда у вас ее проблемы?
— Идите к Лене и скажите, что я включаю счетчик.
— Ради бога, Игорь, какой счетчик, мы же свои люди. Понимаете, не при жене будь сказано… у Лены менструация, то да се — сами знаете.
— Ага! Конечно, знаю. У меня с первого класса хронический насморк.
— Спасибо, Игорь! А вот и Леночка…
О курсах — или плохо, или ничего. Короче, иностранцы потратили полгода на то, чтобы нас понять. И что же? Ни хрена не поняли! К примеру, почему мы приехали в их Германию без их языка. Странные люди, кто же едет в Тулу с тульским самоваром? Паша-бандит, хороший был бухгалтер, всегда шутил:
— Скажи, кто твой учитель, и я скажу, почему ты дурак.
А что тут скажешь? Курт — теолог, Юрген — учитель пения, Урсула — мастер по дереву, Клаус — спец по организации малого бизнеса в кисломолочной промышленности. Но все, блин, носители немецкого языка с рождения.
Два месяца мы с ними только знакомились. Каждый приходит и хочет с нами лично познакомиться, очень хочет, а в классе двадцать пять человек, абсолютно незнакомых друг с другом. Когда там нам было знакомиться? Да и зачем? Все беженцы, у каждого не биография, а легенда. Он сам ее еще плохо помнит и каждый раз вспоминает по-новому. К тому же на родине почти все были «подснежники», а этого немцам вообще не понять. Как может модельер на должности главного бухгалтера работать искусствоведом в институте археологии? А теолог учить немецкому может, даже если он неверующий, но при этом настоящий немец, а немецкий — для ауслендеров.
Ну, они спрашивают, мы отвечаем. Не, по-другому нельзя, как у прокурора.
— Вы откуда?
— Из Киева.
— А, знаю, знаю! Это — где Чернобыль?
Была у нас и одна семейка из Днепродзержинска. Ха! Многофамильная, но все родственнички во главе с папой Мишей. Папа — вылитый Ясир Арафат, только еще чернее и ниже, без бороды и тряпки на голове. Когда мы мельдовались на эти долбаные курсы, мама Зина, такая черная снежная баба, всех приглашала в гости:
— У нас свой дом в Ольденбурге, двухэтажный — всем места хватит.
Ни фига себе, думаю, уже свой дом! Что ж, они его с собой с Днепра приволокли? А что, семья-то большая: каждый по бревнышку… К тому же сын папы Миши Боря был полицист. Ну, не совсем полицист — контролер в тюрьме, шуцман по-нашему. Правда, без образования. Но когда приходил домой из тюряги и ставил в угол свою робу, вонял, как образованный. Очень толстый, толще меня, в двадцать семь лет абсолютно седой, с огромной курчавой головой. Очень породистый молодой еврей. У них вся семья была головастая и толстая. Такая, блин, организованная группировочка! Но породистый — только Борька.
Папу Мишу спрашивают, кто он по профессии. Папа отвечает только по-русски, хотя по возрасту мог бы знать идиш, но, видно, не знает — из принципа.
— По профессии, — отвечает папа, — я вулканизаторщик.
— О! — радуется Урсула, — вулькан. Как здорово! Вы шпециалист по вульканам?
Папе бы сразу согласиться, какая ему разница в пятьдесят пять? Главное — специалист, хотя и без диплома. А он уперся:
— Нет! Я вулканизаторщик.
Тут мы все начинаем объяснять Урсуле, что такое вулканизаторщик по-украински. Всем же скучно ждать своей очереди.
— Папа, — кричит Борька, — скажи ей, что ты штопал колеса.
— Сам скажи!
Борька объясняет Урсуле, Борька не знает идиш. Откуда? Что, его в советской школе учили? Я вас умоляю! Я тоже не знаю идиш, при мне на нем специально никто не говорил, а то, не дай бог, у ребенка будет одесский акцент.
Зачем немцу знать, что такое вулканизаторщик? Тут колеса меняют — и все дела. Кто их тут будет штопать? Но когда папа вулканизаторщик в шараге, а сын контролер в тюряге… Боря показывает руками колесо.
— Урсула! Ты едешь на Украине по автобану, и твое колесо — пшик! — весь люфт вышел. В колесе… как по-ихнему дырка? Быстрее! Во — лох. У тебя нет гельд на новое колесо, колеса на Украине золотые. Ты берешь свое колесо и катишь его к папе, после папы оно как новое. Ясно?
— Ваш папа коллекционирует старые колеса? У меня тоже есть старые колеса. Сколько он даст за колесо? Но при чем тут вулькан? Не понимаю!
— Она не понимает! — возмущается мама Зина. — Как это при чем тут вулкан? Он же вулканизаторщик. Я с ним сорок лет живу… как на вулкане!
В доме мамы Зины я потом был в гостях. Действительно, двухэтажный, но не совсем ее, точнее — совсем не ее, хотя они там и живут на двух этажах сразу, вдвоем с папой Мишей. Дом совсем старый, немножко пахнет мышами; ковер в комнате не вмещается, так они его загнули по краям — не выбрасывать же ценную вещь. Спальня на втором этаже, а туалет и кухня на первом. Ночью идти на кухню по узкой деревянной лестнице — убиться можно! Мне предложили заночевать.
