– Может, сам и поговоришь? – вяло, без всякой надежды спросил я.
Лютик от возмущения надул красные щеки, как шарики. И тут же сдул их.
– Как же, милый! Я ведь рассказик его потерял. Понятия не имею, о чем он. Ты читал этот шедевр. Вот и выкручивайся. Учись, Ростик, улаживать сам дела. И дела сами пойдут в гору. – Лютик вновь остался доволен своей остротой. И быстро засобирался, натянул черное дорогое пальто и огромную черную шляпу, в которой утопала его круглая голова. Даже тросточка вдруг появилась в руке. Он был комичен в этом наряде. Но мое сердце почему-то похолодело. Лютик кого-то ужасно напоминал. Но кого, я вспомнить не мог. А может, просто не знал.
– Лютик, – окликнул я его на пороге. – Скажи мне, только честно, зачем я тебе нужен? Ведь действительно многие ходят с потянутой рукой.
– А ты хороший актер, – тихо, но внятно сказал Лютик. И его глаза при этом были очень серьезны. Что случалось крайне редко. – Только я понять не могу, раньше в тебе такого таланта не наблюдалась. А после того как ты умер, а потом вновь воскрес, я увидел перед собой настоящего актера. Оказывается, умирать изредка бывает даже полезно.
Лютик вдруг тоненько рассмеялся. И в его глазках вновь появился лукавый блеск.
– Знаешь, я даже подумываю диссертацию написать. О том, как опыт кинематографа постепенно разрушает природный талант артиста. Они начинают играть! Понимаешь, играть! Кривляться, жестикулировать или, напротив, вести себя, как отмороженные. Так любой дурак сможет. Их школа испортила, вековой опыт погубил. А ты… Ты словно головой треснулся и про всю школу забыл. Ты словно из лесу вышел, этакий здоровый красивый деревенский мужик. Тебя побрили, помыли, одели. Но ты понятия не имел, что такое игра. Поэтому сыграл здорово. Поверь мне, у меня нюх на хороших артистов. Мы еще с тобой горы перевернем, Ростичек. Время войны прошло. Пришло время мира.
– Между прочим, Ален Делон тоже хороший актер, – почему-то некстати вдруг ляпнул я. – Но в его случае твой нюх тебя подводит.
Лютик вновь тоненько засмеялся и взмахнул тросточкой, как волшебной палочкой.
– Мы слишком с ним непохожи, чтобы я его любил.
– Можно подумать, мы с тобой близнецы! – Я не выдержал и улыбнулся. Я стоял напротив толстенького коротышки Лютика и сверху вниз смотрел на него.
– Не похожи, это факт. И если бы мы с тобой не работали плечом к плечу, вряд ли бы я тебя сильно любил, – откровенно ответил Лютик.
Да, Вика права. Я для него всего лишь товар.
– С Аленом Делоном я не работаю. Но… Ты знаешь, я подумываю пригласить его на эпизодик. Я даже придумал, он будет псарем у собак главного героя. Представляешь, он, этакий престарелый красавчик, любимчик всех женщин мира, появляется в кадре с совком и сгребает дерьмо. – На заплывшем лице Лютика появилась мечтательная улыбка.
Он хотел так отомстить Алену Делону за то, что тот на него не похож. Интересно, как он отомстит мне? Я не верил, что с Лютиком мы повязаны навсегда. Время войны, похоже, еще не прошло. А время мира может и не наступить.
– А с тобой… С тобой, Ростичек, я надеюсь, мы повязаны навсегда, а ты, милый, сходи в церковь, помолись за свою неспокойную душу и поставь свечку за наш фильм. Бог поможет. – Лютик подмигнул лукавым глазом и, взмахнув на прощанье тросточкой, испарился за дверью, оставив позади легкий дымок сигарет.
А я вдруг подумал, что нашему фильму поможет кто угодно, только не Бог. В комнате почему-то тошнотворно запахло серой. Меня замутило от этого запаха. Набросив плед на плечи, я вышел на балкон. И полной грудью вдохнул холодную свежую осень.
Среди холодной свежей осени гуляла Рита. Ее желтый беретик по-прежнему еле держался на макушке. Она машинально подбрасывала ногой мокрую цветную листву. Девушка была очень похожа на посаженные деревца, такие же молоденькие, стройные, хрупкие. Такие же печальные, робкие и поникшие в ожидании холодов. Джерри с ней не было. Рита выглядела так, словно ее бросил самый верный друг.
Лютик возник внезапно. Нелепый, маленький, во всем черном, из-под рукавов длинного пальто ярко блестели золотые запонки. Он взмахнул перед Ритой тросточкой, словно хотел продемонстрировать очередной фокус. Рита в ужасе от него отпрянула. Лютик прыгал вокруг нее и что-то взахлеб объяснял, брызжа слюной. Похоже, он хотел заменить ей самого верного друга. Его ножки в лаковых остроносых ботинках утопали в листве. Рита низко опустила голову и резко пошла прочь, почти бегом, к подъезду. Лютик не сдавался и что-то надрывно пищал ей вслед. Его тросточка качалась в руке, как маятник. Казалось, что тикают часы. Лютик словно пытался заставить и время работать на себя. Я бы не удивился, если бы время подчинилось ему и потекло в его направлении, туда, куда он указывал своей черной блестящей тростью.
Я вернулся в холодную комнату, такую же холодную, как осень. И налил себе виски. Я согревался, как умел. Я согревался сам. Мы были с осенью похожи. Пестрая карнавальная листва опала и почернела. Впереди нас ожидали холода.
Времени до начала съемок было достаточно. И все это время я пил и читал. Даник вообще никогда не пил и редко читал. Я не был Даником. Я уже мог себе это позволить.
Лютик, временно работающий Бальзаком, частенько надоедал своими звонками. Он торопил меня поговорить с Даном. Я же не торопился. И придумывал тысячи отговорок, чтобы оттянуть время. Я объяснял Лютику, что если Дан сам не появляется, зачем тревожить его юную душу. Лютик пыхтел, кряхтел и наконец орал в трубку:
– Ты чокнулся! Он вполне за это время может что-то предпринять! Смотри, у нас будут неприятности!
Вспоминая Дана с грустным обаятельным лицом, очками на переносице и виноватым взглядом, я не верил, что он вообще может что-либо предпринять. К тому же он искренне ждал моей помощи.
– Не нравишься ты мне, Ростичек, – пищал в трубку Лютик. – Ох как не нравишься. Ты должен быть свеженьким и новеньким, как с грядки, в первые дни съемок. А вот потом, в последние денечки, я разрешаю тебе вести порочную жизнь. В конце герой действительно должен выглядеть потрепанным и уставшим. Так что не обгоняй события, друг…
Я обгонял события. Я не раз вглядывался в свое лицо, потрепанное и уставшее, и пытался вспомнить лицо Даника. И мне все труднее давалось это. Из зеркала на меня смотрел Ростислав Неглинов. И мне не раз хотелось швырнуть в него пустой бутылкой от виски.
С Викой мы виделись редко. Она проводила целые дни на работе. И возвращалась, когда я уже забывался крепким пьяным сном. Но каждое утро я просыпался на свежих шелковых простынях и чувствовал запах свежесваренного кофе. Мне трудно было понять Вику. Впрочем, она честно соблюдала договор. Мы жили в одном доме, под одной крышей. Но близкими людьми не были. Мы не любили друг друга. Мне было все равно, где и с кем она проводит время. Ей, похоже, было плевать на мои чувства. Я силился понять, зачем я ей вообще нужен. И приходил к выводу, что она воспринимает меня скорее как собаку, которую можно покормить, погладить, почесать за ухом. Вика не хотела чувствовать себя одинокой. И настоящую собаку не собиралась заводить. Со мной было меньше хлопот. Ее устраивал я. В конце концов, я ведь тоже сторожил дом. А выгуливать меня необязательно.
Похоже, мы с Викой были заражены самой страшной болезнью – болезнью одиночества. Средств избавления от нее пока еще не найдено. И возможно, не будет найдено никогда. Впрочем, разве не каждый одинок в этом шумном, беспрерывно движущемся мире? И разве это исправимо? Если человек рождается в одиночку, умирает в одиночку и живет в одиночку. Если человек – это один мозг, одно сердце, и, возможно, одна судьба.
Однажды, в очередной раз решив сбегать за пивом и уже распахнув дверь, я вдруг увидел перед собой Дана. Он стоял посреди лестничной площадки, низко опустив голову, и мял в руках клетчатую кепку. Словно кого-то похоронил. Он не почувствовал мой взгляд. Он даже не услышал скрип двери. Он ничего и никого не замечал вокруг себя.
Я уже хотел воспользоваться моментом и тихонько смыться, но не смог. И не потому, что совесть не позволяла. Похоже, она уже позволяла мне все. Просто когда-нибудь я должен выполнить грязную работу, которую мне поручил Лютик. В конце концов, руки легко отмываются мылом.
– Дан, – тихонько окликнул я парня.
Он вздрогнул. Медленно повернул голову в мою сторону. И его очки блеснули. Похоже, у него в глазах были слезы. Этого мне еще не хватало! Похоже, предстоял очень трудный разговор. И я с трудом выдавил:
– Проходи.
Он машинально переступил мой порог. Я усадил его в кресло. И старался подыскать нужные слова. Хотя бы первое слово. Мне казалось, от первого слова зависит все. Но неожиданно он сам нарушил молчание:
– У Риты умерла собака. – Он сглотнул слюну. – И она меня прогнала. Словно это я… Но я ни в чем не виноват! Я сделал, что мог! Его невозможно было спасти!
Он смотрел на меня близорукими глазами. И его лицо было таким юным, беззащитным. Он искал защиты у меня. Я же никоим образом не ожидал, что удача так легко поплывет в мои руки. Похоже, парень сильно влюблен, и можно теперь легко сыграть на его чувствах.
