Я собрался было позвонить нашим финансистам и попытаться убедить их снизить стоимость исследования, чтобы дать Энни хотя бы один шанс из тысячи, как вдруг – о, чудо из чудес! – мне позвонили из бухгалтерии и сообщили, что счет Энни Стивенс, который был перерасходован, пополнен. Неизвестный не только покрыл долг в восемнадцать тысяч долларов, но и оплатил авансом эхокардиограмму. Собственно говоря, бухгалтер и звонила-то мне потому, что хотела узнать, рекомендовал ли я подобное исследование.
Я не знаю, кто это сделал, хотя и догадываюсь. Тебя, Джонни, давно здесь не было, и ты просто не в курсе… У нас тут многие хорошо знают Энни. Когда смотришь на нее, сразу хочется улыбаться, поэтому, если кто-то вздумал манипулировать с ее файлами и с программой лечения, пусть побережется!..
Душка Ройер говорил сурово, но другого я и не ждал. Пусть с виду он казался мягким, как плюшевый мишка, но медведь есть медведь, и сердить его не стоит.
А Ройер, выпустив пар, заговорил поспокойнее:
– В общем, я соврал бухгалтерше, что у меня звонит пейджер и что я перезвоню ей через пять минут. Первым делом я проверил файл Энни и убедился, что наши компьютерщики были правы. Ты тоже был прав, поэтому я сразу включил Энни в очередь на исследование. Но меня по-прежнему гложут сомнения: мы с тобой оба знаем, что для проведения чреспищеводной эхокардиограммы девочке придется дать наркоз, а это ей вряд ли понравится. Она может перенервничать, и… Ну и тетка ее – Синди – и без того держится из последних сил и каждую минуту может сорваться. То и другое в данных обстоятельствах весьма нежелательно, так как может обернуться большой бедой…
Тут Ройер сказал несколько слов в сторону, поблагодарив медсестру, которая принесла ему кофе (я знал эту его привычку пить крепкий кофе большими кружками – без этого он не приступал к дневной работе). Я слышал, как он, обжигаясь, тянет горячий напиток (автоответчик прилежно все записал). Затем Ройер сказал:
– В общем, исследование назначено на следующую пятницу, то есть через десять дней – говорю это на тот случай, если у тебя нет под рукой календаря и ты не знаешь, какой сегодня день. Так вот, имей в виду, Джонни: ты заварил эту кашу, поэтому я хочу, чтобы в пятницу утром ты сам вкатил в лабораторию кресло, в котором будет сидеть Энни. А если ты не появишься, я – клянусь чем хочешь! – расскажу все, что я знаю. Имей это в виду, Джонни!
Последовала еще одна пауза. Я буквально слышал, как Ройер собирается с мыслями.
– Ну вот, – промолвил он. – Время, чтобы обдумать все как следует, у тебя есть, так что… думай. Надеюсь, ты сумеешь побороть свой эгоизм и перестанешь упиваться жалостью к себе, хотя, если честно, я бы предпочел, чтобы ты ею подавился. А пока ты думаешь и взвешиваешь варианты, я хотел бы задать тебе еще один вопрос…
Я нажал «стоп» и пошел на кухню. Вот так сюрприз! Прислонившись к дверному косяку, там стоял Чарли. Джорджия сидела у его ног.
– Разве тебе не интересно узнать, что собирался спросить у тебя доктор Ройер? – встретил вопросом мой приход Чарли и слегка развел руками.
Не отвечая, я обогнул его и вышел на крыльцо, размышляя о том, как далеко отсюда я смогу оказаться к наступлению темноты, если прямо сейчас сяду за руль и дам полный газ.
– А вот мне интересно, – не унимался за моей спиной Чарли и негромко хлопнул в ладоши. – Честно говоря, иногда мне очень не хватает этого сукина сына. В его голосе прозвучали саркастические нотки. – Нет, в самом деле, о чем старый хрыч собирался тебя спросить?
Отлипнув от косяка, Чарли прошел через кухню в гостиную и нащупал на столе автоответчик. Его пальцы пробежали по кнопкам; найдя самую большую, Чарли снова включил автоответчик, и из динамика зазвучал голос Ройера. Он заполнил гостиную, поднялся к стропилам, протиснулся под облицовкой и настиг меня на верхней ступеньке лестницы. Я знал, что удар будет жестоким, и мне оставалось только крепче вцепиться в перила, чтобы удержаться на ногах.
– Так вот, Джонни, как, по-твоему… – Голос Ройера зазвучал хрипло. – Что сказала бы Эмма, если бы знала про Энни?
Чарли перемотал пленку на начало и вернулся в кухню. Порывшись в буфете, он достал две кружки, налил кофе и, с осторожностью держа их в руках, вышел на заднее крыльцо. Одну кружку он протянул мне, и, хотя у меня подкашивались ноги, я все же сумел оторвать одну руку от перил и принять кофе.
– Спасибо.
Некоторое время мы молчали, вдыхая воздух, в котором кофейный аромат смешивался с запахами мяты и озерной воды.
– Э-э… что, собственно, он хотел сказать? – спросил Чарли, кивком показывая себе за спину.
Горячий кофе протек по пищеводу в желудок и согрел мои заледеневшие внутренности. Подул легкий ветерок, и вода на озере зарябила. Где-то жужжала на малом газу моторка, раздавались звонкие голоса и смех детей.
– Чтобы сделать чреспищеводную эхокардиограмму, зонд вводится в рот находящегося под наркозом пациента. Когда он оказывается на уровне сердца, то начинает испускать ультразвуковые волны, которые позволяют исследовать сердечные камеры.
Сжав кружку руками, я спросил себя, выдержит ли сердце Энни такой стресс и стоит ли риска та информация, которую мы получим.
– Человеческое сердце, – продолжал я, – разделено напополам вертикальной перегородкой, которая проходит через предсердия и желудочки. У каждого человека, пока он еще не появился на свет, в межпредсердном отделе этой перегородки есть отверстие, которое называется овальным окном. Пока за нас дышат наши мамочки, нашему организму нет необходимости прогонять кровь через легкие. Это и достигается благодаря овальному окну, через которое кровь сбрасывается справа налево, минуя легочный ствол. Но когда мы рождаемся, наш организм начинает вырабатывать гормон простогландин, овальное окно зарастает, и нашим легким приходится включаться в работу.
Морщинка у Чарли на лбу углубилась.
– А если оно не зарастет?
– Если оно не зарастет, кровь проходит не через сердце, а… сквозь него.
– И что это значит – для Энни?
– Это значит, что каждый день и каждый час своей жизни она чувствует себя так, словно бежит последнюю четверть четвертьмильной дистанции… и никак не может отдышаться.
Встав со мной рядом, Чарли повернул голову к озеру, будто всматриваясь в него.
– Иными словами, у нее та же проблема, что была и у Эммы?
Я не ответил. Секунды шли. Чарли, не выдержав, сделал то, чего не делал очень давно – подняв руку к моему лицу, он попытался пальцами прочесть по нему мои чувства.
– С ней то же самое, да? – повторил он.
Я кивнул.
Чарли убрал руку.
– Это можно вылечить?
– Да, если дефект своевременно диагностирован. Но если время упущено, наступает волновой эффект, последствия которого губительны и необратимы. Я надеялся, что, если Ройер увидит незаросшее отверстие, он попытается закрыть его с помощью баллонного катетера[71]. Это, конечно, была бы просто временная заплата, паллиатив, но Энни об этом вряд ли узнает, зато, если бы овальное окно удалось закрыть, это позволило бы выиграть какое-то время. А время… – Я слегка понизил голос. – Сейчас время – ее главный враг.
– Сколько ей осталось?
Ветер с озера показался мне вдруг холодным, какой бывает зимой. В небе над нами с криком пронеслись утки; сделав круг, они опустились на воду возле причала у дома Чарли, где под кустами рододендрона прятался селезень. Джорджия прошла мимо меня и, задев хвостом, спустилась с крыльца в поисках какого-нибудь развлечения.
– Не очень много.
Ничего не сказав, Чарли вернулся в дом. Отсутствовал он довольно долго – несколько минут, но я слышал, как он поднялся в мой кабинет и роется там в шкафу. Он что-то искал, но я не стал его окликать: иногда самое лучшее – это позволить Чарли делать то, что он считает нужным. Наконец он спустился в кухню с футляром для теодолита, держа его за обе ручки. Бросив ящик на пол, Чарли показал на него рукой.
– Допивай свой кофе.
Я молчал, и Чарли вышел на крыльцо. Держась за перила, он спустился вниз и взялся за направляющие проволоки, которые вели к его дому в обход ручья. Через пару минут он был уже на половине пути. Я поглядел ему вслед и, вернувшись в кухню, присел на корточки рядом с покрытым пылью ящиком и открыл скрипнувшую крышку. Передо мной лежали книги – двадцать лет нашей истории, двадцать лет прошлой жизни. В свое время Эмма прочла их все, некоторые даже по нескольку раз. Часто она зачитывала мне вслух места, которые понравились ей больше других или затронули какую-то струнку в душе.
