Двор и дом, куда они пришли, оказались почти точно такими же, как дом и двор его родительского дома в Архангельске. В подъезде почтовые ящики были точно такие же, как знакомые ему с детства. Они поднялись на четвёртый этаж. Всё, как у него. И даже дверь была расположена так же. И кнопка звонка такая же. И звонок блямкнул знакомым голосом. И шум за дверью напомнил ему весёлые домашние застолья, когда у родителей раньше собирались друзья с отцовской работы.
Их встретили тогда весёлые Юлины подруги и неподражаемый, знакомый с детства запах большой домашней весёлой пьянки. Запах несколько часов стоявших на столе салатов, запах пьяного дыхания и сигаретного дыма, которым тянуло с кухни. Как только Миша зашёл в прихожую, он сразу понял, что квартира совершенно такая же, как квартира его родителей в Архангельске.
– Юлька! А мы думали, что ты вообще сегодня не придёшь, – говорила раскрасневшаяся крупная дама, в платье и причёске.
– А это кто с тобой? Юноша, вы нас не бойтесь… Верхнюю одежду у них забрали и уволокли куда-то. В прихожей на полу была куча обуви.
– О! Гитара, – крикнул кто-то. – Девчонки, значит, поём сегодня.
– За стол их. За стол, – слышалось отовсюду.
Миша наклонился тогда, чтобы развязать шнурки своих ботинок. Он развязывал их и думал о том, что почти во всех фильмах, которые он видел и где события происходили в Москве, люди проходили в квартиры, не разуваясь. Он не припоминал, чтобы кто-то в кино так же, как он в тот момент, развязывал шнурки в прихожей. Ещё он не припоминал, чтобы герои фильмов ходили по квартирам в носках. И ни одна квартира, ни в одном кино, никогда даже немного не напоминала ему знакомую стандартную жилплощадь, в которой прошло так много лет его собственной жизни.
Он справился тогда со шнурками, стянул ботинки, и, когда выпрямлялся, неожиданно уставился на обои в прихожей. Коричневые обои в тонкую полоску. Обои были точно такие же, как у него дома в прихожей в Архангельске. Абсолютно и точно такие же! Он даже вспомнил, как отец и он их клеили.
Потом его кормили котлетами и салатом за заставленным грязными тарелками столом. Юля с Мишей пришли уже в разгар веселья. В узкой, длинной комнате, которую можно было назвать гостиной, было много людей. Все говорили разом. Мише наливали кто морс, кто водку. Все много смеялись. В основном это были нарядные и уже пьяненькие женщины Юлиного возраста. Были и какие-то мужики. Один Мише показался знакомым. Юля сказала, что он известный учёный, настоящий светило, и Миша мог запросто видеть его по телевизору. Ещё одна Юлина подруга оказалась известной телеведущей. Её Миша знал по телепередачам уже давно. Она вела передачу про всякие медицинские проблемы и здоровье в целом. Юля сказала про неё, что она всегда была дура-дурой, но характер у неё ого!
Миша съел несколько котлет, чего-то выпил и решил пройтись по квартире. Он заглянул на маленькую кухню. Народу там было битком. Там курили, громко спорили и пили коньяк. Окно на кухне было распахнуто. От этого там было холодно и накурено вместе.
Миша заглянул в ту комнату, которая в квартире родителей была их с братом комнатой. В той комнате работал телевизор. Там сидели две старушки и было ещё несколько детей разных возрастов. Миша заглянул туда, поздоровался и закрыл за собой дверь. Он отчётливо вспомнил, как он сам так же сидел с бабушкой и братом, когда родители и прочие взрослые веселились. К ним всегда подсаживали приведённых детей. А те дети были, обычно, капризными и маленькими. Эти приведённые дети норовили добраться и испортить Мишины любимые и заветные игрушки. А родители ничего в такие дни понимать не желали.
Все запахи, звуки, мебель, посуда, разговоры и даже сам вкус салата, морса и котлет напомнили Мише то, что он хорошо знал и знает, то, из чего состояла вся жизнь его родителей, соседей, родителей его друзей и его собственная. У него от этого открытия даже закружилась голова.
А потом все долго пели. Миша сначала очень старался правильно аккомпанировать на гитаре, боялся сбиться или играть не то. Но пели Юлины подруги и Юля громко, все разом, друг друга не особенно слушая. Так что Миша вскоре смело бил по струнам, отбивая скорее некий лихой ритм. Песни были так же знакомы ему с детства, как обои в прихожей.
Особенно громко и высоко пела одна маленькая тётка в зелёном платье. У неё был очень высокий и какой-то всепроникающий голос. В компании она явно считалась главной певицей и звездой. Её даже пришлось уговаривать, а она ломалась и говорила, что она не в голосе. Всё это очень напоминало Мише его маму, которая петь любила и всегда пела тоненьким голосом жалостливые песни. Она также любила, чтобы её поуговаривали. Когда она пела, отец смотрел на неё пьяными влюблёнными глазами, а Миша сгорал от стыда за маму и старался спрятаться куда-нибудь подальше, потому что мама любила ещё под какую-нибудь свою песню потащить отца танцевать. А в такие минуты Мише становилось стыдно за родителей до слёз.
А тут он встретил в московской квартире всё-всё-всё то, что знал. Ему всё было знакомо. Миша перебирал струны гитары. Пьяная женщина в зелёном платье пискляво выводила:
…Кружит и падает снежок
На берег Дона, на ветку клёна,
На твой заплаканный платок.
Какой-то очень выпивший краснолицый, вспотевший мужик съедал глазами исполнительницу. И было ясно, что он так смотрит на эту певицу уже лет двадцать с лишним. Юлины подруги, и сама Юля, притихли. Многие вытирали пьяные слёзы.
А потом они ехали с Юлей домой в почти пустом вагоне метро. Юля улыбалась, счастливая и пьяная.
– Какой ты молодец, – говорила она, – как всех порадовал! Я в первый раз убедилась, что ты настоящий музыкант. А то что это за музыканты?… Это я не умею, то я не могу. А ты всё, что просили, сыграл. Мои девчонки в восторге.
После того дня рождения в пятиэтажке в Кузьминках Миша уже не ощущал Москву монолитом. Он ощутил её городом. Просто городом. Огромным. Непостижимо большим, но просто городом. Он даже сначала не понимал, как ему относиться к своему новому знанию.
***
Мишин телефон снова сработал. Он спокойно потянулся к телефону. Может быть, Соня хотела что-то спросить. Но номер звонившего был опять не определён.
– Да-а, – ответил Миша, – я вас слушаю, – никто не ответил. – Я слушаю вас. Аллё-о-о…
– Ты кто такой? – услышал Миша вопрос из телефона. Вопрос прозвучал резко, грубо и отчётливым мужским голосом.
– Простите… – растерялся Миша.
– Кто ты такой? Я что, непонятно спросил? – услышал Миша тот же голос и ту же интонацию. И в голосе и в интонации явно слышалась угроза.
– Вы, видимо, ошиблись номером, – спокойно и вежливо ответил Миша.
– Это ты, видимо, чего-то не понимаешь, – услышал он ещё более резкий ответ. – Кто ты такой?
– Знаете! Сначала я сам хотел бы узнать, с кем разговариваю, – рассердился Миша. – Вы наверняка ошиблись. Прошу больше мне не звонить и в подобном тоне со мной не разговаривать, – он резко отнял телефон от уха и нажал на отбой. – Вот ведь хамло какое, – сказал он скорее сам себе.
– А в чём дело, Мишенька? – заинтересовался Стёпа.
– Да какой-то дурак и хам телефоном ошибся. Да ещё и грубит.
– Плюнь! Это бывает! Нам сегодня никто не должен помешать получить наше удовольствие, – сказал Стёпа торжественно.
– Это верно, – ответил Миша, улыбаясь, и положил телефон на угол стола.
Но что-то неприятное так и не ушло. Голос, звучавший в трубке, был таким уверенным и совсем недобрым. Миша бросил короткий взгляд на телефон ещё раз и поднял глаза на Стёпу. А тот сидел, улыбался и смотрел куда-то в сторону.
– Миша, скажи честно, я так же выгляжу? – спросил Стёпа и мотнул головой, указывая то направление, куда Мише нужно было посмотреть.
Миша взглянул туда. Там он увидел столик, за которым сидели две молодые девицы и взрослый мужчина. Девицы были яркие и юные. Одна весело смеялась, а другая что-то искала в своей сумочке. Мужчина был крупный, в хорошем тёмно-синем костюме. Он сидел и свободно и набычившись одновременно. Редкие, седые волосы его были хорошо уложены, сквозь них блестела смуглая кожа, обтягивающая его большую голову. Он курил сигару.
– Нет, Сёпа! Ты и близко на него не похож, – честно ответил Миша.
– Да уж, конечно, мне такой лоск и такие девки не по карману, – отмахнулся Стёпа, – я не об этом.
– Да ты симпатичнее, дружище. Этот, видишь, как подбородок поджал. И смотрит исподлобья. А ты улыбаешься всегда. Сосем не похож. Ничего общего.
– А я думаю, если седой и старый мужик сидит или ходит с молодыми девками, то он такой же, как все такие. И мы все на одно лицо, – грустно сказал Стёпа. – А ещё мне кажется, что это так бросается в глаза, и всё в этой ситуации так очевидно, что даже неудобно за мужика и девчонок. А мне всё кажется, что уж я-то не так глупо выгляжу. Что я, по крайней мере, весёлый… А-а-а, – Стёпа махнул рукой, – один чёрт.
