— Папочка, милый, я так тебя люблю!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ МИСТЕР БАНТИНГ В ДНИ ВОЙНЫ
Мистер Бантинг стоял в затемненной, кухне на коленях перед шкафчиком с обувью; сверху на него падал свет лампочки в синем колпаке. Его поза не отличалась особым достоинством, но мистер Бантинг не считался с этим, когда перед ним вставали такие неотложные задачи, как, например, сейчас. Нагнувшись над шкафчиком и быстро окидывая взглядом его содержимое, он производил обследование, имевшее непосредственную связь с проблемой лишних расходов.
Подобные обследования и раньше были самым заурядным явлением в коттедже «Золотой дождь», но теперь мистер Бантинг видел в них свой прямой гражданский долг в трудные дни войны. Как правило, они совпадали у него с очередными приступами расстройства желудка. Попав под власть гастрического демона, мистер Бантинг терял спокойствие и начинал рыскать по всему дому. Рыскать долго и далеко ему не приходилось, — природный нюх сразу же наводил его на свежие следы того чудовищного расточительства, которое он считал наиболее возмутительным пороком своих домочадцев.
На сей раз по одной из тех несчастных случайностей, которые так часто потрясали основы семейного мира в коттедже «Золотой дождь», мистер Бантинг натолкнулся на пару туфель, принадлежащих Джули и сношенных до такой степени, что их уже нельзя было чинить. А всему виной лень и неряшество — не потрудилась во-время отнести сапожнику! Теперь только в утиль годятся. Страна вела войну, и мистер Бантинг понимал всю важность сбора утиля, но он не соглашался считать утилем то, что хотя бы в какой-то мере могло послужить ему самому. От туфель Джули он перешел к осмотру башмаков Эрнеста и Криса, а потом занялся методическим и настойчивым, — ибо настойчивость была одной из самых характерных его черт, — обследованием всей имеющейся в доме обуви. В конце концов он добрался до шкафчика в кухне.
Стоя на кафельном полу, весь красный от натуги и волнения, мистер Бантинг извлек из шкафчика груду старых, давно преданных забвению туфель и башмаков и обнаружил среди них только одну пару должным образом подшитую и заплатанную — свою собственную. Больше всего его возмутило то обстоятельство, что, повидимому, один он понимал пользу и достоинство каучуковых подошв фирмы Бэкстер.
Мистер Бантинг знал, что, настаивая на необходимости разумной экономии, он подвергает себя осуждению со стороны своих домашних. Он догадывался, что осуждают его и сейчас — в эту самую минуту. Джули, питавшаяся последнее время исключительно орехами и фруктами, пришла в кухню за яблоком, которое по таинственным законам диэтетики, ей надо было вкушать между семью и восемью часами вечера. Она заметила, что отец стоит на коленях, окруженный со всех сторон изношенной, потерявшей всякий вид обувью, и с демонстративной беспечностью начала напевать какой-то мотивчик, действующий на мозг занятого человека, точно назойливое жужжание мухи. Она, как ни в чем не бывало, весело спросила его:
— Хэлло, папка! Ты что-нибудь ищешь? — Потом перешагнула через эти недостойные ее внимания предметы и удалилась, неся яблоко на тарелке. Один этот факт, что ей требуется тарелка и нож, чтобы съесть яблоко, свидетельствовал о претензиях, совершенно неуместных в теперешние суровые времена.
Когда дверь за Джули закрылась, мистер Бантинг поднял голову, прислушиваясь к тому, что говорится за этой закрытой дверью, и полагаясь, главным образом, на свое воображение. И воображение не замедлило подсказать ему насмешливые комментарии, которыми сопровождались все доносы об отцовских «чудачествах». Губы мистера Бантинга выпятились, усы встали щетинкой, как это всегда у него бывало в минуты гнева. Потом он кое-как сгреб обувь, швырнул ее обратно в шкафчик и встал с пола, потирая колени. Они побаливали и разгибались с трудом; всегда надо становиться на подстилку, подумал он. Есть, кажется, такая болезнь, которой страдают, главным образом, горничные, забывающие принимать эту меру предосторожности.
Поглощенный своими мыслями, мистер Бантинг размешивал в чайной чашке питьевую соду. «Дети, думал он, не отдают себе отчета в том, что сейчас война. Подобные неприятные вещи проходят мимо их сознания, а радостные события, как например, наследство, полученное после тети Энни, вызывают немедленный отклик. В те дни в доме не смолкали голоса, все старались перекроить жизнь на более широкую ногу. Но когда прозвучал боевой призыв... Увы! Достаточно им услышать самые слова «боевой призыв» — и они уж дальше и слушать не желают».
Один мистер Бантинг внимательно знакомился с брошюрками по противовоздушной обороне и подчеркивал в них самое важное. Один мистер Бантинг каждый вечер проверял затемнение и, прежде чем лечь спать, собирал все противогазы и вешал их в холле, чтобы не искать в случае нужды. Правда, до сего времени в Англии было сброшено очень мало бомб, а в Килворте так ни одной. И о том, чтобы где-либо в Европе сбрасывали химические бомбы, тоже ничего не было слышно. По словам Эрнеста, они были запрещены Гаагской конференцией. Но эти рассуждения не могли усыпить подозрений мистера Бантинга, — он не доверял противнику. Если правительство дает вам противогаз, значит, вы должны держать эту вещь там, где вы ее можете сразу найти в случае необходимости, а если такой необходимости пока что не возникает, то время от времени осматривайте противогаз и аккуратно протирайте стекла. И мистер Бантинг делал это — один за всех. А что он получал в награду за свои старания? Непочтительное словечко «надоеда» выпорхнуло из-за двери и донеслось до его покрасневших ушей как раз в ту минуту, когда он надевал синий колпак на лестничную лампочку. Мистер Бантинг вздрогнул от неожиданности и обиделся. Так обиделся, что не захотел даже отчитать Джули, которая возмущала его своей вульгарностью. Но жене он потом все-таки пожаловался.
— Надо же кому-то этим заняться, — сказал он.
— Я знаю, голубчик. Но они устали от постоянных напоминаний о войне. — Подобные ответы заставляли мистера Бантинга вздыхать так глубоко, что даже со стороны было видно, как у него вздымается и опускается грудь под бременем невысказанных чувств.
Никому не приходит в голову, как сам он устает от всех этих дополнительных забот, которые навалились в дни войны на каждого главу семейства. Заполнение продовольственных карточек и бланков на удостоверения личности, заявки на топливо, наклеивание бумажных полосок на стекла. А они, видите ли, устают только от одних разговоров на эти темы.
Мистеру Бантингу не раз приходилось слышать, особенно от Эрнеста, что проявляемый им интерес к войне и то омоложающее действие, которое она на него оказала, явились результатом его неожиданного повышения по службе. Война гибельно отразилась на делах прачечной, где работал Эрнест, на делах гаража, который Крис держал вместе с Бертом Ролло, и ни с того, ни с чего наградила мистера Бантинга повышением по службе и финансовым благополучием. Вот почему, говорит Эрнест, отец так ясно отдает себе отчет в том, что сейчас война.
Когда она началась, мистер Бантинг работал в магазине Брокли на складе. Его дети почему-то представляли себе, что он ходит там в белом халате, как у бакалейщиков, и — тут воображение почти отказывалось служить им — катает по подвалу маленькую тележку, похожую на багажную. Кроме того — и это было уже гораздо правдоподобнее — отец властвует в подвале над неким юношей по имени Чарли, в душу коего старается заронить хотя бы искру честолюбия. Но никто из его домочадцев — так порой размышлял мистер Бантинг, — решительно никто не хочет понять, каково ему входить в торговый дом Брокли через заднюю дверь, спускаться вниз по ступенькам в подвал и надевать комбинезон, — и это после того, как он в течение двадцати пяти лет входил с главного входа и усаживался за стол в своем собственной кабинете. Бывали дни, когда он по забывчивости направлялся прямо к вращающимся дверям железо-скобяного отдела или, увлекшись разговором с Кордером по дороге из кафе Мак-Эндрью, вспоминал о своем «лишении сана», как выражался его приятель, только уже войдя в помещение магазина.
Впрочем, он и не ждал от своих домочадцев, чтобы они представляли себе, какие мысли и чувства рождались в нем в такие минуты. Это неизбежно сопряжено со всякой жертвой, — ее не понимают и не ценят, как она того заслуживает.
Когда угрюмый Холройд, нынешний заведующий скобяным отделом, спускался на склад или призывал мистера Бантинга к себе для дачи распоряжений, тот с тоской сравнивал свое настоящее положение с прежним и потом долго шагал в подвале из угла в угол, негромким, задумчивым посвистыванием разгоняя тоску.
Но с начала войны мистер Бантинг, реагировавший на вещи большей частью совсем не так, как от него ждали, заметно приободрился. — Меня работа ждет, Мэри! — говорил он во время торопливых утренних сборов перед уходом из дому. Он знал, что у него есть свой уголок в подвале, своя работа, знал, что есть и его доля участия в делах торгового дома Брокли. Он чувствовал себя гораздо лучше, чем в дни своего так называемого отдыха, ибо мистер Бантинг был человек по-старомодному верный. Он принадлежал Брокли душой и телом, он гордился своими связями с этой почтенной фирмой не меньше, чем Тибальт своей принадлежностью к роду Капулетти!
