Потянулся за горячим лакомством деревянной ложкой, не может поймать румяный кусок. Язык в чашке плавает, в руки не дается. Варвара поймала кусок, затолкала ему в рот. Сама смеется, незаметно под бок пальцами тычет. Деды уже между собой переговариваются, вспоминают молодые годы. За купца Горюнова по чарке выпили. Иван их тоже поддержал, хотя знал бывшего хозяина фактории только по рассказам.
Еще немного посидев, парень собрался выйти во двор и с удивлением заметил, что ноги не слушаются.
– Эх, слаб ты, однако, Ванька! – посмеиваются старшие. – На вид вроде как мужик заправский, здоровый да сильный, а медовушка с ног валит!
– Что смеетесь, ахмадеи? Вам бы все под себя ровнять! – выглянула из-за косяка бабка Марина. – Не видите, мальчонка устал, ночь не спал с вами. На свежий воздух надобно. Ему с вами не ровняться. Вы вон, почитай, кажон день к напитку прикладываетесь.
– Я помогу! – подскочила Варвара, помогая Ивану подняться, повела на улицу.
– Тащи, Варька, его на сеновал! Там воздух свежий, быстро одыбается! – замахали деды вслед руками.
Опираясь на сильную помощницу, Иван кое-как доковылял до забора. Ноги разъезжались в разные стороны, если бы не Варвара, так и завалился бы, где стоял. С другой стороны к нему бабка Василиса подскочила, накинула правую руку себе на шею, помогла добраться до лестницы. Чувствуя маленькое желание, Иван отмахнулся от помощниц:
– Уйдите, дело сделать надо…
– Сам потом залезешь наверх? – спросила бабка.
– Да, – коротко ответил он.
Справив нужду, цепляясь за лестницу, Ванька начал подниматься. Сзади кто-то толкает, повернулся – Варвара помогает.
– Ты че?..
– Лезь давай… а то завалишься вниз.
Кое-как забрался, упал на свежее, недавно скошенное сено. Рядом присела Варвара, руки подняла, вроде как поправляя волосы. Иван опять покраснел, глаз не мог отвести от легкой рубашки на ее груди. Она прилегла рядом на локоть, другой рукой по щеке погладила. Иван задрожал, неизведанный ни разу любовный хмель ударил в голову:
– Что делаешь… ты же сестра мне! – пытался отстраниться он.
– Какая я тебе сестра? Глина с песком мешанная! – усмехнулась она, потянувшись к его губам губами.
– Любовь у меня есть… Маша! – настаивал Иван.
– Где она, любовь-то твоя? А я – вот она! – сказала Варя и быстро сняла рубашку.
Иван едва не задохнулся от волнующих, женских прелестей. Сознание окутал чарующий плен озерной волны, распустившейся черемухи и терпкого, смолистого кедра. Рука сама потянулась к налитой соком желания груди, пальцы осторожно прикоснулись к сосочкам, похожим на кедровые орешки.
Не было у Ивана воли противостоять и сопротивляться желанию, как не было сил оттолкнуть ее, когда она прижималась к нему трепещущим обнаженным телом.
Конь знает дорогу. Послушный Сивка уверенно шагает вдоль берега по тропе вокруг озера. Здесь он ходил много раз и может добраться домой один, без хозяина. Впереди, на некотором расстоянии, бегут собаки. Изредка они забегают в сторону, в тайгу, проверяя запахи и реагируя на любой подозрительный звук, потом снова возвращаются на тропу, догоняют хозяина.
Склонив голову, Иван тяжело покачивается при каждом шаге жеребца. Ружье перекинуто за спину, в руках – ослабленная уздечка. Неуправляемый Сивка ступает по тропе сам, осторожно перешагивая через колодины и сворачивая перед чавкающей грязью.
Он не следит за дорогой. В голове парня тяжелые думы: «Ах ты… дурак! Что наделал? Зачем сотворил? Что теперь скажут люди? Как смотреть в глаза деду Григорию и бабке Василисе? А что ждет дома?»
Переживает Иван о случившемся. И тут же, вспоминая единение, вновь взрывается, как порох под пистоном.
Варвара… Иван никогда не думал, что все у него случится в первый раз с ней. Девушке шел двадцать пятый год. По деревенским меркам ей давно пора замуж.
Поздняя дочка деда Григория и бабки Василисы. Не получилось из нее красавицы: узкие глаза расположены рядом, высокий лоб, нос с горбинкой, губы, как у мужика толстые, мясистые, да щербинки рыжих веснушек отталкивали ухажеров. Война ухудшила положение: выйти замуж за ровесника, и тем более выйти вообще, для Варвары не представлялось возможным. А время шло, любви хотелось все больше.
Неизвестно, нравился ли Варваре Иван. Отдала она ему свое целомудрие, которое хранила до вчерашнего дня. Иван почувствовал это, на его спине остались следы от ее ногтей.
Девушка ничего не требовала взамен. Положив голову на грудь, прижавшись к нему подрагивающим телом, молчала, пока он был с ней. Когда пришла пора уходить, безропотно отпустила его, на прощание заглянув в глаза:
– Я буду ждать тебя каждую ноченьку на камышовом мыске…
Он ничего не ответил, ушел, озабоченный случившимся.
Во дворе бабка Василиса будто ждала его и слушала всю ночь, что творится на сеновале. Сует туесок с медом:
– На вот, сынок, возьми лакомство, – хитро улыбнулась. – Спасибо за помощь!
Из сеней на крыльцо вышел дед Григорий. Широко зевая ртом, почесал живот, подал Ивану оседланного коня:
– Шкуру-то медвежью забери! Твоя ведь.
– Не надо мне шкуру, себе оставьте. За мед спасибо! – усаживаясь на Сивку, равнодушно ответил Иван. – Если что – зовите!
И уехал в рассвет, оставив Силантьевых наедине со своими мыслями.
Многое вспомнил и передумал Иван, пока ехал вокруг озера по тропе. И надо такому случиться, что очередная ступень его пути имела скользкие грани. Нехорошо получилось с Варварой. Нечестно. Не по любви и без брака. Нельзя так поступать.
Скверно у него на душе от переживаний. Знали бы родители, вероятно, осудили бы сына. Но их нет, и сказать правду некому. Лучше бы он умер тогда вместе со всеми. Зачем его тогда нашли старообрядцы?
Вот и сейчас, мерно покачиваясь в седле на спине Сивки, Иван в очередной раз вспомнил час своего пробуждения у староверов.
…В его голове беспорядочно мелькают мысли. Среди черноты ночи горит яркий свет. Постепенно он гаснет. Мрак окутывает окружающий мир. Слух ловит тяжелую поступь, шумное дыхание. Рядом ходит кто-то тяжелый и страшный. Надо бы подняться, закричать, позвать тетушку, но в сознании равнодушная колыбель: так хорошо, тепло и уютно не было никогда. Ему хочется только одного – спать как можно дольше и не просыпаться. Ласковый сон лижет горячим языком лицо. Уверенная рука грубо сняла одежды. Потом вдруг все стихло. В сознании отпечаталось недовольное ворчание, смрадный запах, торопливо удаляющиеся шаги. За ними – какие-то смутные, неясные тени, певучие, страдальческие голоса. Его взяли, понесли на руках. Потом все пропало.
Очнулся Ваня от вкуса теплого, парного молока на губах. Это было так приятно и неожиданно, что он открыл глаза. Над ним, склонившись с глиняной крынкой в руках, стоит какая-то другая, чужая бабушка в черных одеяниях. Не понимая, где он и что происходит, тихо позвал:
– Тетечка!..
В ответ – довольный, облегченный вздох, спокойный, ласковый голос и молитвы в благодарность спасения души:
– Очнулся, сердешный! Спаси, Христос! Да услышал Ты наши молитвы… Да святится имя Твое!
– А где тетечка с Максимкой? – приподнявшись на локтях, спросил он.
– Нет тутака никакой тетечки.
– А это кто? – указал он на другую фигуру.
– Это послушница моя. Агриппина, – спокойно ответила бабушка в черных одеяниях, укладывая Ваню назад на подушку. – Ляг, сердешный, тебе отдохнуть надо. Молочка с медом попил – и хорошо! Теперича спать надо, сил набираться. Вот как дошел… кожа да кости… Как еще дух в тебе держится? Видно, хороший Ангел за твоей спиной есть!
Старушка говорила что-то еще, но Ваня уже не слышал. Испив несколько глотков теплого молока, согревшись под одеялом, заснул крепким сном.
Второй раз Ваня проснулся ранним утром. В маленькое оконце, врубленное в стену дома, просился тусклый, васильковый свет. Чувствуя прилив сил, он смог приподняться на локте, осмотрелся вокруг. В черной избе горит жировик, освещая строгие лики на иконах в углу. Под образами, негромко зачитывая наизусть знакомые слова, отбивая земные поклоны на коленях, молятся две темные фигуры. На него никто не обратил внимания. Священное служение хозяев дома считалось главной миссией, от которой нельзя отвлекаться.
Ваня хотел попросить помочь, но постеснялся, самостоятельно встал на слабые, подкашивающиеся ноги, осторожно, чтобы не мешать, сходил на двор, вернулся и опять залез под одеяло. За все время молитвы Агриппина посмотрела на него через плечо строгим лицом и отвернулась к иконам. Вслушиваясь в монотонные звуки, Ваня закрыл глаза, уснул.
В третий раз его разбудила настойчивая, требовательная рука. Ваня открыл глаза. Рядом стоит знакомая старушка в черном платке, подает миску с пахучим бульоном:
– Испей, сердешный, глухариного бульончика. Нарочито для тебя отец Феофан на болото ходил, в лунках птицу высматривал. Испей, милый: курочки нет, так таежная птица куда пользительней. Скоро на ноги поставит. И вот, мясо маненько растолкла, такоже пожуй, сытым будешь.
