– Я в больнице не могу, страшно боюсь перед врачами раздеваться. Увидят мой голый живот, сестрички молоденькие... – хихикает, как в детском саду. Нелепые байки травит в коридоре...
Все в нем привлекает внимание: манера одеваться, манера говорить, и сам взгляд его – бесхитростный и хитроватый – как у ребенка. Блеснет черными глазищами – словно молнию метнет, и тут же кроткий такой сделается, тихий, почти забитый...
– Мне сон был, что в тридцать три года меня убьет казуар. Сейчас мне сорок пять, а единственный казуар сдох в зоопарке еще в семидесятых. Потом был сон, что завел я птицу крокодилоеда и гулял с ней по Васильевскому, – ловлю обрывок Юриной речи уже в столовой, и уши мои расцветают. – Много лет снился мне китоглав абу-маркуб, он водится в верховьях Нила...
Юра хлебает супчик. На нем красные шерстяные тапки, какие не делают с советских времен. Брюки заправлены в носки. Смуглое узкое лицо, борода, черные спутанные волосы до плеч. Фигурка у Юры изящная, подвижная, как у ящерицы.
– Хотите бутерброд с колбасой? – предлагаю лишний.
– Я не ем такое, острое люблю, – поэтому сюда попал. – Юра охотно поддерживает любой разговор. – Зазря я так, зазря много острого ем, в животе тяжесть. Одну дольку чеснока – ладно, а целую головку и две луковицы каждый день и две полные ложки горчицы – зазря я так. И восемь яиц зазря. Вот утиное одно нужно каждый день.
– Откуда ж утиное? – удивляется соседка за столиком.
– Дома у меня утка, индюк.
– Да где ж они помещаются?
– Помещаются, помещаются, и еще шесть собак и пять кошек. Уживаются. Иерархия у них, иерархия. – Юра любит каждое слово повторять по нескольку раз. – И тараканов я развожу – науфетиков, хороший корм для всех остальных...
После завтрака выстраивается очередь на уколы перед процедурным кабинетом.
– Не хочу идти на укол. Боюсь: вдруг аминазин? Но сдюжу, сдюжу. – Юра явно дрейфит, нервно жестикулирует. – Я, когда мне плохо, представляю всю свою гвардию – Буран, Пират... И еще сказку про Цупутиса, бабушка мне читала...
– Расскажите, расскажите сказку! – воскликнула Иришка, потирая уколотую задницу.
– Жили два цыпленка, у одного имя было скромное короткое, а у другого длинное, важное. Когда пришла лиса, Цупутиса кликнули, он быстро прибежал, а брата его курочка звала очень долго, перечисляя все его звания – Цупу-лупу, Капу-тапу, Шушу-мушу, Око-коко, Утю-тютю, Куд-кудако, златоперый, шелкоклювый... за это время лиса подкралась и съела задаваку, а Цупутису хоть бы что... – ухмыльнулся Юра, довольный произведенным на Иришку впечатлением. – Мне нравятся сказки тем, что они и в жизни сказываются... У меня самый главный петух в виварии всегда зовется Цупутис.
После укола Юра расслабился и позвал нас в соседнее здание посмотреть подопытное зверье. Мы с соседкой по койке шустро засобирались... Ира – сентиментальная домоседка, загремевшая в больницу с воспалением легких. На тумбочке у нее – фотография трехлетнего сына и мужа-кондитера. В больнице она скучает, иногда листает глянец и ест сладкое...
Мы перебежали через двор, вахтерша, нисколько не удивляясь, пропустила Юру с двумя больными дамами в исследовательский корпус. Повсюду царил развал и ремонт. В том числе и на четвертом этаже...
Из распахнувшейся двери пахнуло спертым воздухом. Клетки, клетки, клетки. Грызуны всех мастей.
– Это морские свинки – Кобзон и Муслим. А это свинки-розетки, особая порода. Крыса Нерон, от него голубые крысы рождаются. Раньше стоили в шесть раз дороже обыкновенных, а теперь так же. А у этих свинок берут кровь, они в работе, поэтому более пугливые, – поясняет Юра.
Белые мыши-верхолазы так и лезут на прутья, цепляясь розовыми лапами, суют мордочки между прутьев. Часть клеток с этикетками «Лаборатория эволюции вируса гриппа „проба № 5“».
В соседней комнате птичник. На сене и старых тряпках вальяжно расселись куры: белые, черные мини-брамы – с опушенными лапами. Петухи всех видов собраны еще в одной комнате, – бродят по диванам, креслам, столам. Все капитально загажено пометом.
– Это мой кабинет, – с гордостью говорит Юра.
– Где же ты садишься?
– Почищу ножичком и сяду.
– А если зверь отработал свое перед наукой, его в расход?
– Сам зверей не убиваю, только помогаю держать лаборантке.
– А знаешь Володю Загибаева? Вместе учились, а после института он сюда вроде распределялся.
– Да как же не знать! – так и подпрыгнул Юра. – Загибаев – начальник мой, хороший человек, лучший друг мой! Но строго мне сказал: «Зловещее не делать!» И я соблюдаю, хотя была тяга такая – науфетиков за шиворот всем бросать. – Хозяин вивария потупил взгляд. – Была, была немножечко, была такая тяга – науфетиков за шиворот – «зловещее» – так я это называю....
Ирка ежится, представляя, каково сотрудникам лаборатории испытывать на своей шкуре «зловещее».
– Надеюсь, здесь нет твоих любимцев?
– Припрятались немножечко... – шутит или не шутит Юра.
– Ты где-то учился на биолога?
– Нет, я юннат. Юннатская станция на Поклонной горе. Хорошее было время, в походы ходили. Я всю жизнь со зверьем. В зоопарке работал с дикой водоплавающей птицей... С марабу, с лебедями, с чайкой умею. Сейчас моих птиц в зоопарке уже не осталось. Я там был с 79-го по 81-й. Мы с Галицким держали строго, при Смирнове было нормально, при Боброве трудновато, и ветврачиха сменилась... В зоопарке трудно, в восемь приходить. А здесь в институте хорошо, отсюда ж кто уйдет?
– Медсестры Юру «помоечником» дразнят за то, что он отходы с кухни собирает, а ведь он все для животных. Вот какие у него свинки хорошие, сытые, чистые. И куры белоснежные, – шепчет Ирка.
– И все же у него отклонения от нормы... – вздохнула я.
– Заметь, не в худшую сторону! – парировала сопалатница.
Юра выпустил курочек побродить по институтскому коридору. День выходной, сотрудников нет. Ира присмотрела себе рыженькую морскую свинку, решила забрать перед выпиской.
Когда возвращались, сестричка на посту спросила меня:
– Кроликов видели?
– Нет. Юра не показывал.
– Кролики у них все страшные, опухшие какие-то, наросты у них на шее, жалкие звери, им больше всех достается...
Дождливый день. Вижу из окна, как Юра выносит бачки с мусором, чистит что-то на газонах, косит траву. Интересные у него рубашки: расцветки тканей веселые, петушиные: розовые, желтые, в сочетании с красными тапками – ну точно Цупутис...
Юра в больнице не лежит, утром сделает капельницу и уколы и убегает работать, вечером опять возвращается на процедуры, иногда ночует в клинике, иногда – нет...
– Заходи к нам в палату в девять вечера чай пить, – приглашает Ира.
– Зайду... – Юра не ломается, говорит, что думает, делает, что хочет.
Ровно в девять постучал. Мы с соседкой чай заварили и стали приставать с вопросами:
– Ты по два дня дома не бываешь, а кто же за твоими зверями убирает?
– Сами как-то, бывает, приходишь и убирать нечего. Биогеоценоз: куры едят тараканов, науфетики помет подбирают... Поилки я им оставляю вдосталь. Спи себе, наевшись...
– И чем же такую банду можно накормить?
– Шесть тысяч я получаю, – признается Юра. – Готовлю варево: банка тушенки, пачка гороха, пачка перловки, пачка ячневой или пшенной. Вот такой рациончик...
– И они едят?
– Привыкли немножечко. Немножечко тушенкой пахнет.
– И как же они ладят, не передерутся кошки с собаками?
– У меня комната восемь метров, на тахте лежат собаки, кошки на шкафах – у них свой ярус. Ко мне телевидение приезжало снимать. Немножечко снимали, удивлялись немножечко...
– Какая же женщина согласится с вами жить? – Ирка провоцирует на личную тему.
– Никакая, – без тени сожаления соглашается Юра. – Они ее слушаться не будут. Здесь стая, я вожак, после меня – Буран. А ее полюбить могут, а властвовать ей лучше и не пытаться – разорвут. Я сплю на матрасе из сена, и подушка такая же. Окна все лето открыты, стекол нет, зимой немножечко затягиваю полиэтиленом.
– Не холодно?
– Да разве с ними захолодаешь? Дома я всегда босиком, всегда. Тут вот нашел тапки...
– А соседи терпят твой зоопарк?
– Я стараюсь, чтоб все гуляли на поводе. Я хорошо держу зверей.
– А мама?
– А маме чего? Они же за дверью. Сестра с мужем в соседней комнате, тоже привыкли. Я без зверей не могу, они знают – не могу я без них... Пропаду...
– А какие-то команды ваши друзья понимают?
– Собаки знают солдатские: «Равняйсь», «Смирно», «Товсь», «Огонь», «Пли», «Жрать». Кошки – те хуже понимают.
Удивляюсь:
– Ты в армии служил?
– В армии не служил, комиссовали. Сам-то я очень хотел, да только мне оружие дай, я не знаю сколько уложу. Я осетин. Мстительный я. Да, точно, точно... Есть такое дело немножечко. – Юра коварно смеется в бороду. А лицо все равно остается добрым.
На некоторое время в палате воцарилась тишина...
– В школе девчонка была... – Глаза гостя лукаво сверкнули. – Я ее дразнил – «курица», у нас так принято было, а она трепала меня. Но потом я возмездие совершил, она подошла в зоопарке к гусям, а я ей юбку задрал и говорю: чего она моих казарок пугает, казарок-то чего! «Нахал, нахал!» – хохочет Юра, передразнивая свою «курицу». – Точно, точно все так и было. Теперь мы в расчете с Ленкой. Было, было такое. Мальчишки дразнили меня в школе гансиком, потом евреем, говорили, что я Христа убил. Один гад пинал меня ногами, а я потом в зоопарке его встретил, иду с ведром, и он с женой и дочкой – как дернул от меня. Испугался. Было, было немножечко...
