Да и что ж тут удивительного — ведь он был совсем дитя, ему только-только исполнилось десять лет. Многие так и звали его по привычке «малец Фук». Отец Фука был должностным лицом в здешней общине. Это они с матерью просватали Фуку жену. Звали ее Нгой. Она была из прекрасной семьи — ее отец служил деревенским старостой. Жене Фука было двенадцать лет.
Впрочем, по поводу их возраста никто особенно не задумывался. Выяснили, что они примерно одногодки, и вскоре разодетая сваха явилась в дом Нгой с подносом чая. Чай был особенный — крупнолистный, засушенный вместе с почками. С того дня все стали звать Нгой «супругой мальца Фука». Соседские дети часто дразнили ее. Нгой ссорилась с ними и плакала. Но вот в один прекрасный день в дом набежали соседи, начались шум и суета. Родичи отправились на базар — за быком и свиньей. Нгой по пятам ходила за матерью, помогала промывать и рубить лежащую в плетенках свинину и овощи.
Подоспел день свадьбы.
Жених и родичи его пришли с носилками за невестой в самую пору — едва прокричали первые петухи и еще не разошелся прохладный утренний туман. Нгой надела красивое новое платье и вдруг заплакала, спрятав лицо в ладонях.
Подружки невесты, Нгэй, Би и Дао, помогли ей нарядиться и вывели на крыльцо. Тут она заревела в голос, стала звать маму, а потом кинулась наутек. Благо подружки успели удержать ее. Казалось, она боится за свою жизнь. Пришлось подружкам крепко держать ее за руки, а не то невеста убежала бы на край света. В новом красивом платье она горько плакала посреди веселой свадьбы, которую не смогли омрачить даже не растаявшие еще ночные тени.
А жених резвился и хохотал в шумной толчее. Он щекотал своего соседа справа и исподтишка тузил соседа слева. Ночью он выспался на славу в скирде соломы, сложенной у кухонного очага. Хорошо еще, что его отыскали там и вытащили за ухо, когда собрались идти за невестой. Со сна он долго тер глаза, сдирая с век беловатую корочку. Но, услыхав, что у невесты всех ждет угощение, обрадовался и заторопился, да так, что забыл прихватить туфли. Он вспомнил про них уже возле самого дома невесты и чуть было не кинулся со всех ног обратно, но, к счастью, его удержали старики, понимавшие, что возвращаться с пути — дурная примета. Один из шаферов согласился идти босиком и отдал жениху свои туфли.
Все утро, весь день и всю ночь три подружки, Нгэй, Би и Дао, оставались вместе с невестой в доме жениха. Попробуй они уйти — невеста тотчас в слезах побежала бы следом за ними. Первую ночь после свадьбы подружки проспали вместе с молодой на одной кровати. Они играли в пуговицы. Отец жениха подарил каждой по нескольку монеток, чтобы игра шла веселее.
Ну а жениху было не до них. Он выпил немного водки, глаза его блестели, язык заплетался. В конце концов он снова забрался на скирду соломы и устроил там возню со своими дружками.
Но на другое утро подружкам Нгой хочешь не хочешь настало время разойтись по домам. Она осталась одна в мужнином доме и, видя, что никто ее не неволит и не собирается резать на куски, смирилась со своей участью и успокоилась. А потом она в любое время могла навещать своих родителей.
Вот и вышло, что у нее теперь стало целых два дома, два отца и две матери. И еще появился у нее новый приятель — законный муж. Они очень даже пришлись по душе друг другу, вместе бегали, играли, часто прогуливались по деревне и, как добропорядочные супруги, почти не ссорились.
Дни проходили за днями, зима отошла, и наступила весна.
* * *
Весна пришла в начале второго месяца. В деревнях зашумели веселые праздники.
В садах и на обочинах дорог тощие белокожие деревья соан, скорбно тянувшие прежде к небу свои обнаженные руки, начали одеваться свежей шелковистой листвой. А там среди совсем еще молоденькой листвы повисли и гроздья бутонов. Они дожидались первого дождика, чтобы раскрыть свои лепестки. Но цветы соана, едва распустившись, тотчас начинают осыпаться, роняя в весеннюю синеву лиловые блики.
В деревне Нгиадо, разумеется, тоже гуляли и праздновали, как и всюду. У ворот общинного дома развевались пестрые стяги. Детишки без устали колотили в барабан, и гулкий голос его громыхал от зари до зари.
Утром двенадцатого числа господин Фук — так его, человека семейного, величали теперь соседи — вместе с женой собрался в гости к тестю. Оба они нарядились, как на Новый год. Ростом Фук уступал жене и выглядел более щуплым. А в общем, супружеская чета похожа была на двух маленьких мышек.
Господин Фук увенчал себя головной повязкой из тонкого черного шелка, выглядела она великолепно, да жаль, то и дело съезжала ему на лоб. Длинная прядь волос, свисавшая с макушки, растрепалась и напоминала темный хвост белого коня, потому что обритая только вчера голова господина Фука, белоснежная и гладкая, похожа была на лошадиную ягодицу. Он надел длинную блузу из наилучшего газа, сотканного, как говорится, в три нити, жаль только — рукава свисали чуть не до кончиков пальцев, а концы кушака из ярко-алого крепа почти волочились по земле. Он шагал вприпрыжку, то и дело запуская руку в кошелек и пересчитывая новенькие монетки, потом трубно сморкался и лицо его озарялось улыбкой, обнажавшей щербатые черные зубы. Господин Фук был совершенно счастлив: кто еще мог похвастаться столь великолепным нарядом? И кому еще мама дала столько блестящих денежек? Благо, он не замечал, что супруга затмевала его по всем статьям.
Госпожа Нгой тоже разоделась в пух и прах. Но в отличие от мужа полы ее блузы, ладно схваченной кушаком цвета желтой лилии, были расправлены и разглажены, а концы кушака развевались на ветру. Ветер играл и широкой юбкой из переливчатого шелка, когда она степенно переступала своими маленькими ножками. Голову госпожа Нгой повязала темной сатиновой косынкой, а поверх нее надела большущий нон. На затененном лице ее алели омытые бетелем губы, а за ними поблескивали зубки, окрашенные в цвет тараканьего крыла. Она плавно размахивала руками и старалась не поворачивать головы, но ветер все-таки умудрился сдвинуть привязанный лентой нон ей на спину.
Муж шел впереди, ему не терпелось поскорее добраться до места. Время от времени он доставал из-за пазухи туфли и, надев их, пускался во всю прыть, но вскоре, запыхавшись, останавливался и поджидал жену.
Солнце только что поднялось и светило ласково. Дорога была чистой и не пылила. У обочины распустились дикие розы, и цветы их розовели на фоне свежей зеленой травы. Бабочки порхали, переливаясь яркими красками в лучах солнца.
Дойдя до околицы, муж посмотрел на общинный дом и залюбовался пестрыми стягами, но, увидев, как туда сбегается детвора и вместе со взрослыми окружает игроков в кости, заторопился.
— Ну, поставим на кон в складчину? — спросил он у жены.
— Чего?
— Смотри, там играют в кости!
Она скривила губы и сказала обиженно:
— Нет уж! Играй на свои. А не повезет — наворуешь еще.
Муж засмеялся, обнажив щербатые зубы. Было дело, он как-то свистнул у нее деньжата. Случилось это на Новый год, он играл в пуговицы и проигрался. Той же ночью он взял пояс жены и стащил оттуда два хао. Остановись он на этом, она бы так ничего и не узнала. Но его погубила жадность. Он снова полез за поясом, и тут она проснулась. Она схватила его за руку, и они стали драться и пинать друг друга прямо на брачном ложе. Ему досталось тогда изрядно, но две монетки, зажатые в кулаке, он ей все-таки не отдал.
Так что он не очень-то и рассчитывал на женины деньги. Свернув к воротам общинного дома, он крикнул:
— Ступай вперед! Да скажи отцу с матерью, что я иду следом! Поняла?
И Фук начал проталкиваться сквозь толпу любопытных. Он стал рядом с «банкиром», хозяином игры, и бросил одно хао на циновку в ту клетку, где выведены были цифры «3–4». Он надеялся сорвать куш. «Банкир», сидевший на циновке, взял в руки белое фаянсовое блюдо, стал покачивать его. Шестигранный костяной кубик, постукивая, закружился по блюду и замер. На верхней грани ярко краснел сиротливый кружочек — единица.
Фук проиграл.
У него даже уши покраснели. Он бросил еще монетку — на «1–2». Выпала шестерка.
Опять проиграл.
Он растерянно взглянул на окружающих, как бы вопрошая, куда подевались его деньги, и снова сделал ставку. Игра шла крупная, у Фука заалели не только уши, но и щеки.
Очень скоро он спустил весь свой капитал — шесть хао. Уши его, щеки, нос и даже ладони пламенели багрянцем. Повязка съехала на лицо, обнажив голову, круглую и белую, как тыква, с торчащим посередине пучком мочала.
Люди, обступившие «банкира», видя, что Фук стоит разинув рот, закричали:
— Эй, нам тут зрителей не надо!
— Ну-ка, малец, уступи место!
— Давай, давай…
Они начали толкать его и постепенно вытеснили из круга. Только сейчас Фук вспомнил, что шел он, собственно, в гости. Он вытащил из-за пазухи туфли, надел их и, стуча подметками, побежал в деревню.
