Доктор Вишневецкий в белом халате, светлая прядка волос спадает на прохладный лоб, стал у двери на фоне Анькиного пальто и шинели молодого негодяя, глядит на «больного» улыбаясь. «Вот видите, дорогой юноша. Далеко не всегда признанные авторитеты оказываются правы, а молодые ученые заблуждаются. В моем споре с академиком Архиповым я оказался прав. Прошло всего лишь пять лет, и у вас случился рецидив, о возможности которого я в свое время предостерегал академика. К сожалению, академик не может убедиться в моей правоте. Год назад мой многоуважаемый коллега скончался от разрыва сердца. Сочувствуя жертвам, погибшим при пожаре, я все же не могу не радоваться тому обстоятельству, что как ученый я оказался прав, а коллега академик еще раз продемонстрировал всю беспомощность своего якобы гуманного метода лечения шизофрении. Если бы в свое время академик послушался моего совета и к вам, молодой человек, был применен курс электрошокового лечения, невинных жертв улицы Данилевского возможно было бы избежать».
— Электрошокового лечения? Я и не знал, что обязан старику Архипову столь многим. Вы собирались поджаривать мой мозг электродами?
— Не поджаривать, но уничтожить электронными бурями агрессивность в вашем мозгу, Эдуард. А агрессивность в вас, мой друг, проистекает от страха. Вы же знаете, что вы трус, Эдуард. Вы можете обмануть всех, но не вашего лечащего врача.
— Я не более трус, чем вы или любой другой человек, доктор. Еще мальчишкой, грабя с приятелями окраинные магазинчики, я старался первым влезть в помещение. А для этого, знаете, нужна определенная храбрость. Вот вы, доктор, я уверен, не полезли бы первым в дыру, где вас неизвестно что ожидает. Может, зубы овчарки, может, пуля старика охранника, некоторые жулики директора даже медвежьи капканы ставили против воров. А сколько было случаев, когда милиция избивала пойманных воров до смерти, а? Потом сбрасывали из окна и в рапорте писали: «Неожиданно выпрыгнул в окно четвертого этажа, разбился насмерть». Я пять лет так жил, доктор. И вы имеете наглость утверждать, что я трус? Я особо опасному Анатолию не врезал потому, что страх показаться слабым в драке с ним меня удержал. Он выше, жилистей меня, тяжелее и старше. Другая категория. Он полутяжеловес, а во мне хорошо если шестьдесят кило есть. И жрет он, наверное, не так, как я, от случая к случаю. Я не побоев боялся, а того, что Анна и девушки увидят мой позор.
— А чего ты боялся в ту ночь, когда с Саней Красным напился? — Вишневецкий знает, что по самому слабому месту ударяет он больного.
Подумав, больной говорит:
— В той истории есть нечто темное, древнее, доктор. Честно говоря, я думаю, что это его необыкновенная агрессивность, Сашкина, накопившаяся в нем за три года тюрьмы, выходила таким образом. Плюс, доктор, мы с Красным столько выпили в «Люксе».
— Водка, мой друг, как вы отлично знаете, не меняет психологическую структуру личности. Она ее только обнажает, раздевает. Агрессивность дикого мясника Красного всегда была направлена на вас, юноша, только потому, что вы боялись вашего друга всегда. Он тоже был для вас Циклопом, с которым вы предпочитали дружить. На деле же никогда не утихала в вас обоих эта «древняя», как вы ее называете, жуть. Распаляемая вашей робостью, всегда пылала в нем жажда изнасиловать вас. Вспомните, как однажды он мучил вас у пруда, выворачивал вам руки и как отвратительно пахло от него потом… Тогда он тоже был пьян, правда не до такой степени, как в последний раз.
— Бросьте, доктор, фантазировать! Все куда проще. Я встретил Красного случайно. Мы много лет не виделись. Он три года оттянул в тюрьме, несколько дней как освободился. Тюрьма ожесточает человека, доктор, или нет? Все же я много лет был его корешом, подельником, адъютантом. Нужно было с ним выпить, хотя между нами уже не было ничего общего. Пошли в «Люкс», выжрали столько водки с пивом, что переселились в подсознание. Ему, конечно, обидно стало. Пока он сидел, я интеллигентным фраером заделался, поднялся по социальной лестнице выше его… И сидел он ни за что ни про что.
— Все преступники, Эдуард, утверждают, что их посадили ни за что.
— Представьте себе, скептический доктор, в данном случае утверждение соответствует истине. Толстый Саня, похожий на Геринга, сел за попытку изнасилования, что, конечно, заставит вас понимающе улыбнуться. Дикий человек, насильник, агрессор — все сходится согласно вашей теории. Но, доктор, погодите радоваться! Его посадили за то, что он пытался трахнуть свою девку! Он трахал Гульку до этого год! А втихаря от Сани Гулька давала всем желающим. Красному просто не повезло. В один проклятый вечер Гулька, почему-то озлившись, не дала Красному, и тот, наставив ей пару шишек, обиженный, удалился. И надо же такому случиться, что в тот же вечер Гулька встретила Гамлета. Красивое имя, не правда ли, доктор? Армянин Гамлет — злейший враг Сани Красного. Гулька пожаловалась Гамлету, и армянин предложил ей подать на Красного в суд за изнасилование. Она подала. На Салтовке ребята говорили, что Гамлет хорошо заплатил Гульке. Красного, надеялся Гамлет, упрячут минимум лет на десять. Однако несмотря на разорванные Гулькины тряпки и дополнительные синяки и ссадины, поставленные ей армянином для большего правдоподобия, суд признал Саню виновным только в попытке изнасилования, и ему дали пять лет. Так как это была его первая судимость, Саня вышел через три года. Как, по-вашему, он себя чувствовал, доктор, эти три года, разливая баланду и нарезая хлеб для других заключенных и помня, что сидит за то, что Гулька ему не дала? Поневоле поверишь в несправедливость мира.
— В любом случае, за другие совершенные преступления ваш друг заслуживает не трех лет, а всех пятнадцати.
— Но за те преступления его не судили, доктор.
— Вернемся к знаменательной ночи. Вы утверждаете, Эдуард, что Красному «обидно стало». Поэтому он стал выкручивать руки бывшему приятелю и выворачивать его карманы, пытаясь отобрать у него ключ, чтобы пойти и изнасиловать женщину приятеля?..
— Доктор!
— Вы хотите сказать, что он не выкручивал вам рук и не шептал вам, издевательски улыбаясь: «Я пойду сейчас ебать твою бабу, Эд!»
— Фуй, доктор! Два пьяных вдребезги человека, падая и цепляясь друг за друга, бредут по так навеки и оставшимся неузнанным улицам. Валятся, увлекая один другого, на землю. Мы до того были пьяны, доктор, что я не уверен в том, что он понимал, кто я такой!
— Однако он опять и опять шептал: «Дай мне ключ, я пойду ебать твою бабу, Эд!» И отобрал ведь у вас ключ, Эдуард.
— Это останется навеки невыясненным. Может быть, я потерял ключ. Саня никогда больше не появился в моей жизни. Что бы ни произошло тогда между нами…
— Все, что произошло между вами той ночью, свидетельствует, что вы нуждались в электрошоковом лечении и академик Архипов был неправ. Структура вашей психики такова, что вы хотите быть изнасилованным.
— Саня собирался насиловать Анну, доктор, а не меня. «Ебать твою бабу». Вы сами только что…
— «Ебать твою бабу» — и есть «ебать тебя». Мужланское воспитание и в состоянии крайнего алкогольного опьянения не позволило Сане признать его самое затаенное желание — изнасиловать младшего товарища.
— Зачем тогда я поджег дом, доктор! Какого дьявола, если я хочу, чтоб меня изнасиловали!
— Вы забыли мою основную посылку, Эдуард. Причины вашей агрессивности — в страхе быть изнасилованным.
Молодому негодяю вдруг становится безразлично все на свете.
— Хорошо, доктор, я признаю вашу правоту. С завтрашнего дня я перестану бояться быть изнасилованным.
И он засыпает.
Будит его звонок. Внезапно вспомнив ночные события, он вскакивает и, обнаружив, что спал в рубашке и в брюках, идет открывать дверь уголовному розыску. Однако за дверью, к его удивлению, не стоят сотрудники уголовного розыска. Шофер Георгий Иванович, в пижаме, со всклокоченными остатками седых волос на голове, зевая, незло шамкает: «Во, как раз тебя к телефону… Что-то случилось». Георгий Иванович встает раньше всех в коридоре. Он водит персональный автомобиль какого-то начальника. Пройдя мимо тихо булькающей на примусе манной каши Георгия Ивановича, поэт подходит к аппарату и берет трубку.
— Да?
— Эд, сукин сын! Это ты, конечно, поджег Лоркин дом. Ты что, охуел совсем?
— Я? Поджег дом? Ты, Генка, бредишь? Который час сейчас?
— Полшестого. Правда, не ты?
— Правда, не я…
— Лорка сказала: «Наверняка Эд поджег». Но раз ты утверждаешь, что нет, я тебе верю. Какой-то псих обложил ящиками и книгами дверь на девятом этаже, как раз над Лоркиной квартирой, и поджег. Пожарники и жильцы всю ночь тушили… Лорка в одной ночной рубашке и в халате приехала на такси ночевать к Цветкову…
— Жертвы есть?
— Жертв нет, но несколько квартир сгорело. Пожарники говорят, что, если бы дверь в квартиру Кравченко не оказалась обитой железом, а была бы деревянной, как обычные двери во всем доме, все здание бы сгорело на хуй. А так дверь постепенно накалялась, и краска на лестничной площадке стала гореть, перила… Ну ладно, спи спокойно, раз не ты поджег. — Генка помолчал, потом хмыкнул: — Я все-таки думаю, что это твоих рук дело, Эд.
