– Я говорю, вам не о чем беспокоиться. Сами посудите: мой брат станет кинозвездой, а вы – первый человек в Калифорнии, который с ним познакомился. Приводов в полицию у него почти не было.
– Что? – снова переспросил Деннис. – Я вас опять не расслышал. Я немного глуховат – наверное, оттого, что слишком много хожу по клубным концертам. У меня знаете какая идея? Я бы с удовольствием устроил ужин в твою честь. Пирс.
– Не нужно мне никакого ужина в мою честь, – заявил Пирс.
– Это я услышал, – сообщил Деннис. – Ты бы мог быть немного посговорчивее – ведь ты никого здесь, в Лос-Анджелесе, не знаешь, а я хочу помочь тебе завязать знакомства. Я знаю много всяких нужных людей. Что ты подумал – это на твоей совести, но в моем предложении ничего дурного нет.
– А он дело говорит, – сказала я Пирсу.
– Ничего я, Деннис, не подумал! Понятно?
Деннис мечтательно вздохнул.
– О, как давно я ждал таких слов, – сказал он. – Прости, пожалуйста. Ты прав. Я переборщил. Все будет, как ты захочешь.
– Никаких ужинов в мою честь!
– Хорошо, хорошо! Только прошу, поехали со мной. Не покидай меня, Пирс! У тебя же нет ни денег, ни кредитной карточки. Позволь мне тебе помочь! У меня потрясающий массажист, Джорджи. После бассейна он будет тобой заниматься.
– Звучит заманчиво, – сказала я. У Пирса вид был такой, будто его сейчас вырвет. – Эй, Пирс, что это с тобой?
– Ты посмотри на его пиджак!
– А что у меня с пиджаком? – удивился Деннис.
– Лацканы, – буркнул Пирс.
– Тебе что, лацканы не нравятся? – спросил Деннис. – Этот пиджак стоил восемьсот долларов. Господи, я себя чувствую полным идиотом. Да, ты прав, лацканы ужасные.
– Деннис, у тебя дома есть какие-нибудь стимуляторы? – спросила я.
– Какие именно?
– Марихуана, например. Мой брат любит марихуану и скотч.
– Скотч мне не нравится, – сказал Пирс. – Лучше пиво.
– Он обожает хороший скотч, – сказала я. – Я, слава богу, уговорила его не употреблять кокаин с героином, но кто его знает, что дальше будет. Понимаешь, я считаю, что каждого человека окружает аура, она как белок у яйца, а человек – это желток, он внутри ауры, как зародыш-желток в белке. Зародыш питается белком, а человек получает духовную поддержку, то есть ту же пищу, из ауры. Те, кто употребляет героин, пожирают свой собственный белок, ауру, значит. Вкусно, конечно, но получается, что сам себя съедаешь заживо. И назад этого не вернешь, а оно могло бы и пригодиться снаружи, то есть когда ты, так сказать, вылупишься. В общем, съеденный белок обратно не воротишь, да и сам ты уже не тот. Ну, как мальчишка, который съел запас завтраков на неделю вперед.
– Полагаю, то, что ты рассказываешь, самой тебе кажется очень разумным, – сказал Деннис.
– Сволочь! – обиделась я.
– Ты что, не согласен с тем, что моя сестра говорит? – спросил Пирс.
– Ага! – подхватил Леопольд. – Ты что, не согласен?
– Лучше вас, ребята, нет никого! – растроганно воскликнула я.
– Да, ей наверняка кажется очень разумным то, что она рассказывает. А у меня дома полно марихуаны, отличная травка – с Гавайев, одни цветочки, а еще – батончики пейотля. Сам я его лет сто не пробовал, но ручаюсь, это клево. Я и скотч закажу, а если он вам нужен срочно – купим по дороге, – пообещал Деннис.
– Одни, говоришь, цветочки? – обрадовался Пирс. – Ладно, уговорил. Мы поедем за тобой следом.
– Понимаешь, другие дети ни за что не будут водиться с мальчишкой, который съел свои завтраки за неделю вперед, и прежде всего потому, что он наверняка будет ходить голодный и выпрашивать у них завтраки. Да, конечно, наверняка найдется кто-нибудь убогий, с заниженной самооценкой, кто с радостью поделится своим завтраком – для того чтобы обзавестись другом. Так же и женщина с заниженной самооценкой готова спутаться с наркоманом и чуть ли не радуется тому, что ее аура разрушается, – это все потому, что она считает себя никчемной.
– Твоя сестра, – она что, немного того? – спросил Деннис, когда мы вышли.
– Нет, – сказал Пирс. – Это ты того.
– Ага, – подтвердил Леопольд. – Это ты того.
– Я никогда не забуду вашей доброты, – сказала я братьям.
– Тебе что, правда не нравится мой пиджак? – спросил Деннис. – Он почти новенький, я его всего разок надевал. Ну до чего я несчастен!
Я отвязала от дверцы машины Трейфа и села вперед. Леопольд забрался ко мне на колени.
– Он на серебристом «Мерседесе», – сказал Пирс. – Дома у него еще темно-зеленый «Лотус», но он сейчас не на ходу. Я обещал разобраться.
– Он, наверно, жутко богатый, – сказала я. – Ой, Пирс, а вдруг это наш выигрышный билет?!
– Кто его знает, – ответил Пирс.
Несколько кварталов мы ехали за серебристым «мерсом», но на перекрестке нам пришлось остановиться на красный свет, и мы потеряли Денниса из виду.
– Может, он свернул, – предположила я и тут вдруг посмотрела на соседнюю машину. – Леопольд, у меня зрение отвратительное. Будь добр, взгляни на даму в соседней машине. Кажется, она похожа на маму.
Леопольд посмотрел в сторону, вперед, обернулся назад.
– Ой, точно, мама!
– Правда?! А я уж думала, у меня глюки. Что будем делать?
– Кричать! Орать во все горло!
– Ма-а-ам! – завопила я. – Мама, мы здесь! Она посмотрела в нашу сторону и опустила окно.
– Откуда у нее машина с кондиционером? – удивилась я.
– Может, это та, которую взяла Мариэтта? – предположил Пирс.
– Не похоже, – сказала я.
– Сколько же на мою долю выпало страха, тревог и волнений! – прокричала мамочка в открытое окно.
– He говоря уж о стирке и уборке! – подхватил сияющий Леопольд и попытался встать прямо у меня на коленях.
Зажегся зеленый.
– Где вы были? – спросила мамочка.
Машины сзади возмущенно засигналили, а Трейф на заднем сиденье истошно залаял.
– Тебя искали! – проорал Пирс. – Притормози вон там, впереди.
Мы свернули на стоянку перед универмагом. Мамочка вышла из машины, и мы все, включая Трейфа, бросились ей на шею.
– Лапушки мои, – запричитала она. – Вам было очень плохо?
Из машины вышла женщина, которую я никогда раньше не видела. Она стояла и смотрела на нас. Это была дама восточного вида, лет сорока. Грудь ее украшало ниток двадцать бус – янтарь, бирюза и серебро, которые на черном обтягивающем платье смотрелись весьма экзотично. На ногах у нее были серебряные туфли на высоченной платформе.
– Это Нэнси, – сказала мамочка.
– Кто такая Нэнси? – спросила я.
– Моя новая подружка.
– В каком смысле?
– Я стала лесбиянкой! – сообщила мамочка. – Мужчинами я сыта по горло! Мы с Нэнси любим друг друга.
– А почему ты решила покончить с мужчинами? – спросила я.
– Эдвард сбежал из больницы.
– Это мы знаем, – сказала я. – Он нас похитил, но нам удалось бежать.
– Бедные мои детки! – воскликнула мамочка. – Он метался по всей стране. В газетах писали, что с ним девушка и маленький мальчик, и я решила, что он убил Пирса и взял в заложники тебя с Леопольдом.
– Да нет, – сказала я. – Они, наверное, перепутали его с Пирсом. С нами все в полном порядке.
– Слава богу! Больше всех пострадала несчастная мать Эдварда. Когда назначили залог, она в качестве гарантии предложила свой дом. Теперь его у нее забирают. Как только наберу денег на билет, вызову ее сюда, пусть живет с нами. Но это не главное. Как я беспокоилась, просто места себе не находила, на десять лет состарилась. Я безумно боялась, что Эдвард вас убьет.
– Я по тебе ужасно скучал, мамуля! – сказал Леопольд. – Даже почти забыл, какая ты неполноценная.
– Доконало меня то, что вместе с трейлером пропали все мои фотографии, – сказала она. – Не осталось никаких свидетельств моего существования. А я ведь хранила фотографии всех ваших отцов, хотела вам показать, когда вам исполнится двадцать один.
– Мне двадцать один уже исполнилось, но никаких фотографий ты мне не показывала, – сказал Пирс.
– Не могла вспомнить, куда я их запрятала, – объяснила мамочка. – А мы как раз ехали на встречу с продюсером, хотели, чтобы про вас рассказали по телевизору, в передаче о пропавших людях. Теодор даже песню написал. Хотите с нами поехать?
– Теперь же в этом нет необходимости! – сказала я.
– Теодор так расстроится, – вздохнула мамочка.
– Знаешь, я очень сомневаюсь, что Эдвард мог бы убить собственного сына.
– Кто знает, может, Леопольд вовсе не его сын, – ответила мамочка.
– Да?! – обрадовался Леопольд. – А какие есть еще варианты?
– Надо припомнить, – сказала мамочка. – Я тебе потом скажу.
– Нэнси, какие у вас красивые бусы, – восхитилась я.
– Спасибо. Я их сама делаю.
– Неужели сами?
– Да. Я покупаю старинные тибетские и русские ожерелья и перенизываю.
– А-а-а, – сказала я.
– Правда, она чудо?! – сказала мамочка. – Она столько для меня сделала!
– Мам! Ты говоришь, что стала лесбиянкой… Значит… значит, вы с Нэнси… занимаетесь любовью? – выпалила я.
