Гасан диким зверем бросился вперёд и, перемахнув через подоконник, вмиг оказался на пустыре, прямо за спиной проститутки. Хадижка вздрогнула от неожиданности и резко обернулась. Но когда её глаза, встретившись с налитыми кровью свирепыми глазами чабана, округлились широко, а губы, густо накрашенные яркой помадой, раскрылись, уже готовые исторгнуть крик, мохнатая шершавая лапа горца цепко зажала ей глотку. Гасан толкнул её к стене, в чёрную тень деревьев.
Хадижка извивалась всем телом, рвалась бешено и, глухо мыча в ладонь, таращила полные ужаса глаза. Но Гасан, прижав её спиной к стене и заломив руки, навалился всей тяжестью. Их лица оказались совсем рядом, почти вплотную. Чабан дышал тяжело, отрывисто, и на его шее, на лбу рельефно вздулись тугие жилы. Через лёгкую тонкую одежду он явственно ощущал тепло её тела — тела ещё живого человека. И чувствовал, как колотится в этот миг её сердце, как пульсирует кровь в артериях, как мокнет от жаркой испарины блуза.
Хадижка утихла. Только дрожала как осиновый лист и часто моргала глазами.
— Узнала? — лихорадочно запинаясь, забормотал Гасан. — Это всё из-за тебя! Из-за тебя моего сына убил медведь!
Она опять задёргалась и снова что-то отчаянно замычала в ладонь, мотая головой. Лицо её посерело, из глаз брызнули слёзы.
— Да, шлюха, из-за тебя! — Гасан выкрикнул яростно.
Больше он ничего не смог сказать, и несколько мгновений смотрел на свою жертву в немом бешенстве, сверкая глазами. Хадижка выла глухо, и в её взоре стояло лишь выражение дикого ужаса и страстного, нечеловеческого желания жить. Жить! Жить, во что бы то ни стало!
Но Гасан уже взмахнул ножом. Клинок остановился на мгновение в воздухе, а потом понёсся вперёд и вниз, целясь отточенным остриём под левую грудь, в самое сердце. Он ощутил короткое, упругое сопротивление чужой плоти, и почувствовал, как конвульсивно рванулось тело жертвы. Звук от удара был глухой — странный, быстрый звук пронзаемых сталью человеческих мышц.
Тело Хадижки ослабло, враз сделавшись вялым и безвольным. Как будто сжатая до предела пружина вдруг утратила всю свою силу и начала рассыпаться. Глаза её закатились, и чабан больше не чувствовал биения сердца. В его руках вместо живого, рвущегося на волю человека была теперь какая-то податливая, обессиленная масса. Убийца разжал руки, и тело проститутки сползло по стене на землю, пачкая его одежду и руки кровью, густо тёкшей из глубокой раны.
Удар Гасана пришёлся точно в цель. Хадижка была мертва, и лежала у его ног, неестественно изогнув ноги. Её волосы разметались густыми прядями по пыльной земле.
Гасан несколько мгновений в упор смотрел на труп. Потом тяжело вздохнул два раза и провёл ладонью по лицу, по глазам. На лице осталась кровь. Солёная, тёплая, ещё живая кровь. Он прикоснулся пальцем к щеке и провёл по ней с силой. Пальцы были красными, липкими.
Горец закрыл глаза. Кровь, опять кровь. Он вспомнил полуобглоданные кости сына с ещё оставшимися на них лоскутками мяса. Его растерзанные останки пахли свежей кровью. Свежей кровью теперь пахнут и его руки. И нож, зажатый в правой руке, тоже источал запах крови. Он поднёс подрагивающие руки к лицу и смотрел на них долго, пристально.
От этого запаха к горлу подкралась гадливая дурнота. Хотелось куда-нибудь спрятаться, забиться и тереть до одури сухим песком руки. Тереть, раздирая кожу, чтобы вывести, вытравить прочь этот невыносимый запах.
Вокруг не было ни души. Лишь безучастные ко всему цикады громко стрекотали на деревьях.
Гасан глянул вниз. От трупа к его ногам текли обильные густые ручьи. Он торопливо отдёрнул правую ногу, но носок ботинка уже успел испачкаться в крови. Он повозил ступнёй по земле, но от этого лишь запачкал влажный носок грязью. Тупо смотрел на него, на нож, на труп, на собственные руки.
И Гасан вдруг понял: ему не убежать, не скрыться от запаха крови. С этой минуты он въелся в него так же, как запах овечьей отары или дымного чабаньего костра. Той, прежней жизни у него больше никогда не будет. Не будет ни родного аула, ни друзей-односельчан, ни родственников, ни сварливой жены. А останется только эта жизнь — новая и дикая, c пьянящим запахом человеческой крови.
Чабан завыл. Когда он ехал сюда, то совсем не думал, что будет делать потом, когда убьёт Хадижку. Им двигало лишь жгучее желание отомстить, во что бы то ни стало, любой ценой. Но теперь, когда он совершил убийство, ему сделалось страшно. Его душа отказывалась принять эту новую жуткую жизнь, и руки, перепачканные кровью, горели точно в огне.
Он взревел дико, безумным зверем. Развернулся и побрёл, пошатываясь, прочь, через пустырь к улице. Долго шёл по ней — яркой и освещённой — куда-то, слыша позади себя удивлённые возгласы, крики встречных людей. Но он проходил мимо них безучастно, иногда задевая плечом.
Потом возле него резко затормозила машина, и выскочившие оттуда вооружённые люди окликнули его властно, зло. Гасан не обернулся. Тогда они подбежали, схватили его за плечи, за руки. Он забился отчаянно, замахал ножом. Но его ударили с силой в живот, свалили наземь, заломили окровавленные руки, вырвали из них нож, с металлическим лязгом захлопнули на запястьях наручники.
А потом, когда его рывком подняли на ноги и поволокли к УАЗику с крутящейся на крыше мигалкой, он лишь водил по сторонам одурелым бессмысленным взглядом и улыбался полоумно, во весь рот.
Санкт-Петербург, ноябрь 2006 г., исправлено и дополнено в июне 2010 г.
Денис быстро шёл по парку. Этот летний вечер был особенно зноен и тих, и разопревшие, распарившиеся за долгий день люди заполонили все его аллеи.
Мимо проходили девушки. Красивые, модно одетые, с густо накрашенными лицами, сверкающие золотыми цепочками на точёных шеях. Или же невзрачные, корявые, в платках, диковато смотрящие по сторонам своими тёмными глубоко посаженными глазами.
Модные гуляли по трое-четверо — держась под ручки, они оживлённо болтали, грызли подсолнечные семечки, плюя под ноги кожуру, звонко смеялись и окидывали замотанных в платки презрительными взглядами. Те шли тихо, и, как правило, в сопровождении мужчин, потупив взор в асфальт и мелко семеня ногами.
На скамейках сидели большие компании парней. Они забирались на них с ногами и, небрежно сбросив шлёпанцы на землю, с бесстыдной откровенностью почёсывали свои крепкие, поросшие густыми чёрными волосами голени и икры. Пили лимонад из пластиковых бутылок, густо плевали вниз, громко гоготали и провожали девушек наглыми, плотоядными взглядами.
— Ва-а-а…, вот пошла вся такая, в натуре, — сально ухмыляясь, приговаривали они.
Степенно прогуливались старики, важно, с осознанием собственного достоинства вышагивая старческими, плохо сгибающимися ногами. С гомоном и пронзительным визгом носились маленькие дети, размахивая палками, швыряя друг в друга камнями и сухими комьями земли. То тут, то там раздавались недовольные возгласы их мамаш.
Денис свернул с широкой центральной аллеи на узкую тропинку, петляющую в густых колючих зарослях ежевики. Убавил шаг и украдкой, почти воровато оглянулся. Внимательно пробежал глазами по лицам сидевших на ближайшей лавке четверых мощных парней в спортивных штанах. Потупился, опасливо шмыгнув носом. И быстро зашагал вперёд.
Шум и гомон остались позади — от аллеи его теперь отделяла живая стена густого кустарника, деревьев и высокой травы. Здесь парк был запущен и безлюден. На узкую утоптанную тропинку со всех сторон выползали, словно змеи, мясистые и шипастые ежевичные побеги.
Он шёл быстро, срывая на ходу чёрные сочные ягоды. От них на пальцах оставались липкие разводы. Пару раз вскрикнул и невольно отдёргивал руку, когда острые шипы больно царапали его загорелую кожу. От предзакатной духоты белая футболка Дениса промокла насквозь, и на спине проступило большое тёмное пятно.
Миновав, наконец, ежевичные заросли, он пошёл быстрее. Жёсткая, но не колючая трава, росшая по обеим сторонам тропинки, доходила до колен — здесь, в густой тени деревьев, она не сохла и не выгорала даже летом. Местами сквозь почву пробивались ключи. Глубокая дренажная канава с крутыми обрывистыми берегами шла параллельно тропе, в метре от неё. Земля под ногами была чёрной и сырой.
Дорогу Денису неожиданно преградило бревно, лежащее поперёк дороги. Он поспешно перешагнул через него, но потом вдруг остановился и повернул назад. Поглядел под ноги, толкнул его ногой. Перед ним лежал засохший ствол молодого пирамидального тополя, неизвестно для чего притащенный и брошенный кем-то посреди тропинки. Когда он проходил здесь в прошлый раз несколько дней назад, никакого бревна не было.
Денис огляделся. Буйные заросли из высокой травы, кустов и перевитых вьюнами деревьев обступали тропу. Они казались очень густыми, с едва различимыми просветами. Сочные пышные листья южных растений висели понуро. Воздух был недвижим, и духота казалась невыносимой.
