Тамар несколько раз раскрыла и сжала ладонь, сигналя. Шай заметил, что там что-то написано. Она увидела, что он напрягает глаза. Испугалась, что написала слишком мелко. Подняла руку, насколько могла, за сиденьями Мико и Шишко. Шай прочитал: "На уроке отечества, третий куплет, беги за мной".
Тамар посмотрела в своё окно. За окном была улица Яффо, загромождённая и запущенная, вызывающая жалость своим убожеством. Она послюнила палец и стёрла надпись. Шай смотрел в своё окно. Она могла видеть его страх и даже обонять его. Его кадык непрерывно поднимался и опускался. Расстегнул, застегнул и снова расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Она слышала гудение у него внутри. В прошлой их жизни она умела находить Шая в комнатах по этому гудению; иногда оно могло продолжаться по несколько дней, сводя с ума всех домашних, пока не рассыпалось наконец в виде новой чудесной мелодии, или новой, написанной им, песни, или просто приступа гнева и страха. Тогда он швырял своё длинное и тонкое тело на пол и бился об него головой, и только ей удавалось его успокоить, шепча ему что-то на ухо и обнимая.
Они прибыли на Сионскую площадь и продолжали ещё немного ехать до подъёма на улицу Элени Ха-Малка. Мико показал им, где припаркуется, и откуда им возвращаться к машине. Шишко вышел проверить местность. Они видели, как он прохаживался тут и там своей кошачьей походкой, приглаживая свою великолепную причёску Элвиса. Всё тихо, сообщил он Мико через минуту по мобильному телефону, кроме солдаток из военной полиции и двух полицейских, которые интересуются только арабами.
- Вперёд, работать, - скомандовал им Мико, - Песах надеется, что вы выдадите по полной программе.
Шай достал из багажника гитару. Они пошли вместе. Её плечо у его груди. Динка побежала впереди с неописуемой радостью. Убегала и возвращалась, делая вокруг них круги. Тамар знала, что с этого момента у них есть три минуты, когда они могут идти вместе, будто свободные.
И всё же – в пространстве, где двигались их тела, в кругу, который чертила вокруг них Динка, они сейчас были действительно свободны, и вместе, и на минуту можно было представить, что всё как обычно, брат и сестра идут со своей собакой в центре города.
Шай пробормотал углом рта:
- Ничего не получится. Нас поймают.
А Тамар, тоже не шевеля губами:
- Примерно через четверть часа кто-то будет ждать нас на улице Шамая. Одна моя подруга с машиной.
Шай отрицательно покачал головой:
- Они меня везде догонят. Ты ничего не понимаешь.
- У меня есть место, где тебя не найдут.
- На сколько лет? Я всю жизнь буду прятаться? – его голос стал тонким и скулящим. – В конце концов, он меня найдёт. Он меня на краю света догонит. – Она знала этот хнычущий голос и терпеть его не могла. Так он жаловался по утрам, когда не находил любимый сорт хлопьев с молоком, или когда у него не было чистых трусов. – Я тебе говорю, он меня убьёт. Подумай хорошо.
На это ей нечего было ответить. Ещё одна пугающая дыра в её плане. Шай продолжал её пилить:
- Что за сумасшедшая идея пришла тебе в голову? Ты что, Джеймс Бонд? Ты всего лишь шестнадцатилетняя девочка, а это жизнь, проснись, наконец, это не фильм об операции "Энтеббе"[48]. Это не твои книги. Отстань от меня с этим. – У него не было сил идти и говорить, он остановился и втянул воздух. Его голос вдруг смягчился: - Ты не видишь, в каком я состоянии? Ты не понимаешь, кто я? Я не могу без дозы. Хватит, Ватсон, ты меня потеряла.
Она сглотнула слюну:
- Я тебе купила на первые дни. Чтобы ты был спокоен, пока мы не начнём по-настоящему.
- Ты – что?!
Он ошарашено посмотрел на неё. Его плечи согнулись, будто кто-то положил на них неподъёмный груз. Они молча прошли ещё несколько шагов. Снова оказались на улице Яффо. Шли очень медленно, как в замедленном фильме. У них была ещё одна минута свободы, не больше.
- Это укрытие, - сказал Шай более податливо, - сколько времени я должен там пробыть?
- Пока не будешь совершенно чист.
- Чист? – он остановился от изумления, и кто-то наткнулся на него сзади. Гитарные струны издали поражённый звон.
- Но ты же говорил! Ты сам просил! – подскочила Тамар прямо посреди улицы, совсем забыв, что Шишко может откуда-то наблюдать за ними, рассерженная, как маленькая девочка. – По телефону! Ты тогда сказал!
- Да, сказал, конечно, сказал…- хмыкнул он и продолжал идти, с трудом передвигая ноги, начиная вспоминать эту свою сестру, которую в восьмилетнем возрасте, когда ожидали снега, папа послал принести ещё хлеба из магазина, и когда она пришла в магазин, там уже не осталось хлеба, а снег уже начинал падать, и Тамар пошла в другой магазин, дальний, но и там не было хлеба, а улицы заносило снегом, и Тамар решила пойти в пекарню "Анжель" и прошла пешком километра три по снегу, который уже доходил ей до колен, и потом прошла весь обратный путь и вернулась домой в семь вечера. Он помнил, как она вдруг возникла в дверях, синяя от холода, в промокших сапогах, но с хлебом в руках.
- Ты не сможешь… Одному это не под силу, есть учреждения, которые… - его голос сорвался, - а в учреждение я не пойду! И не надейся. Там они меня моментально найдут. У него везде связи. – Волны рыданий пробегали у него под кожей подбородка и щёк, и Тамар подумала, что, сколько она себя помнит, она, в сущности, была его старшей сестрой. – Ничего не выйдет, Ватсон, - проскулил он без голоса, без выражения, - беги один. Сейчас. Беги, пока ещё можешь. Тебя он отпустит. Ты ему ничего не должен.
Ещё и говорит с ней в мужском роде, как раньше.
- Но почему мы не сможем? – возбуждённо прошептала она. – Я подготовилась. Расспросила людей. Я совсем… - она не знала, как передать ему всё, что с ней было, - Шайчик, миленький, Холмс, это будет очень трудно, это будет ужасно, но ты увидишь, люди делали это так, сами, с друзьями, с родными, я знаю – делали, и я смогу. Ты избавишься от этого. Только не сдавайся!
Перед ними уже была видна площадь. Нужно было прекращать разговор, но оба были слишком взволнованы. Шай не смотрел на неё. Шёл, согнувшись, волоча ноги. Недоверчиво качая головой:
- Ты ненормальная, ты не понимаешь, во что ты нас втягиваешь. Это не экзамен по Танаху, где, если подготовишься, сдашь. Ты не представляешь себе, что такое ломка. Я ради дозы убить могу.
Она остановилась, схватила его за плечо, легко развернула к себе:
- Убьёшь меня?
Он посмотрел на неё долгим взглядом, всё лицо его задрожало от усилия не заплакать:
- Это так, Тами, - сказал он наконец сломанным голосом, - я этим уже не управляю.
На площади они нашли место в тени, рядом с банком. Шай вынул гитару, а чёрный футляр положил раскрытым на землю. Потом сел на маленькую каменную скамейку и настроил струны.
Несмотря ни на что, когда он начал играть, её душа наполнилась радостью.
Люди останавливались возле них. Были даже такие, которые узнавали её по прошлым выступлениям, другие узнавали его, и ещё до того, как она запела, там собралось необычно много публики. Вдалеке у ограды стояли двое высоких полицейских, которые под своими фуражками выглядели, как братья-близнецы. Тамар обрадовалась полицейским. Улыбнулась им глазами. Оба ответили на её улыбку. Один из них легонько тронул другого локтем, и они стали приближаться к ней. Она решила, что споёт "Сюзан", с которой начинала свою короткую карьеру уличной певицы. И как всегда, как только послышался её голос, всё больше и больше людей останавливались, и там уже собрался круг в четыре или пять рядов. Она увидела, как клетчатая рубаха Мико начала перемещаться между двумя последними рядами. Шишко она не видела, и это её беспокоило.
Закончила петь и поклонилась в ответ на аплодисменты. Люди подходили и бросали монеты в футляр гитары. Пара родителей послала крохотного ребёнка в коротких штанишках положить пять шекелей, он уточкой доковылял до них, застеснялся и вернулся и снова был послан, пока не сделал это под звуки аплодисментов. Тамар заставляла себя сладко улыбаться, хотя всё её существо находилось в готовности к следующим минутам. Шай совсем не реагировал. Ей казалось, что он полностью отключился, отказавшись от собственной воли, и что он поручает – или бросает – ей свою судьбу. Когда её взгляд останавливался на нём, она с отчаянием думала, у меня нет партнёра, я одна. Динка встала. Потянулась и снова легла, но тут же встала. Не находила себе места. Чувствовала напряжение, исходящее от Тамар.
- Урок оте… - сказала Тамар и поперхнулась, - урок отечества.
Шай заиграл вступление. Она чувствовала, как голос сжимается у неё в горле и пропадает от страха. Откашлялась, и Шай начал сначала. На этот раз она вступила вовремя. Она пела о крестьянине, пашущем землю на старой картине, висящей на стене класса, а за ним – знойное небо, кипарисов ряд вдали, вырастит крестьянин хлеб нам, чтобы мы быстрей росли.
Закончила первый куплет и стала слушать гитару и даже не заметила, когда Шай удалился от знакомого мотива и минуту или две импровизировал, будто шепча что-то, предназначенное только ей, тихую мелодию, ещё более печальную, чем сама песня, как личный плач в песне тоски по невинной, как ребёнок, стране, которой больше нет, а может, никогда и не было на самом деле; потихоньку, осторожно вёл он её обратно к песне, она подняла голову, облизнула губы и увидела Мико, стоящего позади пожилой женщины. Тамар смотрела на неё со странной слабостью и думала, что она очень красива: прямая, серебристые волосы свёрнуты в клубок на макушке, лицо обожжено солнцем, изрезано характерными морщинами, а глаза синие и сверкающие. Она представила, как пальцы Мико быстро открывают застёжку на её сумке и шарят внутри. Газета, которую он держал, прикрывала его руку от стоящих рядом с ним. В отчаянье она перевела взгляд, ища Шишко. Где он прячется. Где подстерегает.
