— Но… разве ацтеки не совершали человеческих жертвоприношений?
— А разве мы все их не совершаем — каждый по-своему?
Человеческие жертвоприношения. Сколько тайного смысла в этой фразе. Но разве не такое жертвоприношение совершила Вианн Роше, принеся своих детей в жертву жирным богам, дающим чувство удовлетворенности собой? Всякое страстное желание требует жертвы — и ацтеки это понимали, как, впрочем, и майя. Они понимали, сколь алчны их боги, знали об их неутолимой жажде крови и смерти. Они вообще понимали мир гораздо лучше тех, кто поклоняется богу в Сакре-Кёр, огромном белом храме, похожем на воздушный шар, вознесенный на вершину Монмартрского холма. Но если сцарапать с поверхности пирожного красивый сахарный «снежок», то под ним окажется все тот же темный горький шоколад.
И разве каждый камень Сакре-Кёр не покоится на страхе смерти? И разве изображения Христа с обнаженной грудью и раной в сердце не похожи на изображения тех жертв, у которых сердце — еще живое, бьющееся — жрецы вырезают прямо из груди? И разве обряд причастия, когда люди как бы делят между собой кровь и плоть Христа, менее жесток или страшен, чем ритуалы американских индейцев?
Анук смотрела на меня во все глаза.
— Именно Эекатль подарил человечеству способность любить, — сказала я. — Именно он вдохнул жизнь в наш мир. Ветер был для ацтеков важнее многого: важнее дождя, важнее даже солнца. Ибо ветер означал перемены, а без перемен наш мир обречен на гибель.
Она кивнула с видом примерной ученицы-отличницы, каковой, собственно, и была на самом деле, а меня вдруг охватила такая любовь к ней, такая нежность… опасное, почти материнское чувство…
Да нет, опасность потерять голову мне ни в коем случае не грозит. Однако не стану отрицать: мне доставляет наслаждение общаться с Анук, учить ее, рассказывать ей старые сказки и мифы. Я помню, какой восторг испытала во время своего первого путешествия в Мехико, увидев его яркую ауру, его солнце, его маски, услышав его песнопения, ощутив, что наконец-то я дома…
— Ты слышала такое выражение — «ветер перемен»?
Она снова с готовностью кивнула.
— Ну так вот: мы и есть те люди, которые способны вызывать этот ветер…
— Но ведь это, по-моему, нехорошо?
— Почему же? Существуют и хорошие ветра, и плохие. И ты всего лишь должна выбрать тот, который в данный момент тебе нужен. Поступай согласно своей воле. И больше от тебя ничего не требуется. Ты можешь позволить себя запугать, а можешь дать сдачи. Ты можешь оседлать ветер, Нану, и парить, как орел в поднебесье, а можешь, сдавшись на его милость, позволить ему унести тебя прочь.
Анук довольно долго молчала, но сидела по-прежнему смирно, не сводя глаз с моих туфелек. Наконец она подняла голову и спросила:
— Откуда ты все это знаешь? Я улыбнулась.
— Я же родилась в книжном магазине! И моя родная мать была ведьмой.
— И ты научишь меня, как оседлать ветер?
— Конечно научу. Если ты сама этого хочешь.
Она снова примолкла, следя за тем, как вделанные в каблук камешки вспыхивают крошечными огоньками, отбрасывая на стену разноцветные полоски и призмы света.
— Хочешь их примерить?
Она тут же вскинула голову:
— Ты думаешь, они мне впору?
Я подавила улыбку.
— А ты примерь, вот и посмотрим.
— Ой, правда? Вот здорово!
На этих немыслимых каблуках она пошатывалась, как новорожденный жираф, глаза горели, она сделала несколько шагов, вытянув перед собой руки, точно слепая, и лицо ее осветила улыбка; она совершенно не замечала знака Госпожи Кровавой Луны, начертанного карандашом на подметке туфель….
— Ну как, нравится?
Она кивнула, счастливо улыбаясь, и вдруг смутилась.
— Да я в них просто влюблена, в твои леденцовые туфельки!
«Леденцовые туфельки». Это название заставило и меня улыбнуться. Хотя в восторженных словах Анук есть доля правды.
— Значит, они тебе больше всего нравятся? — спросила я.
Она молча кивнула; глаза ее сияли, как звезды.
— Ну что ж, если хочешь, можешь взять их себе.
— Взять себе? Навсегда?
— Почему бы и нет?
На какое-то время она просто лишилась дара речи. Задрала ногу, изучая туфлю, — как самый настоящий неуклюжий подросток, но в то же время с неким убийственным изяществом, — и одарила меня такой улыбкой, что у меня чуть сердце не остановилось.
И вдруг лицо ее погасло.
— Мама никогда не позволит мне их носить…
— Маме совершенно не обязательно об этом знать.
Анук все еще любовалась своей ступней, обутой в красную туфельку, и тем, как играют на полу отблески «самоцветов», вделанных в каблук. По-моему, она уже тогда поняла, какова будет цена, которую придется уплатить за это, но устоять перед соблазном была не в силах. Разве могла она противостоять этим роскошным туфлям, способным перенести тебя куда угодно, заставить тебя влюбиться, превратить в кого-то другого…
— И ничего плохого не случится? — робко спросила она.
— Нану, — улыбнулась я, — это же просто туфли!
6 декабря, четверг
Всю эту неделю Тьерри очень много работал. Так что мы с ним почти и не разговаривали: между моей работой в магазине и его бесконечной возней с квартирой, похоже, ничего больше втиснуть невозможно. Сегодня он звонил мне насчет того, какой дубовый паркет я предпочитаю — светлый или темный, но предупредил, что в квартиру пока лучше не заходить, там жуткий кавардак. Повсюду пыль от штукатурки, половина пола вскрыта. А ему хочется, чтобы все было в идеальном порядке, когда я эту квартиру снова увижу.
Я не осмеливаюсь даже спросить у него о Ру, хотя от Зози знаю, что он по-прежнему там работает. Прошло уже пять дней с тех пор, как Ру столь неожиданным образом объявился, но к нам он больше не заходит. Меня это немного удивляет, хотя, наверное, и не должно бы. Я все уговариваю себя: так даже лучше, очередное свидание с ним только осложнит нашу жизнь. Но спокойствие мое уже нарушено. Я же видела, какое у него было лицо. И теперь снаружи до меня то и дело доносится звон колокольчиков над дверью, ибо тот ветер вновь ожил…
— Может, мне заглянуть туда как-нибудь — просто по дороге? — сказала я как бы между прочим, но Зози мой тон, разумеется, ни капельки не обманул. — По-моему, это неправильно — вот так избегать друг друга, и потом…
Зози только плечами пожала.
— Конечно, зайди… если хочешь, чтоб его уволили.
— Уволили?
— Ну ты даешь! — Она даже фыркнула от нетерпения. — Не знаю, Янна, заметила ли ты, но, по-моему, Тьерри и так уже вовсю на твоего Ру косится, а если ты еще и начнешь заглядывать туда «просто по дороге», он сразу устроит тебе сцену, и ты даже охнуть не успеешь, как он…
Что ж, вполне разумно. Впрочем, как и все, что она говорит. Доверьтесь Зози, если хотите понять суть происходящего. Но, заметив, видимо, что я несколько разочарована, она улыбнулась мне, обняла за плечи и предложила:
— Слушай, давай я сама туда схожу и проверю, как он там. А заодно и скажу, что ему тут все будут очень рады, так что пусть приходит, когда захочет. Да я, черт возьми, могу даже сэндвичи ему отнести, если ты хочешь!
Я не выдержала и рассмеялась:
— Не думаю, что в этом есть необходимость.
— Ты, главное, не волнуйся. Все в итоге встанет на свои места.
И я начинаю думать, что, может, оно и так.
Сегодня, как всегда по дороге на кладбище, зашла мадам Люзерон со своей персиковой собачкой и купила три ромовых трюфеля. Но теперь она уже держится иначе, не кажется такой далекой и высокомерной, вполне может даже согласиться присесть, выпить чашечку мокко и отведать моего трехслойного шоколадного торта. Она, правда, по-прежнему крайне редко вступает в беседу, но ей очень нравится смотреть, как Розетт рисует под прилавком, или вместе с ней рассматривать картинки в какой-нибудь книжке с волшебными сказками.
Сегодня она довольно долго изучала наш святочный домик; одна дверка в нем теперь открыта, и можно видеть, что происходит внутри, в холле, убранном к приходу гостей. Гости, собственно, уже прибывают, а хозяйка дома в вечернем платье встречает их на крыльце.
— Какая оригинальная витрина! Я таких никогда не видела— Мадам Люзерон почти прижалась к стеклу своим густо напудренным яйцом. — А эти шоколадные мышки — просто прелесть! И маленькие куколки тоже…
— Да, они очень хорошо получились, не правда ли? Это Анни их сделала.
Мадам отпила глоток шоколада, задумалась, потом сказала:
— Что ж, возможно, она права. Нет ничего более печального, чем пустой дом.
Все куклы сделаны из деревянных крючков от вешалок, аккуратно раскрашены и тщательнейшим образом одеты. Анни потратила на это массу времени и усилий, зато я мгновенно узнала в хозяйке кукольного домика себя. Во всяком случае, это явно была Вианн Роше — в красном платье, сделанном из шелкового лоскутка, с длинными черными волосами; Анук выпросила у меня прядку моих волос, приклеила их к голове куколки и скрепила обручем.
