— Странно мне тут. Как будто не жизнь, а кино.
— А чем плохо жить, как в кино? Сколько девушек мечтает так жить.
— Да чего в этом хорошего… Как будто не свое все. Ну, как на вокзале или в гостинице.
— Хорош вокзал! Мебель итальянская, панели дубовые.
— Вот именно. Мне бы лучше мой столик, пусть ободранный, мои ступенечки, мой рукомойничек…
И откуда была в ней эта страсть к убогому житью, среди потертых, привычных вещей? Я тогда спорить с Алисой не стала, только усмехнувшись про себя, посоветовала:
— Меньше кисни. А то надоест Сергею на твою постную физиономию глядеть — найдет повеселее.
Алиса глянула с ужасом.
— Ты, дорогая, походи куда-нибудь, к косметологу, на массаж…
— Я ж кормлю.
— Ну, переведи на смесь. Сейчас любые есть…
Алиса вспыхнула и сообщила:
— Буду кормить сама, пока молоко есть!
Потом, видимо, решила, что взяла слишком резкий тон, и начала угождать по-деревенски настырно: «Чаю? Кофе? Вот конфетки очень вкусные!» Что-то еще плела о том, что, кроме меня, ей и словом перекинуться не с кем… Видимо, с няней и домработницей тем для бесед не было. Скорее всего, они ее презирали, а она их боялась. Дядьки и тетки, приезжая в гости, наверное, лишь кряхтели от зависти, наблюдая Хановы хоромы, и разговор с ними тоже не получался…
Построил Хан этот дом вопреки моим советам, чтобы порадовать мать, показать ей, кем он стал. Все деньги, что были у него, помимо наших общих счетов за кордоном, ввалил в этот нуворишский особняк. Мне кажется, Мария Тимофеевна и не слишком поняла, что все это принадлежит ее сыну, когда ее перевезли в хоромы. А вскоре она умерла. Хан на похоронах с черным лицом и стеклянными от водки глазами так страшно взвыл над гробом, что партнеры и прихлебатели, съехавшиеся хоронить уборщицу, смущенно отвернулись.
Тогда после похорон Хан снова предложил мне бросить все и уехать куда-нибудь. Теперь, правда, не в Сибирь, а в Европу. И в этот раз я не смеялась, а задумалась ненадолго. Может, и впрямь? Денег много. Хан даже не знает, насколько много. Можно жить долго и счастливо где-нибудь на берегу Красного моря… Или Средиземного… Или Атлантического океана… Ездить на оперные премьеры в Милан, встречать Рождество в Париже, а Пасху в Италии… Но тут же я ощутила такую пресную скуку! Мои налаженные годами связи, моя репутация у сильных мира сего, моя тайная власть… Еще более сладостная от того, что тайная, не напоказ. Мне нравилось ощущать дрожание невидимых нитей, зажатых в моей руке. Нитей, которые тянулись к сверкающим верхам и уходили вниз в самую подзаборную грязь. И променять это почти ощутимое физически утяжеление денег на счетах, эти льстивые испуганные улыбки зависимых от меня людей на тихую жизнь с Ханом? Конечно, денег много, но уж я-то знаю, что, стоит только прекратить монотонное их подкачивание, и они начнут убывать. Просто испаряться!!! А Хан и так никуда не денется. Во-первых, жить без меня он не может. А во-вторых, все его основные капиталы в моих руках. Конечно, Хан простоват, но не до такой же степени, чтобы не понимать, что я хозяйка положения.
«Интересно, — подумала я тогда, уходя от Алисы, — сообщил ли ей кто-нибудь из доброжелателей о моей многолетней связи с ее мужем? Да вряд ли… Кто рискнет связываться с бешеным Ханом?… Он же просто удушит за такое…»
Потом, уже зимой, Хан завел со мной разговор про жену:
— Ксения, что-то Алиска совсем смурная стала. Слоняется, как привидение. Может, мне ее в Эмираты на пару недель отправить?
Я представила себе полоумную Алиску в Эмиратах и содрогнулась.
— Не надо, пусть лучше к родным съездит.
— Да чего ей там делать-то? Юрик куда-то на Север мотанулся. К какому-то святому Спиридону… Да и чего Ваську в этот лес таскать? Летом съездим дня на два, и хватит.
А летом Алиса исчезла. Уехала тайно. С Васькой, естественно. Хан взбесился. Решил сначала, что это наезд, но нашел ее записку и просто озверел от такой прыти. Одним днем — туда и обратно — съездил к ее родственникам, но Алису не нашел. И никому из них она о своем решении не рассказывала. Потом сам лично сходил к ментам, что было просто потрясением для нашей криминальной общественности. Забегал ко мне в офис по три раза на дню страдать. В конце концов через неделю мне это надоело. У Сергея были важные встречи, нужно было утрясать одно дело с таможней, некий серьезный человечек требовал неусыпного догляда… А мой партнер совершенно расклеился. И хотя я не без ехидства подумывала оставить все на произвол судьбы, решила вмешаться. Дело в том, что я-то знала, куда уехала Алиска.
Еще когда она была беременна Васькой месяце на седьмом, Алиса уговорила меня съездить с ней к чудотворной иконе Божьей Матери в женский монастырь. Езды туда было часа три от силы. Я согласилась, но в дороге ее таки растрясло, и пришлось остановиться в сельце, не доезжая обители. Село, почти пустынное, раскинулось вдоль реки. Глуховатая бабка радостно пустила нас передохнуть. У Алисы так ломило поясницу, что решили заночевать. Хан, который в это время уезжал в столицу, звонил несколько раз. Но мы как-то запудрили ему мозги, и он решил, что мы у меня на даче. Баба Лида постелила нам на широченной кровати с чугунным изголовьем. И я, утонув в перине, отоспалась впервые за последние годы.
Утром она поставила на стол парное молоко, пирог с ежевикой, картошку и не отпустила, пока мы не откушали. Мы оставили водителя досыпать в машине и отправились к монастырю пешком. Шли босиком, держа туфли в руках. По сторонам высились травы. Цвело все. Пока дошли, солнце уже начало припекать, и сладкий дух полевых цветов поднимался вокруг. Мягкая пыль холодила ноги… Конечно, Алиса поехала туда, к этой бабе Лиде. Та по доброте душевной вполне могла принять ее с ребенком без всяких денег.
Я отправилась к Алиске сама: еще не хватало, чтобы Хан в порыве праведного гнева пристукнул ее. Только этого мне и недоставало в моих сложных делах.
Да, она была там, у бабы Лиды. Сидела себе на крыльце и чистила картошку. Васька с голой попой на четвереньках бегал по высокой траве, которой зарос весь двор. Алиса встретила меня со спокойным достоинством, без обычной своей испуганной суетливости. Поднялась, вытерла руки о передник, одной рукой подхватила поперек живота Ваську, другой взяла миску с картошкой и провела меня в дом. Оказалось, что баба Лида болеет. Лежит два месяца уже: то ли спина, то ли сердце… Бабка громко, со слезой поведала мне, что если бы не Алиса, то уж померла бы голодной смертью. А теперь она на нее отпишет дом, и они заживут очень даже прекрасно. Алиса, слушая весь этот старческий бред, смотрела с улыбкой сквозь меня.
— Ну ладно, подурила и хватит. Собирайся, поехали домой.
— Нет, Ксюша, я не поеду.
Вот сейчас она точно меня видела. Смотрела с теплотой, точно на родную.
— Ты не сердись, Ксюшенька, мне тут хорошо. Тут мне надо жить. А там, у вас, я как в тюрьме. Я к вам приезжать буду, проведывать. Варенье привезу. Видишь, я уже наварила. Яблочное… Яблоки в саду прямо под ногами лежат. Никто не собирает…
На столе в рядок стояли банки с прозрачно-янтарным вареньем.
— Ты, Алиска, с ума, что ли, сошла? Разве Сергей тебе позволит здесь остаться? Он же тебя убьет, идиотка!
— Не убьет. — Она сказала это уверенно и мягко. — Не убьет. Он меня любит.
Внутри меня все затряслось от гнева. Но что-что, а сдерживать себя я умела. И я ответила холодно:
— Ну, любит — не любит, а разнесет здесь все к чертовой матери! Так что ты иллюзий себе не строй, а собирайся. Он человек серьезный, у него обязанности, а ты его от дела отрываешь своими выкрутасами.
— Да ему, Ксюшенька, эти дела совсем безразличны. Ведь это он для тебя старался. Он же любил тебя, верно?
Это «любил» просто доконало меня. И что эта девка себе вообразила — любил! А теперь, что ли, не любит? Она — так, жена, производительница наследников. А я… Я — это я! И, плюнув на дальнейшие уговоры, я вместо «до свидания» проговорила:
— Делай как знаешь. Но я Хану скажу, где ты.
Алиска бросила мне в спину:
— Скажи. Я не обижусь.
Пока ехала до города, злость во мне не утихла, сделалась тяжелее. И чего это я не сообщила ей, что любящий отец и муж ко мне регулярно для занятий сексом бегает? Тут мне тоскливо сдавило сердце: нет, уже не бегает. Как сын родился, с тех пор и не заглядывал в мою квартиру. В офис ко мне регулярно наведывался, а домой — нет… Но не может же быть, чтоб он стал не моим, а ее — Алискиным!..
Хан уехал за женой и пропал на неделю. Холуи мои шушукались: еще бы, какое поле для пересудов! Жека опять подползал с намерением взять дела Сергея на себя. И Петрович, мой бодренький начальник охраны, изрек невразумительное: «Чтой-то, Ксения Алексеевна, шорох такой нехороший среди народа… Предпринимать действия или как?» Я посоветовала Петровичу меньше жрать водку, тогда и шорох в голове утихнет. А Жеке кое-какие концы отдала. Он ретиво кинулся проводить в жизнь свои наполеоновские планы.
