– Ты знаешь, – сказала она, и в комнате подуло холодом. – Мне кажется, я догадываюсь.
– Да? – со слабой надеждой в голосе спросил я. Может быть, она все же удосужилась наконец-то узнать самозванца.
– Да, – уже тверже сказала она, и я укутался в плед. – Я думаю, тебе было очень неприятно, когда ты меня встретил с тем человеком.
Я ничего не понимал. С каким человеком? Когда?
– Я же помню твой взгляд, когда ты заметил, как он меня обнимает. Ты, наверное, ждал объяснений, но так и не дождался. И тебе стало хуже. Это моя вина, – решительно заключила Вика, расставив все точки над «i».
– Извини, Вика, но я не понимаю, о чем ты говоришь. И поэтому не жду объяснений. Я вообще не могу ничего ждать. Потому что не помню. Пожалуй, я был слишком пьян.
Вика резко повернулась в мою сторону. Я заметил, как она побледнела. Ее раскосые глаза стали еще уже. И на лбу появилась заметная морщинка. Мне показалось, что она почему-то ужасно рассердилась, но наверняка знать я не мог. Вика никогда не выдавала своих чувств. Она молча полила цветы, приготовила картофель фри во фритюрнице, прополоснула мою потную рубашку. А потом незаметно ушла.
И мне вдруг показалось, что когда-нибудь она так же незаметно исчезнет – уже навсегда. Впрочем, мне было все равно. Я ее так и не смог полюбить. И она меня не любила. Пожалуй, не любила дважды. Вначале своего мужа Неглинова, потом самозванца.
В редкие часы просветления я подолгу смотрел на себя в зеркало и пытался вспомнить свое настоящее лицо, глаза, походку, жесты. Но вспомнить не мог. Перед моими глазами маячили бесконечные Лютики, Эдики, Песочные, Бины, Ростики… Но меня среди них не было. Где же я остался? И каково мое истинное лицо? У меня не сохранилось даже фотографии Даника, по которой я бы мог припомнить себя. У меня от него ничего не осталось. А комната была сплошь завешана фотографиями и плакатами Ростика. Он, этакий дешевый супергерой в широкополой шляпе, серебряном галстуке, белом костюме, улыбался голливудской улыбкой, небрежно сжимая в безукоризненно белых зубах сигару. И, казалось, лукаво подмигивал мне. Этого я больше вынести не мог. Я отчаянно стал срывать фотографии и плакаты, рвать их на мелкие части. Но они плохо рвались. Тогда я сгрузил их в одну кучу и принялся швырять в них зажженными спичками. Вспыхнул яркий огонь. Ростики горели в аду. Я радостно расхохотался каким-то нездоровым смехом. Мне показалось, что эта чужая бессмысленная жизнь, порочная судьба, влекущая в пропасть, сегодня сгорит на моих глазах навсегда. И я вновь вспомню Даника. И я метал, как копья, зажженные спички одну за одной.
И где-то среди угарного дыма и беснующегося огня вдруг возникло бледное лицо Вики. Черные жгучие волосы, черные раскосые глаза, алые губы.
– Ведьма-а-а! – закричал я. И заткнул уши. Я был оглушен собственным криком.
Она заливала водой мой костер. И из пепла улыбался воскресающий Ростик. Я попытался остановить Вику. Я на нее замахнулся. Но уже был слишком слаб, чтобы ударить. Она резко перехватила мою руку, но я смог вывернуться, в одно мгновение очутился возле распахнутого окна, перебросил ногу через подоконник и покачнулся. Всего метров десять отделяли меня от земли. От земли, которую я так любил. К которой хотел сейчас припасть… Навеки.
Вика со всей силы потащила меня назад и я упал на паркетный пол, ударившись затылком. Она осторожно подняла меня и, обняв за плечи, увела в другую комнату. Я еле передвигал ноги и не сопротивлялся. Бешеного пса постепенно усыпляли. Я физически был слабее даже женщины. У меня даже не нашлось сил умереть. Помню, это стало последней каплей в моем неудачном падении. И последняя капля затушила костер.
Очнулся я утром в полуразгромленной квартире от холода. В нос ударил запах гари. Я плотно закрыл балкон и окна. Укутался в плед и, сидя в кресле, долго смотрел на пепелище. Я ничего не вспоминал и ни о чем не думал. Я просто смотрел на остатки Ростика, на его сожженные глаза, на его разорванную улыбку, на его расцарапанный нос. И ничто не трогало меня. Мне вдруг стало все безразлично. И давно мне не было так спокойно и хорошо. Вслед за Лютиком я обратился к Екклесиасту. Что ж, время раздирать прошло. Пришло время сшивать. Как и время строить, время искать, время собирать камни и, наверно, время рождаться заново.
В квартире не осталось никаких следов Вики. Она унесла с собой даже семейный альбом с фотографиями, вывезла свои цветы и не оставила своей зажигалки. Она взяла с собой все, что о ней напоминало. Она пыталась забрать память. Но она не знала одного – у нас ней не было общей памяти. И причинить боль мне она не могла.
Мне осталось лишь пепелище, лужи грязи, разорванные клочки Ростика и куча мусора. Но даже когда Вики не было, мне казалось, я читаю ее мысли на расстоянии. Она пыталась откуда-то издалека докричаться до меня, объяснить, что у меня остался последний шанс. И возможно, один день. И вероятно, еще один шаг я могу сделать. Мне выбирать – в какую сторону. Одно неосторожное движение – и я сорвусь в пропасть. Вика мне уже ничем помочь не могла. Она ушла. Чтобы оставить мне шанс не сорваться.
Я не сорвался. Я тщательно убрал комнату, выбросил мусор, вымыл пол. На столе стояла полупустая бутылка виски. Вика ее не убрала. Она знала, что делает. И я медленно вылил ее содержимое в раковину. И облизал пересохшие губы. Мне совсем не хотелось выпить. Мне просто хотелось пить. И я залпом осушил стакан холодной воды. И успокоился окончательно.
Эти несколько дней проплыли плавно, в замедленном темпе и удивительном покое. Я много читал и спал. Изредка названивал Лютик, и я отвечал ему дружелюбно и достойно. Мне показалось, что Лютику не понравилось, что я привел себя в норму. Он насторожился. Но все же пригласил меня на свой юбилей, который должен состояться через пять дней и который обязательно нарекут юбилеем года. В конце разговора он взял с меня слово вести себя пристойно хотя бы на таком всенародном празднике. Я искренне пообещал. Хотя понятия не имел, что такого выдающегося совершил в жизни Лютик. Впрочем, мне было все равно. И я подумал, может, так и надо.
Попеременно позвонили Бина и Лида. Обе долго жаловались на судьбу телефонной трубке. Жалобы были абсолютно одинаковыми, с разницей в паузах, междометиях и хронике событий. Бину бросил Песочный, это я уже знал. А Подлеев сбежал за границу со всем бюджетом фильма, бросив всех на произвол судьбы. Видимо, он вовремя сообразил, что «Оскара» ему не видать. Но шанс хорошо пожить оставался… Я успокаивал их тоже почти одинаково. Ласковым добрым словом, будто пел колыбельную для брошенных несчастных детей. Я пообещал сделать все от меня зависящее, чтобы в новом фильме они получили роль.
За эти пять дней я хорошенько выспался и окончательно выздоровел, словно вернулся из санатория. Я удовлетворенно посмотрел на себя в зеркало. Даника я там уже не искал. На меня смотрел помолодевший, посвежевший Ростик. Стриженная налысо голова. Гладко выбритое мужественное лицо. Сильный подбородок, слегка выдающий вперед. Спокойные ясные глаза. Я остался доволен этим парнем. Он меня уже нисколечко не раздражал.
Накануне я купил в самом дорогом супермаркете костюм из чистой шерсти, густого синего цвета, в тонкую белую полоску. Новый матовый галстук и шляпу. Клетчатый зонтик с ручкой из слоновой кости завершал мой портрет и придавал облику солидный вид. Лютик останется мною вполне доволен. И не только он. Я сделаю все возможное, чтобы перед почтенной публикой предстал новый Ростик, умный, уравновешенный и благополучный не менее, чем они. Ростик, у которого впереди большое будущее. Блестящее будущее.
Я небрежно подбросил вверх связку ключей от машины. Машину я приобрел сразу после первых съемок, но мне так и не посчастливилось сесть за руль. Из-за моих перманентных загулов это было небезопасно. Так что теперь я спокойно, с легкой ленцой поведу свой новенький блестящий «порше» мимо язвительных сплетников, которые меня уже успели похоронить. Мысль о поездке на шикарном автомобиле придала мне еще больше уверенности. И я легко сбежал по лестнице вниз, перескакивая через ступеньки.
Все очки сегодня были в мою пользу. Даже погода. Уже вечерело. Было настолько тихо, что ни один листочек не шелохнулся на дереве. А такое ясное чистое небо я не видел давно, словно его тщательно помыли с мылом, оставив для украшения маленькую бледную звездочку. Я вдохнул полную грудь свежего воздуха осени. Голова моя закружилась от счастья. Господи, как хорошо жить. Лютик тысячу раз прав, нам не помешает купить по вилле за городом. Я обязательно сам сделаю пруд и заведу там парочку собственных лебедей. Я умею за ними ухаживать. А лебеди Лютика пусть себе плавают в общем озере. И еще лилии. Я сам выращу эти цветы счастья. Они будут плавать в воде – розовые, белые, желтые. И их широкие листья будут колыхаться от легкого дуновения ветерка. Клубнику я не люблю, но маленький садик нужно посадить обязательно. Сколько же деревьев я за свою жизнь посадил! А своего, личного деревца так и не было. Можно сделать садик в японском стиле, как в ресторане, где обедали с Песочным. Да, пожалуй, это будет уместней всего. И обязательно должен бить фонтанчик. Пожалуй, следует смастерить его в деревенском стиле, в виде мельницы. Народные мотивы нынче в почете, в отличие от самого народа. Хотя наша природа все-таки простовата. И я так от нее за свою жизнь устал. Восточный стиль мне более по душе. Что же еще? Ах да! Самое главное! Куда я поставлю «Оскара»! Пожалуй, лучше всего на рояль. Правда, я не умею играть, но как знать… моя будущая жена, она наверняка будет из вполне интеллигентной семьи. И когда придут гости, она непременно исполнит что-нибудь из классики. И кто-нибудь, бросив взгляд на лаковую крышку пианино, удивленно воскликнет.
