На четвёртый день с утра Гасан вышел из дома и отправился бродить по окрестным горам. Перед его глазами неотрывно стояла та страшная груда из обглоданных, обгрызенных с концов костей. Каждый день, каждый час он мучительно пытался представить, как всё произошло. Иногда он почти физически ощущал те мучения, которые испытал сын в последние минуты жизни. Ему порой казалось, что это его тело — здоровое, мускулистое, сильное — содрогается, бьётся судорожно в медвежьих лапах. Рычащего, разъярённого зверя с оскаленной пастью Гасан видел совершенно отчётливо. Горячее медвежье дыхание обдавало влажным жаром лицо будто наяву. От таких видений горец покрывался липкой испариной.
Снова и снова он вспоминал то утро — как он прощается с сыном, как скачет на коне через ущелье, подогреваемый похотливой страстью… Ясно помнил каждое мгновенье: всё до последней мелочи, до последнего сказанного тогда кем-то слова.
Он ехал за водкой и женским телом, первоначально собираясь вернуться к ночи. Но не вернулся, не выполнил данного обещания. Воспоминание об этом жгло так, что чабан был готов броситься со скалы в пропасть или размозжить голову о камни. Ведь он же мог, мог вернуться!
И ничего бы тогда не случилось. Сейчас бы они опять пасли вдвоём стадо, и сын по привычке дразнил Сидука.
Осознание собственной вины было невыносимо. Душа болела так, будто её кромсали тысячами ножей, тысячами стальных отточенных лезвий. Гасан выкатывал глаза и, скрежеща зубами, выкрикивал дикие проклятья, почти готовый ринуться с крутого уступа вниз. Бросался вперёд, в слезах, в рыданиях. Но в последний миг останавливался, утихал, валился на землю и подолгу лежал на ней, обхватив голову руками и скуля по щенячьи.
А потом… Потом неизменно вспоминался тот миг, когда, пьяный и пресыщенный, он уже собирался ехать назад, но девица его удержала. Гасан помнил, как в нём тогда боролись плотская страсть и тревога за сына. И страсть одержала в итоге верх — он остался, поддался на уговоры, позволил себя уговорить.
Теперь, вспоминая об этом, Гасан рычал от бессильной ярости. Ведь если бы он тогда пересилил себя и уехал, то Джабраил был бы жив. Гасан помнил, как заглушал тогда в себе тревогу: «Пусть остаётся на ночь один, давно пора привыкать».
И вот его сын лежит теперь бесформенной кровавой массой, завернутой в белый саван, в холодной, заложенной камнями, могиле.
«Зачем тебе возвращаться. Уже поздно. И темно. Тебя съедят волки», — звенел в ушах насмешливый голос проститутки.
Гасан зверел. Это она, она виновата во всём! «Волки съедят»! Она что, знала заранее? Одна мысль, безумнее другой, рождалась в его кипящем, клокочущем мозгу.
Зачем он с ней спутался? Зачем вообще туда привели эту Хадижку? Если бы с Гаирбеком была лишь грубая и полнотелая Аида, от которой разило табаком и перегаром, то он бы ни за что не остался там на ночь. Его жена тоже грубая и оплывшая. Только не пьёт и не курит.
Да, во всём виновата молодая проститутка! Она вообще не человек — животное, тварь! Разве проститутка может быть человеком?! Она завлекала, заманивала его нарочно, чтобы он забыл о сыне. Она улыбалась, смеялась тогда лукавым иблисом. Смеялась над ним! Не из-за него, а из-за Хадижки погиб сын!
Эта дикая мысль выкристаллизовалась в голове Гасана не сразу. Первые дни после похорон его мозг был отупевшим, безжизненным. Но потом, когда он с трудом вышел из дома и отправился бесцельно бродить по окрестностям, чтобы хоть как-то заглушить страшную душевную боль, мозг его заработал лихорадочно. Образы — яркие, красочные, безумные, рождались почти мгновенно, наплывали один за другим, роились в голове. Угрызения совести были столь страшны, что ему хотелось бежать со всех ног прочь, нырнуть, забиться в горную расщелину от этого тяжёлого, давящего, словно могильная плита, ощущения вины.
Чьей вины? Его? Но ведь он же хотел, он собирался ехать назад в тот вечер. Он даже на ноги встал, чтобы идти к коню.
«Зачем тебе возвращаться. Уже поздно. И темно. Тебя съедят волки», — резануло снова.
И молодое лицо распутной девахи всплывало перед ним вновь и вновь. Она улыбалась. Почему-то всегда улыбалась в его видениях. Эта улыбка вызывала теперь в Гасане такую ненависть, что он с проклятиями пинал ногами деревья, ломал ветки, поднимал с земли и швырял в скалу камни. Горец возненавидел её так, словно это она, а не медведь, неизвестно откуда вдруг появившийся, погубила Джабраила.
Он должен отомстить. Кровь за кровь. Хадижка лишила его сына, и за это он лишит её жизни. Ведь он знает, где её найти. Он поедет в Город Ветров, разыщет там сауну «Орфей» и убьёт её. Просто перережет ножом глотку, словно барану.
Гасан вынул из ножен крупный охотничий нож, с которым почти никогда не расставался и провёл пальцем по остро наточенному лезвию. На подушечке выступила кровь. Горец шумно вздохнул и ощерил заросший рот.
Когда Гасан принял решение, то самообладание вернулось к нему и он сделался спокоен. Жене сказал, что поедет в райцентр, к троюродному брату будто бы по делу. Она удивилась: ведь тот всего несколько дней назад был у них на похоронах. Да и какие могут быть теперь неотложные дела? Но Гасан быстро придумал какую-то правдоподобную отговорку, и жена отстала с расспросами.
До райцентра он добрался на попутной машине, которую остановил за соседним аулом, от которого начиналась грунтовка. А там сел уже в рейсовую маршрутку и долго трясся по разбитой ухабистой дороге, неотрывно глядя в окно, на нависающие крутые могучие скалы, на ухающие вниз провалы ущелий, над которыми неспешно парили орлы. Маршрутка тащилась медленно, осторожно петляя на узких серпантинах перевалов.
Приехав, Гасан вылез на шумной пропылённой автостанции, на самой городской окраине. Город — жаркий, суетный, пронзительно гудящий тысячами машин поначалу его оглушил.
Чабан долго слонялся возле автовокзала, по грязным неасфальтированным улицам, ещё не зная толком, где и как искать нужный ему притон. Прохожие, глядя на его грязную пропылённую одежду, на заросшее осунувшееся лицо останавливались, оборачивались вслед.
Он постучал в ворота частного домика, попросил напиться. Хмурая сонная от дневной жары хозяйка посмотрела неприветливо, исподлобья, но во двор, в углу которого был устроен небольшой водопроводный краник, его всё же пустила.
Наглотавшись холодной, с сильным привкусом хлорки воды, Гасан, молча, не поблагодарив, вышел обратно на улицу. Сел на поваленный, разогретый солнцем каменный столб линий электропередач, задумался.
У него не было никакого чёткого, проработанного до деталей плана. Им двигал страстный жестокий порыв — скорее ехать в город, найти и убить.
«Зачем тебе возвращаться. Уже поздно. И темно. Тебя съедят волки», — снова вспомнил он и, скрипнув зубами, пробормотал проклятье.
Так просидел он долго. Задумчивый, отрешённый. «Надо убить. Надо убить», — сверлило мозг. На лице выступили горячие капли пота, влажные ладони неспокойно шарили по коленям, по замызганным штанинам.
«Где тут этот «Орфей"? У кого узнать"? — думал он беспрерывно.
И вдруг Гасана осенило. Он быстро вскочил на ноги и почти бегом ринулся к трассе, по которой неслись в обе стороны потоки бесконечных, сверкающих под солнцем автомобилей. Поднял руку, ловя такси.
— Салам алейкум, — распахнув дверцу остановившейся возле него машины, бросил он в круглое, безразличное лицо водителя. — Мне «Орфей» нужен, сауна есть же? «Орфей»? — повторил он по-русски, с сильным акцентом.
Водитель поглядел на Гасана внимательно, скользнул взглядом по его диковатому лицу, пропылённой одежде и понимающе усмехнулся.
— Садись, — кивнул он головой.
Гасан, забыв даже спросить про цену, живо залез в салон. Внутри было душно, и он сразу же опустил стекло со своей стороны до самого низа.
Они покатили через весь город по широким шумным и загазованным проспектам, мимо высоких многоэтажных домов и бесконечных милицейских патрулей, стоящих едва ли не на каждом перекрёстке. Те, поджарые, собранные, сжимали в обнажённых до локтя руках автоматы и с заметным напряжением смотрели на дорогу, на проносящиеся мимо них машины. Но на такси никакого внимания не обращали и не остановили ни разу.
Водитель оказался словоохотливым, весёлым парнем.
— «Орфей» — хорошая сауна. И бабы там что надо, — подмигнув Гасану, бесстыдно заявил он напрямик.
— А что, бывал? — спросил чабан.
— Да кто ж в ней не бывал? Туда пол-города ходит.
Далее водитель подробно, смакуя детали и поминутно сплёвывая в открытое окно, рассказал Гасану о своих посещениях этого борделя. Так бывает, когда вдруг встречаешься случайно с совершенно незнакомым, чужим тебе человеком, зная, что видишь его в первый и последний раз.
— Конкретные там кадры[7], отвечаю. Во все щели долбятся, — восторгался тот. Гасан внимательно слушал.
