«Генеральный секретарь Движения радужного счастья С. А. Шепетуха».
О чем высокие гости беседовали с Семеном Аркадьевичем — можно было только догадываться, но недостатка в поступлениях на счета общества не наблюдалось, а само оно росло как на дрожжах. Происходило это тихо, без не любимой деловыми людьми шумихи, в полном молчании набравшей в рот воды журналистской братии. Вне зависимости от степени независимости и политических взглядов, представители этой второй, хотя где-то и первой из древнейших профессий дружно, хором, помалкивали. Промелькнуло, правда, короткое сообщение какой-то «Свободы» или иностранного голоса, но как-то глухо и невнятно. Мол, создается нечто масштабное, за контурами которого угадываются политические интересы Кремля, однако грубую эту инсинуацию никто из отечественных СМИ не подхватил и не поддержал.
Между тем деловая активность в маленьком особнячке за художественной ковки забором продолжала нарастать. Об этом можно было судить по количеству стекавшихся к зданию и покидавших его шустрых курьеров, этих рысаков и иноходцев современного предпринимательства, которых не смогла заменить даже вездесущая электронная почта. Возможно, именно из-за царившей вокруг суеты Серпухин, попав в штаб-квартиру организации, чувствовал себя первое время не в своей тарелке. Он успел отвыкнуть от напряжения трудовых будней, а жизнь, как оказалось, не только не остановилась, а неслась все вперед и вперед. Впрочем, к контактам с теми, кого в конвейерном порядке подвозили лимузины, Мокея не допускали. То ли оберегали от излишнего волнения, то ли от избыточной информации, но в любом случае с первых же дней держали особняком. Только теперь он начал представлять масштабы той деятельности, которую породило его согласие сотрудничать с Шепетухой, сделавшее Серпухина центром водоворота, затягивавшего в свои мутные глубины все больше людей и организаций. Самого же Семена Аркадьевича, вдохновителя и главного менеджера будущих побед, Мокей в эти дни видел редко. Генеральный секретарь радужного движения был постоянно занят, но при встречах излучал уверенность и доброжелательство. С удовольствием потирая похожие на лапки ручки, он лучезарно улыбался и панибратски похлопывал Серпухина по плечу:
— Готовься. Мокей, скоро придет твой час выходить на арену!
Слова эти, а больше проглядывавшая сквозь их завесу волнительная неопределенность будущего, Серпухина пугали, но хода назад не было. Назвавшись груздем, он был обязан бросаться вниз головой в омут неизвестности. Крыся над его страхами подсмеивалась и частенько повторяла, что дорогу осилит идущий, а еще про черта, который, если верить народной пословице, в жизни много симпатичнее, чем его малюют. Веселость ее, как и небрежная легкость суждений, приводили Мокея в недоумение, но в остальном все было просто прекрасно. Отношения их, и раньше не ограничивавшиеся пространством постели, стали по-настоящему близкими, да и первые поступления из кассы Радужного движения внушали Серпухину нечто похожее на оптимизм.
Однако казавшиеся легкими немалые денежки приходилось в поте лица отрабатывать. После долгого трудового дня — а взялись за Мокея не по-детски — он приезжал домой полностью вымотанный и часто, не дожидаясь ужина, заваливался спать. Оно и понятно, занимались им сразу несколько групп нанятых Шепетухой специалистов. Обходительные и улыбчивые, они тем не менее относились к Серпухину, как к дорогой игрушке, которую в кратчайшие сроки требовалось довести до товарной кондиции и с помпой выкинуть на рынок.
Первыми в отведенной будущему гуру большой, скудно обставленной студии появились два нечесаных, обросших щетиной типа. Представившись имиджмейкерами, с Мокеем они больше не говорили, а общались лишь между собой, причем на каком-то птичьем, непонятном ему языке. Не прошло и трех часов, как на мониторе компьютера появился объемный портрет Серпухина в полный рост, над которым волосатая парочка и принялась колдовать. Действия ее, кроме как издевательством, ничем иным назвать было нельзя. Увидев себя обритым налысо и в грязно-оранжевой, переброшенной через плечо хламиде, Мокей попытался было протестовать, но успеха его выступление не имело. Не тратя времени на слова, бойкие парни усадили Серпухина на стул и принялись изучать и даже ощупывать его голову, после чего пришли к выводу, что она излишне шишковата, да и по иным причинам образ буддистского монаха решили исключить. Мокей встретил эту новость с облегчением, но оказалось, что радоваться поторопился. Его виртуальную копию на экране раздели до набедренной повязки и принялись украшать бледное тело татуировкой и ожерельями из акульих зубов. Получилось не очень, поэтому и аборигенов Австралии пришлось оставить в покое, а заодно уж и шаманов северных народов, поскольку их одежда и ритуалы выбивались из представлений о пророке и духовном лидере всероссийского масштаба.
Следующим в череде прототипов оказался образ индийского сикха. В чалме, с подкрученными усами и бородой Мокей себе понравился, но дизайнеры мнения его не разделяли.
— Кое-что из прибамбасов можно оставить, — заметил тот из парней, который поопрятнее, — но косить надо под национальный характер…
Закосили. Оставили короткую русую бороденку, прибавив к ней аккуратно подстриженные усы и вьющиеся до плеч волосы. Теперь в портрете Мокея просматривалось что-то ненавязчиво былинное, наводившее на мысли о русских богатырях, какими их изображали в старых фильмах для детей и не успевшего еще отвязаться юношества.
— Стремно, — кивнул лохматой головой второй имиджмейкер, — пипл ошпарит ноги, писая кипятком! Зенки только подгуляли, не хватает драйва…
Добавили и его, нанеся на портрет несколько жестких штрихов, от чего взгляд виртуального Серпухина стал пронзительно-пристальным, как если бы он смотрел не только через время и пространство, но и сквозь населявших их людей. В глазах Мокея появилось нечто отстраненное, свидетельствующее о масштабе и значимости процессов, происходящих в глубинах его бессмертного «я». На этом решили остановиться и перешли к выбору одежды. Тут-то и пригодился костюмчик зажиточного индуса с его то ли кителем, то ли рубахой навыпуск и воротничком-стоечкой. В нем Серпухин смотрелся не просто значительно, а как-то даже респектабельно. Приглашенный Шепетуха в целом найденный образ одобрил, но выразил пожелание добавить несколько типично славянских деталей, к примеру, вышивку по вороту, что еще раз подчеркнет близость великого человека к народу. Мокея же в очередной раз поощрительно похлопал по плечу.
Но, как очень скоро оказалось, поиск внешнего образа был самым простым звеном подготовки Серпухина к выходу в свет, или, как выразился Семен Аркадьевич, на арену. Следующие две недели по двенадцать часов в день были посвящены отработке Мокеем манеры держаться на публике, а также развитию речи и постановке сопровождающих ее мимики и жестикуляции. Упор был сделан на сдержанности и умеренной аффектации ударных моментов выступления, в то время как экстравагантности и элементов эпатажа решено было избегать. Люди, конечно, любят клоунов и массовиков-затейников, о чем свидетельствуют результаты опросов и выборы в Государственную думу, но, с другой стороны, откровенные фигляры не могут рассчитывать на действительно массовую поддержку и обожание толпы. А цели проекта были именно такими и никак не меньше!
Речь Серпухина, как считала постановочная группа во главе с известным режиссером, должна была отличаться подчеркнутым спокойствием, за которым чувствовалась бы мощь его натуры и присущая радужному лидеру харизма. Говорить следовало голосом тихим, так, чтобы людям приходилось ловить каждое слово и постоянно прислушиваться. При этом не надо было бояться длинных пауз и повисавших в воздухе неоконченных фраз, которые как бы оставлялись слушателям для самостоятельного додумывания. Особо ценные мысли следовало подчеркивать сдержанным движением руки, как бы забрасывающим в сознание толпы якоря. Больше пренебрежения к людям и цинизма, рекомендовал Мокею на прощание режиссер, народ такое обращение уважает и на него в глубине души рассчитывает. В крови это у него, у народа: «Мелочь мы пузатая, мелюзга бессмысленная, только и способны, что спину гнуть да шапку ломать!»
Но и на этом страдания Серпухина не закончились — к работе с Мокеем приступила группа пиарщиков. Внимательно присматриваясь к будущему гуру и ведя с ним отвлеченные беседы, они старались сделать свою продукцию органичной создаваемому общими усилиями образу. Это значительно повышало шансы достучаться до перекормленных рекламой, страдающих несварением информации сограждан. Сам же образ начал тем временем походить на свой компьютерный прототип. Заметно отросла бородка, седину которой приходилось то и дело подкрашивать, во взгляде в результате специальных упражнений появилась отстраненность от мира и его назойливых и шумных обитателей.
