Обе молчали, покуда официантка не принесла кофе.
— Ты должна ему сказать! — снова заговорила Донка. — Как это ни неприятно.
— Никогда! — решительно ответила девушка.
— Как это никогда? А что будет с ребенком?
— Не знаю.
— Ничего себе ответ! Только как ты там на крути, а решать все равно придется.
— Не могу я ему сказать, неужели не понимаешь? — Криста опять заплакала.
Донка смотрела на нее так, словно видела самое себя.
— Понимаю, — сказала она. — Два года мы встречались с Эди, и я ни разу не сказала ему: «Послушай-ка, дружок, ты знаешь, к чему это ведет?» Ничего не говорила, молчала, а он в конце концов смылся.
— И тем лучше. Очень нужно унижаться.
— Так ведь отдуваться-то нам приходится! — сердито ответила Донка. — Чихала б я на все это, если бы пузо раздуло у Сашо… Но, к сожалению, раздует у тебя. И никуда не спрячешь.
Криста опять принялась тереть глаза. Двое за соседним столиком обернулись и посмотрели на них.
— Несчастная любовь? — опросил один.
У него были очень мелкие белые зубы, отвратительная улыбка.
— Как вот дам тебе разок… — ответила Донка и показала свою крупную ладонь.
Этого оказалось вполне достаточно, тот, словно кукла, повернулся на стуле. Донка помолчала немного, потом спросила:
— Ну ладно, неужели вы до сих пор ни о чем не говорили?
— Ни слова.
— Значит, он и в самом деле кретин! — решительно сказала она. — А я-то думала, он парень стоящий.
— Не знаю, — сказала Криста, — сначала все было очень хорошо. Но сейчас мне кажется, он смотрит сквозь меня, будто я стеклянная. Вот и сегодня ничего не заметил.
— Да, ты права.
— Он вообще меня не любит. И может быть, никогда и не любил.
— Неправда! — убежденно сказала Донка. — Хотя на этих скотов особенно рассчитывать не приходится.
— Все дело в том, что я тоже не хочу иметь ребенка! — сказала Криста. — Ни в коем случае.
— Почему? — сказала Донка. — Если он согласится, тогда — полный порядок!
— Нет! — решительно сказала Криста.
Позже, вечером, уже лежа в своей темной комнате, Криста с отчаяньем думала: «Нет, ни в коем случае!» Как ни труден и ни ужасен аборт, роды еще ужаснее. Она с какой-то необыкновенной ясностью чувствовала, что не нужно ей ни мужа, ни ребенка, что ей хочется снова стать той девушкой, какой она была еще совсем недавно, просто девушкой, как все. Она чувствовала, что не любит его, что скорее ненавидит его за то зло, которое он ей причинил. За всю ее жизнь никто не причинял ей большего зла, даже отец. И зачем ей все это в самом деле, зачем? Во имя какого сомнительного счастья? Какого заблуждения? Каких таких природных функций, которые, быть может, вообще не имеют для человека никакого смысла? Наверняка не имеют. Она любила щенков, воробушков, когда-то страшно любила крохотную и беспомощную черепашку, но детей не любила никогда. Особенно младенцев…
— Тинче, ты не спишь? — спросила мать.
— Нет, мама.
— Почему?
— Думаю, — ответила девушка.
— О чем же ты думаешь?
— Я думаю, действительно ли Офелия любила Гамлета? — ответила она немедленно.
— И к какому заключению ты пришла?
— По-моему, не любила, — заявила девушка. — В Джульетте я уверена, в Дездемоне — тоже. Но Офелия не любила Гамлета.
— Человек не может сойти с ума ни с того ни с сего.
— Как раз об этом я и думала. В сущности, из-за чего она сошла с ума? Из-за любви? Вряд ли. Я помню, как в фильме она, мертвая, плавала среди белых лилий. Неужели ты не обратила внимания? Офелия не покончила с собой, не отравилась, она просто вернулась туда, откуда пришла.
— По-твоему, выходит, что Офелия какая-то инфузория?
— Нет, мама, она тоже лилия. А у лилий нет настоящих корней, они плывут туда, куда их несет течение, ведь правда, мама?
— Да, — тихонько согласилась мать.
— Ты замечала, что никто не украшает себя лилиями? Берут розы, гвоздики, вообще живые, пахнущие цветы — только не лилии. Почему?
— У них нет стебля, моя девочка, — шутливо ответила мать.
— Вот именно, нет стебля. Один только цветок, прекрасный, но без всякого аромата. Вот и Офелия такая. Она не любила Гамлета, она просто не могла вынести потрясения.
Мать долго молчала в темноте.
— Интересно, откуда у тебя эти мысли?
— Из университета, конечно… Профессор Мирчев все время говорит только о Гамлете. А почему только о нем? По мнению профессора, в нем вся суть проблемы. И вовсе нет. Ведь Гамлет и Офелия — два лица одной и той же правды. Понимаешь, мама? Разум всегда находит способ бороться со злом. Каким бы оно ни было сильным. Но чувства бороться не могут, они просто умирают.
— Я никогда об этом не думала, — ответила мать. — Но, видимо, ты права. Может быть, именно для того Шекспир и создал Офелию.
Криста почувствовала, что по ее лицу снова потекли слезы. Не надо больше говорить, мать так хорошо знает ее голос. Девушка затаилась в темноте, затем принялась дышать спокойно и равномерно, как дышат спящие. Она чувствовала, что мать все еще прислушивается к ней, даже в полусне. Вскоре она уснула. Сейчас уже Криста прислушивалась к ее спокойному, еле уловимому дыханию, напоминающему дыхание птицы. Сон прошел окончательно, теперь она, наверное, не уснет до утра.
«Мама, ты любила отца?»
«Нет, моя девочка».
«Зачем же тогда ты вышла за него?»
«Не знаю. Наверное, думала, что люблю».
«А почему не любила?»
«Женщина может любить только раз, моя девочка. Или ни разу, если упустит свой единственный случай».
«Но тогда зачем люди женятся, не любя? Какой в этом смысл?»
«Если говорить о любви — никакого. Люди не могут жить в одиночестве — вот и все! Одиночества они боятся больше, чем смерти».
«Мама, милая моя мама, поэтому ты иногда так отчаянно плачешь?»
«Да, моя девочка».
«Больше не надо плакать. Ведь я с тобой. Ты никогда не должна чувствовать себя одинокой».
«Но ведь придет день, и я останусь без тебя. И ты тоже когда-нибудь останешься без меня».
«Никогда! — воскликнула она про себя. — Никогда, мама!»
Ночь была очень тихой, небо — черным, лишь одно высокое облако белело, просвеченное скрытой за ним луной. Криста снова вспомнила о той страшной женщине, которая была ее бабушкой. Она и прежде часто думала о ней. Но в эту ночь она словно бы впервые проникла в неизвестное. В то, что когда-то так испугало и поразило ее.
Все это было очень давно, словно в каком-то другом существовании. И в том существовании, казалось, и краски были другие, и все остальное тоже. Она так хорошо помнит этот чудесный теплый вечер сразу же после захода солнца. Наверное, была поздняя весна, сквер утопал в цвету. Дети играли там до полного изнеможения — качели, карусель, деревянная горка. Ох, эта горка, она и сейчас еще стоит на том же месте, и ребятишки до сих пор самозабвенно скатываются по ее блестящей спине. Криста до сих пор нет-нет да остановится взглянуть — не на горку, а на глазенки детей, которые так бесстрашно с нее спускаются.
Тогда только она одна испуганно останавливалась перед горкой, только она не решалась с нее скатиться. А ведь это было так просто. Поднимаешься по лесенке, садишься на вытертые до блеска доски — и вниз. Так просто! И только она одна не могла решиться, побороть страх — ей все казалось, что там, внизу, она как гвоздь воткнется в землю. Однажды мать попыталась ей помочь — поднялась вместе с ней по лесенке, улыбаясь и не выпуская из рук дрожащей ручонки.
— Вот видишь, как это просто! — приговаривала она. — Все дети это делают, даже малыши. А ты уже не малышка, ты большая девочка.
— Нет, нет! — кричала она. — Я хочу сама, мамочка, с тобой я стесняюсь…
Но на следующий день она, конечно, так и не скатилась. И еще через день тоже. И решилась на это как раз тогда, когда в сквере появилась та женщина. Но Криста ничего не заметила, она и увидела ее, только когда все было кончено. Она взобралась на горку, на эту смешную, так ошеломившую ее тогда высоту. Пути назад не было. Криста села и полетела вниз… Из горла ее вырвался крик, в первое мгновение отчаянный, а затем торжествующий. Земли она коснулась так легко, так незаметно, что просто не поверила своим глазам. Криста нетерпеливо осмотрелась вокруг — неужели никто не видел ее подвига? Никто из детей не обратил на нее внимания, — подумаешь, какая-то малявка съехала с горки. Но та женщина ее видела.
Это была красивая пожилая женщина с седыми волосами. Сейчас Криста помнила только ее черную кружевную блузку с высоким воротником. Да еще очки без оправы, с почти квадратными стеклами. Женщина смотрела на нее так, что девочка вздрогнула.
— Молодец, моя девочка! — сказала она. — Оказывается, это совсем не страшно!
Она говорила с Кристой так, как могла бы говорить мать. Девочка гордо молчала, вспоминая, как она летела с горки. Щеки ее все еще пылали.
— Подойди ко мне! — сказала женщина.
