— Я тебе говорю, что ты должна доказать самой себе! Нужно иметь гордость. Кроме того, рано или поздно, а ты вернешься домой, к маме. Ведь правда?
Дорте нечем было ответить, она только трясла головой, чтобы показать, что слышит каждое слово.
— Конечно, вернешься! Ты получила свой паспорт?
— Да, но что толку? Денег на билет у меня все равно нет. Кто его принес?
— Мой знакомый. Но тебя это не касается. Ты его получила, и это главное. Ты с ним разговаривала?
— Конверт лежал в почтовом ящике. Твой знакомый работает на Тома? — Дорте пыталась проглотить кусочек хлеба.
— Не спрашивай!
— Это Том дал ему мой паспорт?
— Я же тебе сказала: не спрашивай! Объясни лучше, почему у тебя все так вышло? Ты делала все как я сказала?
— Не знаю… Я встретила одного человека, он был рыжий и очень добрый. И еще одного, которого зовут Артур, он хочет, чтобы я приехала к нему в Осло. Обещал мне работу в закусочной. Но его телефон не отвечает. Я пыталась получить работу в кафе, но там были только морковные оладьи, — сказала Дорте и вытерла глаза.
— Все, хватит! Высморкайся! — Лара грустно на нее посмотрела. — Надо держаться до конца. Ты такая понятливая, такая… соблазнительная! Спорим, ты просто сидела и жалела себя вместо того, чтобы стиснуть зубы и искать выход. Думаешь, я выжила бы, если бы была такой же тряпкой, как ты? Даже смешно!
— Ты не все знаешь, Лара! Как ты не можешь понять? Мне с этим не справиться. — Дорте положила надкушенный бутерброд на тарелку и рукой вытерла под носом.
— Справишься — не справишься, кому какое до этого дело? Всем приходится платить за еду, за жилье. Многие люди ненавидят свою работу, своего начальника… все на свете! Но у них есть воля идти вперед! Понимаешь? Такие и мы с тобой! Ты и я, Дорте, мы идем вперед. Мы с тобой не будем гнить в реке. Слышишь! — Лара стала жевать еще энергичнее.
— Как ты съездила? — спросила Дорте, чтобы положить конец этому разговору, и сделала большой глоток из кружки. Чай имел вкус меда и лимона. Он был как Лара. Крепкий, сладкий и в то же время горьковатый. Надежный, на него можно было положиться…
— Спасибо, хорошо! — Лара закатила глаза. — Вообще–то не очень. Жила у одной старой знакомой. Дела наши неважнецкие. Все только о себе и думают, что здесь, что в России, — вздохнула она и продолжала есть с большим аппетитом. — А тебя тут вытаскивают из реки, ты воскресаешь из мертвых… Тебя что, выбросили оттуда? Из больницы?
— Нет, они говорили, что передадут меня полиции. Я вытащила обе трубки и ушла.
— Какие еще трубки?
— Одна была в руке, а другая здесь. — Дорте показала на низ живота.
— Господи! Две трубки! Тебе было так плохо? И, вместо того чтобы радоваться, что осталась жива, ты не ешь даже того, что я, можно сказать, пихаю тебе в рот! — Лара рассердилась, потом остыла и сказала: — Между прочим, однажды в Москве я из–за куска хлеба подралась с огромной крысой.
— Ты не могла драться с крысой!
— Еще как дралась! Стояла зима, морозы были ужасные, холодно было даже в канализационных люках. Замерзнуть насмерть там, конечно, было нельзя, но еду, какую удавалось раздобыть, нужно было ой как беречь. Обычно я прятала ее за пазухой и делала вид, будто У меня ничего нет. Вообще я наловчилась добывать еду и иногда даже кое–что отдавала, лишь бы меня оставили в покое. Ведь я была еще маленькая. Моим единственным оружием были зубы. Они меня выручали. Большинство ребят были озабочены тем, чтобы раздобыть клей, а не жратву.
— Клей?
— Они тоже хотели получать от жизни удовольствие. Если у тебя есть клей, ты в своих лохмотьях ложишься, дышишь им и улетаешь. Правда, у некоторых от этого сносит крышу. И они становятся опасными. Фу, черт! Там был один, который никогда не мылся и даже шмотья не крал, чтобы хоть переодеться. От него воняло хуже, чем из самой канализации. Если он приходил и хотел засадить кому–нибудь в задницу, сопротивляться было бесполезно. Ты просто отключался от вони.
— Что засадить?
— Палку свою! Его этому научили взрослые дядьки, которым он продавался. Может, он был гомик? Кто его знает? Во всяком случае… Несколько раз у меня крали еду, когда я спала. Сильные отбирали еду у слабых. Часто я ела, закутав голову курткой, пока мои соседи спали. Но запах хлеба, пусть и сухого, заплесневелого хлеба, они чувствовали сквозь запах дерьма даже во сне и тут же просыпались. Если ты сама не отдашь им еду, ее отнимут силой, да еще и изнасилуют тебя. У больших парней был зверский аппетит и на то и на другое. Прямо обезьяны. Сидят в углу и дрочат, чтобы распалиться. У некоторых хватало на это сил, даже когда они были голодные или под дурью.
— Это неправда!
Затрещина зазвенела в ухе у Дорте раньше, чем она поняла, что случилось.
— Никогда не смей обвинять меня во лжи! Слышишь? Я вру, только если нужно спасти жизнь или защитить близкого человека. И никогда не вру по мелочам друзьям.
— А я тоже твой друг, Лара? — прошептала Дорте, держась за гудящее ухо.
— Конечно! Я так испугалась, когда приехала и не застала тебя дома. Подумала, что тебя арестовали. Честно скажу, я испугалась больше за себя, испугалась, что ты меня сдашь. Так думают все, кому вечно приходится драться за жизнь. Но вообще–то я не верила, что ты проболтаешься. Боялась, что с тобой случилась беда. Понимаешь? Ты, конечно, храбрая, но еще совсем глупая. Человек, живший под маминым крылышком и всякое такое, на самом деле неприспособлен к жизни. Но ты быстро учишься. Ты меня понимаешь?
В углу рта у Лары прилипла хлебная крошка. Она слегка дрожала, наконец Лара почувствовала ее и слизнула кончиком языка.
— Лара, я должна сказать…
— Как жалко, что они взяли Тома и нам пришлось лечь на дно! Теперь я понимаю: Том один из тех редких людей, кому можно доверять! Никого не сдал. Не то взяли бы и меня. И других. К счастью, я не знаю, где они сейчас находятся. Слушай! Если меня вызовут на допрос, я скажу, что знаю только тебя. Мы вдвоем, и больше никто. Работали сами на себя, без всяких посредников. Тут это не считается преступлением. И ты тоже так говори! Но надеюсь, что Тома судить не будут. Ты читала газеты?
— Газеты? Нет, последние дни не читала.
— Там нет ни имени, ни фотографии. Но история… Это точно о нем! Они хотят осудить его за торговлю людьми! Бред какой! Он ведь буквально спас тебе жизнь! Разве нет? Но он фигура покрупнее, чем я думала. Я прямо обалдела. Между прочим, что ты сделала с телевизором? — спросила Лара, шаря в поисках газеты.
— Он сам испортился. Шел дождь…
— Дурочка! Телевизор не может испортиться из–за дождя! — воскликнула Лара. Но тут она нашла газету и пробормотала, что вообще–то телевизор был старый. — Прокурор требует, чтобы ему дали пять лет! Считает, что есть еще несколько теневых фигур, — сказала она и развернула газету. — «Всем заправляют теневые фигуры. Они манипулируют девушками с помощью принуждения, силы, угроз, всячески унижают их человеческое достоинство. Наказание за простую торговлю людьми, согласно статье двести двадцать четыре Уголовного кодекса, всего пять лет тюрьмы. Но для девушек это современное рабство. Их насилуют и избивают. Страх быть высланными из страны и страх перед местью со стороны своих мучителей не позволяет девушкам выдать полиции эти теневые фигуры». Статья называется «Торговцы плотью».
Лара швырнула газету на стол и застыла с открытым ртом.
— Если они сломают Тома, нам всем конец, — безнадежным голосом сказала она.
Дорте схватила газету и попыталась читать. Но все вдруг исчезло, как исчезает морозная дымка. «Торговцы плотью».
— Это о Томе? О нас? — беззвучно спросила она.
— Если тебя будут спрашивать, ты Тома не знаешь! Никогда о нем не слышала. Тогда у тебя на всю жизнь останется верный друг. Если же ты его предашь, он выйдет из тюрьмы и свернет тебе шею. Или велит кому–нибудь сделать это за него!
— Как ты можешь говорить, что на Тома можно положиться, если он хочет убить нас?
— Если мы проболтаемся, то получится, что заложили всех мы, а не он! Ясно? К сожалению, дурочка ты моя, я не могу вернуться обратно в Россию. Уж лучше провести несколько месяцев в норвежской тюрьме! Если меня заберут, я под присягой поклянусь, что не знаю Тома, видела его несколько раз в каких–то барах, не больше. Мне неизвестно, чем он занимается. И тебе тоже! Ты действовала на свой страх и риск! Слышишь?
— А как я оказалась в Норвегии?
— Привез какой–то человек, имени его ты не помнишь. Я встретила тебя в баре одного отеля. Какого — точно не помню. Дату я назову примерно ту, когда ты поселилась в квартире Тома. Когда это было?
Дорте помотала головой.
— Вот видишь. Люди легко забывают. По–настоящему опасны только те типы, которые точно помнят, когда и где они были и с кем встречались. — Она вздохнула.
Дорте заметила нитку на рукаве больничной пижамы. Она собиралась снять пижаму, но это оказалось непосильной работой. Рука не действовала. Глаза закрывались сами собой. Плечи и ноги как будто потеряли всякую связь с остальным телом. Голос Лары доносился из пустого зала ожидания с каменными стенами.
