— Куда же я могу ее отправить?
— Пускай съездит навестит племянника в Тушино.
— Ты смеешься! Чтобы она там рассказала, что мы принимаем гостей, а их не пригласили.
— Не знаю. Ушли куда угодно, но чтобы духу ее тут не было.
— Да в своем ли ты уме? Куда же я могу ее услать?
— К чертям собачьим.
— По-моему, Павел, ты просто издеваешься надо мной. Как это ты себе представляешь — чтобы я выгнала собственную мать из дому?
— Не выгнала, а удалила — на один вечер.
— Прекрасно! Может быть, мне тоже куда-нибудь удалиться? Чтобы ты чувствовал себя легко и привольно?
— Нинусенька, если ты хочешь устраивать сцену, то, должен сказать, ты выбрала совершенно неподходящее время.
— Я вовсе не собираюсь устраивать никаких сцен, но существуют, в конце концов, нормы и правила порядочного поведения. Да, не перебивай меня! Не говоря обо всем прочем, это просто неприлично — выставить мать за дверь.
— Значит, ты хочешь, чтобы это чучело восседало за столом и высказывало свои суждения?
— Не смей называть мою мать чучелом! Не смей! Держись в рамках пристойности! Ты воображаешь, что если раз в жизни тебе удалось заработать какую-то копейку, то это уже дает тебе право на всех плевать и всячески меня оскорблять!
— Нинусенька, по-моему, я не оскорбил тебя ни единым словом. И ты сама прекрасно понимаешь, что присутствие сумасшедшей старухи в таком обществе абсолютно неуместно.
— Да, я понимаю, я прекрасно вижу и понимаю, что ты пользуешься любым предлогом подчеркнуть, какая я для тебя невыносимая обуза. Но куда же мне деваться? В конце концов, нравится тебе это или нет, это и мой дом. Да, мой дом и моя мать! И какова бы она ни была, я обязана ее терпеть.
— Терпеть — это еще не означает непременно сажать с гостями за стол.
— Ты великолепно устроился — тебе на всех плевать. Живешь, как на необитаемом острове. А мне со всех сторон колют глаза твоим отвратительным отношением к моей матери. Надоело выслушивать! Все эти дурацкие выходки и шуточки — тебе это представляется страшно забавным, а расплачиваться приходится мне. Люди не знают, сколько я терплю и как я страдаю, они судят поверхностно. И вообще, не желаю, чтобы про меня говорили, что я та дочь, которая держит мать в хлеву со свиньями!
— Как угодно, Нинусенька. Если тебе непременно нужно, чтобы вышел конфуз и скандал, пожалуйста, поступай как знаешь.
— Конфуз выйдет, если ее не будет. Что я, не понимаю — тут же станут спрашивать: где ваша мама, что с ней, как она себя чувствует? Изволь вертись, как угорь на сковородке!
— Нинусенька, я уже сказал — если тебе хочется скандала, пожалуйста: сажай ее на почетное место, делай, что хочешь.
— И посажу! Ничего твоим драгоценным гостям не сделается. Не отъест она кусок стола. Посидит какой-нибудь час и уйдет. Кстати, чуть не забыла, а Симонова ты пригласил?
— Разумеется, нет.
— Но как же?.. Это неприлично! Он обидится.
— Нинусенька, я не могу приглашать такого человека, как Симонов, в эту комнату да еще сажать за стол рядом с драгоценной тещей.
— Что значит — не можешь приглашать Симонова в эту комнату? Как будто у тебя есть другая!
— Вот именно, Нинусенька, — когда у меня будет отдельная квартира и приличная обстановка, а не этот сарай, заваленный мерзкими сундуками, тогда я смогу приглашать к себе редактора журнала.
— По-моему, ты не прав. Он воспримет это как оскорбление. Вся редакция приглашена, а он — нет.
— Он в любом случае откажется. Зачем же я буду ставить его в неловкое положение?
— Пусть откажется — это его право. Но совсем не пригласить — это как будто умышленно продемонстрировать пренебрежение.
— Никакого пренебрежения. Напротив, я не приглашаю его из чувства уважения. Можно даже сказать, почтения.
— Чрезвычайно странная логика. Но в конце концов, это твое дело. Вольному воля, спасенному рай. Поступай, как знаешь. Кстати, зачем ты приволок такую гору ветчины?
— Не гору, а всего пять кило.
— Пять кило ветчины! Безумие! Сумасшествие!
— Никакого безумия, Нинусенька. Все явятся голодные как звери. Пусть лучше что-то останется на столе, чем кому-то вообще не достанется ни кусочка.
— Ладно, что с тобой разговаривать!.. Горбатого могила исправит. Вечное фанфаронство, вечное желание пустить кому-то пыль в глаза.
Папа варит пунш прямо в комнате, на подоконнике. Поставил плитку, взгромоздил на нее самый большой наш таз и что-то наливает в него, подливает, подсыпает. Бабушка топчется рядом и пытается заглянуть.
— Елизавета Францевна, отойдите, пожалуйста, и не толкайте меня под локоть, пока я не вывернул все на пол.
— Я не мешаю, я только смотру!
— Смотрэть можно, но следует соблюдать дистанцию.
— Ах, как я люблю запах гвоздики! — вздыхает мама. — Боюсь только, они так перепьются, что потом никаким чертом не вытолкаешь. Ром — это же страшно крепкая штука. А ты наварил, как на Маланьину свадьбу.
— Это не чистый ром, Нинусенька, а сильно разбавленный.
— Кстати, а Соломона ты пригласил?
— Нет, не пригласил.
— Почему?
— Я не в состоянии, Нинусенька, пригласить всю дивизию.
— При чем тут вся дивизия? Вы с ним были достаточно близки. И мы столько раз у них бывали. Просто неловко не пригласить.
— Близки мы с ним никогда не были. Общались по долгу службы.
— Да, но кофе в Германию он тебе возил по дружбе, а не по долгу службы.
— Если люди вместе служат, то время от времени они оказывают друг другу какие-то мелкие услуги. И вообще, Нинусенька, прошу тебя, оставим эту тему.
— Оставим так оставим… Соломон — это, конечно, полбеды, а вот то, что ты не пригласил Симонова — после всего, что он для тебя сделал, — невероятная глупость! Человек так исключительно отнесся… Проявил такую доброжелательность. И заплатил по высшей ставке.
— Я уже, кажется, объяснил, почему я его не пригласил.
— Извини меня, но твои объяснения абсолютно неубедительны. Если бы ты хоть раз в жизни меня послушался…
— Я всегда тебя слушаюсь, мой милый Кисик, но я не стану выставлять себя на посмешище.
— Никакого посмешища. Подумаешь — смирение паче гордости. Сегодня все живут в коммунальных квартирах, еще и в худших условиях.
— Все, но не он.
— В конце концов, бедность не позор.
— Но большое свинство.
— Павел Александрович! — Бабушка тянет свою кружку. — Разрешите капельку попробовать. Может, что-нибудь не хватает, так я скажу.
— Да, только твоих дегустаций не хватало! — сердится мама. — Отойди и не дури голову. Лучше поправь блузку — вся рубаха наружу вылезла. Кстати, Павел, я давно хотела спросить, да все как-то забываю: что с Храпалем? Где он?
— Храпаль в Марах.
— В Марах?
— Так точно, Нинусенька, в Марах.
— Но это же где-то у черта на рогах… В какой-то Туркмении, если не ошибаюсь.
— Мары — самая южная область Советского Союза, и там дует ветер афганец, — сообщает папа.
— Да, но какая нелегкая его туда занесла?
— Его перевели туда из Германии.
— Так, значит, он по-прежнему служит?
— Да, по-прежнему служит.
— А жена что же?..
— Нинусенька, не задавай, пожалуйста, наивных вопросов.
— Это не наивные вопросы. Как-то просто не верится, что интеллигентная женщина вздумала вдруг заняться какой-то преступной деятельностью. К тому же мать двоих детей. В голове не укладывается. А дети что же, с ним? Тоже в этих Марах?
— Нет, дети в Кушке.
— Почему в Кушке?
— Потому что Кушка еще южнее.
— Не понимаю, зачем ты городишь какую-то чушь. Я серьезно спрашиваю.
— Нинусенька, я давно ничего не знаю ни о Храпале, ни о его детях. Слышал, что его перевели в Мары. Это все, что мне известно. И вообще, мне кажется, сейчас не время для подобных бесед. Нужно поставить на стол стаканы и нарезать хлеб.
— Стаканы может расставить Светлана, а хлеб тебе придется нарезать самому, я этого не умею.
— Кто-то уже подымается, — говорит папа, прислушиваясь к урчанию лифта.
— Да… Просто не знаю, как быть, — вздыхает мама.
— Что такое, Нинусенька?
— Надо, очевидно, дать салфетки…
— Разумеется, надо. А в чем дело?
— Да ведь на всех не хватит.
— Нужно было купить.
— Купить! Купить недолго, а потом всю жизнь храни их — неизвестно где. Когда тут и для самых необходимых вещей места не хватает. Не будем же мы постоянно принимать по полсотни гостей!
— Не знаю, Нинусенька. С одной стороны, ты хочешь, чтобы салфетки были, а с другой — не желаешь их покупать.
— Положим, я думаю, бумагу.
— Какую бумагу?
— Обыкновенную писчую бумагу. Под каждую тарелку по листку. По крайней мере, не так захрюкают скатерть.
— Да, но как это будет выглядеть?
