— Этажом выше, как раз над моей квартирой, — зевает Лора. — Ну, я пошла.
— Я провожу тебя.
— Спасибо, Эд. В подъезде горит свет. Дойду, дорогу знаю…
— А вдруг он ждет тебя у дверей. Ты же говоришь, что он к тебе пристает.
— Ну, уж не настолько он опасен. Бабник, вот и все. С ним девушка сейчас живет. Где-то подобрал. К тому же, Эд, он знаешь как здорово дерется. Вряд ли ты против него сможешь… — Лора с сомнением оглядывает молодого негодяя. — Он тут как-то во дворе Серегу избил из третьего подъезда. Ух как бил, прямо как в фильмах.
— Допрыгается, — бурчит Эд. Какому мужчине хочется признавать себя слабее другого мужчины? Тем более слабее врага.
Он все-таки плетется упрямо за Лорой, хотя и понимает, что разозлил ее своей дурацкой, с ее точки зрения, прихотью. Причина в том, что при поднятии на восьмой этаж лифт уже не работает, выключен на ночь, Эд, идущий сзади, видит каждый раз неловкий шажок хроменькой на очередную ступеньку. Лишь самую малость искривленный шажок, но Лора, должно быть, страдает. Она же женщина, а не лорд Байрон. Чтобы снять напряжение, он врет вдруг: — Я тоже однажды сломал ногу!
— Одно дело сломать, а другое — родиться вот так, — уныло говорит Лора на площадке пятого этажа.
— Подумаешь, чуть хромаешь. Ну и что? Ты такая красивая, что тебе это только шарм придает. Если бы у меня не было Анны, я бы за тобой ухаживал. Ты экзотичная. И большая.
— Спасибо, — грустно благодарит Лора. — А как ты думаешь, Эд, Генке я нравлюсь? — спрашивает она, стесняясь.
«Вот, — думает Эд, — пойди пойми женщин. Ругается, курит, пьет, на людях на Генку ноль внимания, с Цветковым у них свободная любовь, а оказывается — влюблена».
— Думаю, нравишься, — врет он. И врет опять: — Только ты же невеста Цветкова, а Цветков — Генкин друг. Генка не может отбить у друга невесту. Генка — джентльмен.
— Господи, да если бы я знала, что Генка… — Лора даже задыхается. — Не говори только ему ничего.
Молодой негодяй не уверен, что Лора хочет, чтобы он сохранил ее признание в тайне от Генки. Лора целует его на прощание и, открыв дверь, поворачивается к нему уже из квартиры:
— Пока! Может, тебе дать все-таки денег на такси?
— Решительно нет. Ночные прогулки полезны для здоровья. Пока дойду домой — отрезвею.
Дверь за Лорой закрывается, и одновременно в молодом негодяе просыпаются все инстинкты охотящегося самца. Он, шумно ступая, спускается на несколько этажей вниз. На четвертом он останавливается, снимает туфли и тихо поднимается на последний девятый этаж, смотрит на дверь квартиры своего врага. За дверью, в нескольких метрах всего, лежит он там, голый, и спит. Или, может быть, трахает подобранную девушку?
Юноша птичьими шагами приближается к двери. Прикладывает к ней ухо. Тишина. Дом хорошо построен, при Сталине, стены толстые, двери массивные, потолок даже на лестничной площадке — лепной и нависает над юношей, как перевернутый торт. Тихо в квартире врага. Почему мерзкий тип имеет квартиру в таком доме? Может быть, он чей-то сын? Скажем, третьего секретаря райкома партии. Или, как Анька Волкова, — сын текстильной промышленности или овощного треста? Такой «резкий», как говорили на Салтовке, и до сих пор не нарвался на сурового человека или на закон. Ну, на закон, положим, если он чей-то сын, он может нарваться только если сотворит что-нибудь очень серьезное, скажем, пришьет кого-то; а вот суровый человек воткнет ему нож меж ребер, и дело с концом. И хуй найдут. Сунул и ушел. Все эти басни о стопроцентном раскрытии преступлений мы слышали, думает молодой негодяй, это басни для детей. На Салтовке он бы с таким характером не то что до седых волос не дожил, года бы в живых не продержался.
Он слышит шаги. Звук усиливается. Некто поднимается по лестнице. Когда молодой негодяй понимает, что и на шестом и на седьмом этажах звук не умер и что, очень может быть, некто поднимается именно на последний, девятый этаж, он с туфлями в руках отступает на последнюю лестничную площадку, на которой только одна дверь, ведущая на чердак. Над дверью горит голая, без плафона, лампочка. Тупик. Он опускается у стены на корточки и ждет, осматриваясь. Вдоль стен сложены в деревянных ящиках пачки ученических тетрадей и учебников. Кто-то поленился снести старый хлам вниз. По противопожарным законам не полагается хранить на чердаке горючие материалы. Правда, это еще не чердак. Предбанник чердака.
Внизу, очень близко, хлопает дверь. Человек вошел в свою соту и сейчас снимает одежду, чтобы лечь в постель, к стене, и закрыть глаза. Юноша встает, пробует чердачную дверь. Конечно, заперта, и даже ручка отвинчена специально, чтоб не лезли на чердак, кому надо и не надо.
Одинокие ночные приключения — одна из страстей нашего героя. Шпионско-детективное, охотничье любопытство заставляет его прислушиваться, прижавшись ухом к многочисленным дверям мира, вскрывать осторожно ему не принадлежащие письма, залезать в приглянувшиеся ему ночные окна. А куда ведет эта дверь? А что в этом подвале? А что будет, если углубиться в это подземелье?
«А что будет, если кто-нибудь подожжет эти легковоспламеняющиеся материалы? — размышляет молодой негодяй, перебирая зеленообложечные тетрадки ученика 5 «В» класса Николая Овчаренко и ученицы сразу 3‑го, 4‑го и 5‑го классов Евгении Овчаренко. У брата и сестры одинаково плохой почерк… — На чердаках всегда полно деревянных частей, и, запылавши здесь, легковоспламеняющиеся материалы спалят к чертовой матери дверь и передадут огонь на чердачное дерево?» — Нет, не передадут, — поскоблив ключом чердачную дверь, Эд обнаруживает, что под слоем краски — железо, дверь обита железным листом… А хорошо бы кто-нибудь поджег на хуй легковоспламеняющиеся материалы, и загорелся бы чердак, а потом и девятый этаж, и квартира врага.
* * *
Он ухватил тогда Аньку за икру… Внутренне дрожа от волнения, но внешне спокойно, молодой негодяй взял особо опасного за смявшееся плечо пиджака.
— Эй, ты что делаешь?! — Вопрос был глупейший, хотя и задан был спокойным тоном. Надо было бить, а не задавать вопросы.
Не отрывая руки от Анькиной икры, мерзавец обернулся и, расклеив губы в темной усмешке, сказал: — А ты не видишь? Мацаю твою подругу!
— Гад! — сказал Эд. — Гад! — повторил он. Но не ударил. Вся команда особо опасного, обернувшись, скалилась на него весело. Готовая немедленно разорвать его на части, распотрошить, как мягкую подушку.
Ударила особо опасного Анна. По морде коленом. Массивным крепким коленом еврейского гиппопотамчика. — Кто ты думаешь ты такой, фраер! Да я с братьями Заксами и с Булатом в одном классе училась! — Анна замахнулась потрепанной сумочкой над головой врага. — Да стоит мне сказать, и ты на Сумскую никогда не выйдешь!
— Анна! Успокойся! Анна! — Вика Кулигина, ухватив Анну за руку, пыталась отбуксировать ее назад, но с таким же успехом можно было попытаться остановить набравший скорость тяжелый трактор. Особо опасный, нисколько не смутившись криками Анны, вскочив, ударил ее кулаком в живот.
Именно в этот момент, когда Анна согнулась, не выпуская сумочку, а Эд наконец решился броситься на мерзавца и наткнулся на его кулак, из темноты появились представители власти и, скрутив четверых злодеев, повели их прочь из кинотеатра, и зрители смогли отдаться всецело сцене драки на багдадском базаре, не отвлекаясь дракой в летнем кинотеатре. Оказалось, всех выручил Беспредметник. Тихий пацифист еще до того, как мерзавец положил свою мерзкую ладонь на икру еврейской красавицы, встал тихонько и, сказав Черной Вальке, что идет в туалет, на самом деле отправился к дежурившему у входа в кинотеатр милиционеру и настучал. Сообщил, что в зале находятся четыре опасных хулигана, распивающие водку и терроризирующие граждан. Почти немедленно подтверждением доноса аккуратненького мальчишки с седым клоком появилась запыхавшаяся билетерша и сказала, что в 23‑м ряду хулиганы затеяли драку и даже швырнули пустую бутылку в забор кинотеатра. Милиционер с летучим отрядом всегда готовых подраться дружинников радостно ринулся в темный театр. Под накатившими на город Харьков тучами исчезли звезды. Багдадский вор с помощью веревки, как позднее Тарзан между деревьев, летал между башен…
Молодой негодяй не простил себе трусости. Анна его не упрекала, она, скорее всего, даже не придала происшествию никакого значения и, поведав его в несколько дней множеству знакомых, вскоре забыла о происшествии. Красочный рассказ Анны, варьировавшийся в зависимости от аудитории (вариант для Цили Яковлевны отличался от варианта, рассказанного Мотричу с Игорем Иосифовичем и Баху), не содержал упрека в адрес Эда ни в одном варианте. Более того, Эд скорее выглядел молодцом, бросившимся на врага, и только потому, что враг был много старше и сильнее, получившим удар по скуле. Но молодой негодяй-то помнил, что творилось у него тогда на душе. Он-то знал, что он струсил.
