— Если они придут еще раз, — наконец проговорил он, — скажи, что я ушел в Сурабайю.
Переплыв Луси, Каджан вышел на берег и облегченно вздохнул.
— Теперь им меня не поймать, — вслух подумал он. — Пусть думают, что я в Сурабайе.
А вот и дом папаши Кумиса. Каджан застыл у порога, не решаясь постучать. В доме заплакал ребенок. Каджан прислушался и вздохнул, сам не зная почему. Затем послышался голос жены, баюкавшей ребенка; закашлялся отец.
— А малыш все плачет и плачет… — услышал Каджан голос матери.
— По отцу скучает, — глухо отозвался папаша Кумис.
Каджан дотронулся до двери, но не постучал и в изнеможении медленно опустился на землю.
— О-о-о, Каджан!.. — донесся протяжный вздох жены.
— Я здесь, радость моя! — прошептал Каджан — раньше он часто обращался так к жене.
— И когда ты только вернешься? — вздохнула жена.
Его никто не услышал.
— Я здесь, я вернулся, — прошептал Каджан.
Каджан съежился под порывом ветра. Только теперь он почувствовал, что на нем мокрая, липнущая к телу одежда. Он поднялся с земли и чуть слышно постучал.
— О аллах! — испуганно воскликнула жена. — Кто так поздно?..
— Это я, Каджан!.. Откройте!.. — послышался ответ.
— Кто? Каджан? — удивленно спросил отец.
— Да, я. Откройте!
Каджан вошел.
— Каджан?! Как ты не побоялся?.. — испуганно проговорила жена. — Тебя ищут голландцы.
— Уже три раза приходили… — добавил отец.
Каджан только улыбнулся.
— Голландцы хотят дать мне работу!.. Вот и ищут.
— Это правда, Каджан? — робко спросил папаша Кумис, лицо его просияло.
— Правда.
— Откуда ты знаешь?.. — допытывалась мать.
Неожиданно Каджан вспомнил о своей младшей сестре. Он вспомнил о том времени, когда забота и внимание всей семьи были прикованы к ней, Сами, возлюбленной японца. Ненависть крепко вросла в его сердце. Разве до прихода японцев он не помогал ей? Так почему же теперь, когда он мучился и голодал в партизанской зоне, сестра ни разу не прислала ему хотя бы табаку?..
— Где Сами? — спросил он.
— Она вышла замуж за голландского полицейского. Живут они в казарме, в центре города, — ответила мать и, словно спохватившись, всплеснула руками. — Ой, да баджу-то у тебя мокрая!
— Я ее задушу!.. — с расстановкой проговорил Каджан. — Если я хоть раз увижу ее здесь…
Той ночью к Каджану вернулась жизнь. Он опять был под своей крышей, в своей семье. Казалось, Каджан вновь обрел свое счастье.
Голландцы определили Каджана учителем в среднюю школу, и он этим был очень доволен. Семья папаши Кумиса зажила припеваючи. Каджан получал хорошее жалованье и паек. Он даже начал откладывать деньги на постройку нового дома.
Но в Блоре было неспокойно. С каждым днем учащались налеты партизан; все чаще, подрываясь на минах, взлетали в воздух голландские машины.
По городу разнеслись слухи, что партизаны будут карать тех, кто сотрудничает с голландцами. Новоиспеченные прияи тряслись от страха, хотя и знали, что голландцы хорошо вооружены и что у них имеются даже танки.
И слухи эти оправдались… Правда, учителей не трогали. Очевидно, их считали ставленниками бога, даже если они и назначены голландцами. Вот почему Каджан и его домашние взирали на будущее без особой тревоги.
Дома предателя Марджоно и Каджана стояли рядом. Партизаны уже давно осудили Марджоно. Об этом узнали бесчинствовавшие в городе бандиты. И в одну из темных ночей под видом партизан они направились к дому Марджоно. Но по ошибке попали к Каджану.
Каджан уже спал, когда раздался стук и чей-то резкий голос велел открыть дверь.
Испуганный папаша Кумис не посмел ослушаться. В дом ворвалось несколько человек, одетых в черное.
— Ах ты, проклятый Марджоно, голландская собака!.. Сколько ты погубил честных людей!.. Мы не станем сейчас марать о тебя руки. Но если ты прослужишь у оккупантов хотя бы еще один день… размозжим тебе голову вот этой дубинкой! Познакомься!..
И человек в черном, по-видимому предводитель, поднял тяжелую дубинку и стал медленно опускать ее на голову Каджана.
Каджан онемел. Он ждал, что вот-вот дубинка проломит ему череп. Но этого не случилось.
— Деньги и ценности предателя конфискуются… — услышал он незнакомый голос.
Люди в черном начали шарить по комнате, открывать шкафы… А потом… так бережно накопленные Каджаном рупии перешли в руки ночных гостей.
В ту ночь Каджан потерял все: и мечту о постройке нового дома, и надежду разбогатеть. Утром он не поднялся с постели и долго не мигая смотрел в одну точку.
Папаша и мамаша Кумис, глядя на сына, расплакались. Пришли соседи. Взгляд Каджана все так же был прикован к одной точке. Глаза остекленели, тело словно застыло. И лишь прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что он еще не расстался с жизнью.
Через два дня у Каджана начался жар. Он бредил. Говорил о своих страхах, надеждах, о мести… Только и слышалось:
— Зарежу!.. Пристрелю!..
Папаша и матушка Кумис самоотверженно ухаживали за сыном. И вот как-то в дом пришла Сами. Увидев сестру, Каджан соскочил с постели, схватил ее за горло и начал душить.
— Ах ты, японская подстилка!.. Не хочу смотреть на твое поганое лицо! Не хочу!
На шум прибежали соседи и с трудом вызволили Сами. А Каджан не унимался.
— Задушу!.. — кричал он, пытаясь вырваться из цепких рук здоровых мужчин.
Тогда Каджана связали и понесли к реке. Холодная вода укротила его гнев.
Вскоре Каджана отправили в больницу. Там он целые дни просиживал на открытой веранде, тупо уставясь на деревья и кусты. Проходили дни и недели. И многое изменилось за стенами больницы…
Но вот Каджану стало лучше, и наконец пришел день, когда он выписался.
Ему удалось, правда на время, устроиться учителем индонезийского языка. Он изо всех сил старался зарекомендовать себя с хорошей стороны и заставить других поверить в свои знания. Прежде всего он убедил в этом самого себя.
Каджана стали обуревать мечты о славе. Ему хотелось доказать всем, решительно всем, что он способен на великое. Теперь он жаждал известности, широкого признания своего таланта, а главное — чинов и денег… Вот он уже читает лекции в университете… Вот он стоит во главе всех просветительных учреждений Индонезии!.. «Да, да!.. — думал Каджан. — Именно просвещение!.. На этом поприще меня ожидает слава. Слава!..»
И он засел на разработку программы улучшения системы образования в национальном масштабе.
Теперь Каджана было не узнать. Он улыбался, стал хорошо одеваться, носил галстук. И никогда, даже если уединялся в уборной, не расставался со своим портфелем, где хранились его записи. Каджан похудел, но это не была худоба горя, глаза его светились и сердце пело — он был уверен в победе.
«Единственное, чего мне не хватает для реализации планов, — думал он, — это денег. Деньги!..» И как-то на уроке он неожиданно изрек:
— Без капитала нам не обойтись.
Эти слова, оброненные ни с того ни с сего, немало удивили учеников.
В другой раз Каджан торжественно заявил:
— Чем больше будет людей с капиталом, тем быстрей мы построим новую жизнь!
Эта фраза имела эффект первой. Школьники недоумевали. Что произошло с учителем? А Каджан, не встретив сочувствия, решил, что его аудитория еще не доросла до понимания великих мыслей.
Почти два месяца просидел Каджан, разрабатывая свою программу улучшения системы просвещения. Наконец она была готова!.. И Каджан старательно переписал ее начисто. Теперь он часто, даже по ночам, обращался к невидимой аудитории, декламируя те или иные положения программы. А папаша и матушка Кумис думали, что сын разговаривает сам с собой.
Как-то Каджан явился к своему приятелю и торжественно сказал:
— Если мне поручат руководство просвещением, школы станут источником обогащения нации! Да, при каждом учебном заведении я организую предприятия, где школьники получат практические навыки.
Приятель поддакивал и ехидно улыбался. А Каджан продолжал развивать свои идеи. Он говорил захлебываясь, словно боялся, что ему не хватит времени закончить.
Каджан все больше отдалялся от жены и ребенка. Иногда он совсем забывал о них. Стоило Каджану склониться над бумагой — и уже никто не мог подойти к нему. Чуть заплачет ребенок — мать ладонью зажимала ему рот:
— Не смей плакать. Мешаешь отцу…
Жена стала бояться Каджана. Особенно ее пугали его ночные декламации. Отчужденность между супругами росла с каждым днем. Как-то жена Каджана ушла на базар. И вот был уже вечер, а она все не возвращалась.
— Где твоя жена, Каджан? — спросила сына матушка Кумис.
Каджан равнодушно пожал плечами; мысли его витали далеко.
