Альберто Мендес - Слепые подсолнухи

Пришел четвертый рассвет, наступило четвертое утро. Пасмурное, промозглое. От мелкой мороси плащ промок насквозь. Вместе с плащом и он промок до костей, оттого била его лихорадка. Он страстно желал умереть в Уэрмесе, а жизнь дарит ему лишь жалкие лохмотья в чужих, враждебных краях. Собрал в кулак остаток сил. Дрожа всем телом, встал и, прежде чем пуститься в путь, грациозно приподнял полу плаща и махнул ею, отвесил поклон в знак благодарности. Захватил с собой в дорогу воду и пару вареных картофелин в холщовом мешке — в нем ему приносили еду — и наконец двинулся к отчему дому. Родные места спрятались по другую сторону гор, на головокружительной высоте, в самой гуще облаков. Путь он держал все выше и выше. К Сомосьерре.

Эта горная цепь специально выросла посреди Испании, чтобы аккуратно разделить ее на две половины. Нам пришла в голову забавная мысль: те неимоверные силы, которые мы прилагаем, дабы перебраться через горы на другую сторону, — всего лишь форма протеста против этой разделенности и жгучее желание одновременно быть по обе стороны.

Алегриа, все еще дрожа от холода и слабости, отыскал едва заметную тайную тропку. Переправился в безлюдном месте через реку, с трудом вскарабкался на крутой берег — осторожно, чтобы никто не заметил. Поблизости проходила дорога, по которой перевозили скот, солдат, оружие и боеприпасы — короче говоря, все то, что необходимо для поддержания контроля на занятых территориях. Инерция войны, и эта не исключение, угасает долго, но никогда не затухает полностью. Только изредка по дороге катили гражданские грузовики. Никто не мог бы поручиться, что за следующим поворотом их не конфискуют по законам военного времени. Алегриа прекрасно понимал, что среди тех, кто имел право свободного передвижения, большинство были его врагами. Однако это вовсе не означало, что и те, кто сидел неподвижно и молчаливо в своих машинах, не окажутся его противниками. Ему было абсолютно наплевать, под какими знаменами солдат выиграл и тут же проиграл войну.

Тем не менее ему хотелось продвигаться вперед скрытно; далеко от торной дороги он не отходил. Он боялся, что недостанет сил выжить. И тогда он доползет до дороги, там его найдут и похоронят по-христиански. Ну, по крайней мере, не оставят его мертвое тело на поживу волкам и бродячим собакам, которые, терпеливо дождавшись окончания его земного пути, вступят в свои права как заправские мародеры. Воскрешение бренной плоти, принялся размышлять Алегриа, во всех смыслах подразумевает некую утонченность, изящество и чистоту воскресшего; что же до него, то ему достались лишь гниющая, тленная плоть, невыносимое зловоние и полное унижение. Он источал такой удушающий смрад, что вряд ли мог бы рассчитывать на скрытность своего передвижения, притом что вокруг буйствовала весна и мир утопал в цветущем ладаннике, тимьяне, вереске и чабреце.

Все эти обстоятельства изрядно задерживали его продвижение. В следующие три дня закончилась сначала вода, после — скудная снедь. На перевале еще держались холода. Пустой мешок из-под провизии сослужил добрую службу: ночью — как накидка от холода, днем — причудливый головной убор, прикрывавший рану на темени от палящих лучей солнца.

Наконец он достиг гор Сомосьерра. Маленький поселок с домиками, выстроенными из необожженного кирпича и сланца, — что может быть прекрасней такого пейзажа. Вечерело. Он добрался до деревни уже на закате. Косые плотные лучи солнца заливали задние дворы, по улицам разливались сумерки. Алегриа в полумраке прокрался поближе к сторожке у самой заставы, где встал лагерем отряд дорожной жандармерии — воины армии, которая выиграла последнее сражение. Все как на подбор в форменных гимнастерках, сапогах, теплых плащах, с оружием в руках, иными словами, у них было все, чем столько лет их снабжал Алегриа. Он не почувствовал ни тоски, ни сожаления, ни раскаяния, разве что нечто похожее на меланхолию.

Алегриа следил за ними несколько часов, близоруко щурясь из темноты. Следил до самой ночи, пока не пала непроглядная тьма. Гвардейцы разожгли костры, чтобы обогреться и осветить дорогу. С особым любопытством посмотрел он забавную пародию на смену караула. Истово колошматили в барабаны, прогрохотали на всю округу, но с таким видом, что даже издали было заметно: неохота. В этом нежелании и изнеможении более виделось отвращение, нежели радость победы.

Должно быть, именно в то мгновение родилась в его душе уверенность, судя по записке, найденной в его кармане, — уверенность, что его вторая смерть, реальная, настоящая смерть, без сомнения, когда-нибудь явится за ним, но не сегодня, потом, позже. И тогда он решился резко изменить ход жизни, повернул свою воображаемую винтовку против жандармов.

«Как они смогли выиграть войну с этими вялыми и апатичными солдатами? Невозможно. Ведь их единственное желание — быстрее вернуться на свои перины, в дома, из которых они отправлялись на войну не бравыми победителями битв, а персонажами, не имеющими ни малейшего понятия, что такое жизнь. День за днем превращались они в пушечное мясо, в мясо проигравших все. Чем они отличаются от тех, кто их уничтожал? Они все вместе переплелись между собой. Стали единым целым. Различить их можно лишь по сочащейся язве злобной ненависти. Они все ненавидят, и каждый — свое, нечто абсолютно противоположное. И все заканчивают всеобщим страхом — страхом побежденного. Они начинают бояться побежденных, которые победили и вражеское, и свое собственное войско. Что остается? Одни лишь мертвецы, которых назначили главными героями войны».

Все эти размышления, а вместе с ними воспоминания и саму память надо было похоронить раз и навсегда под бременем лихорадки, голода, отвращения, которое он испытывал к самому себе, поэтому он собрал с каждым мгновением покидавшие его последние силы, вяло потянулся по направлению к лагерю. Медленно дотащился до караульного, стараясь ненароком не напугать его одним только видом пока еще живых останков.

Подавив рыдание, четко произнес:

— Я — один из вас.

Текст найден в 1940 году на склонах Сомьедо, высоко в горах, посреди альпийских лугов на границе Астурии и Леона. Там была обнаружена хижина, покрытая кабаньими, овечьими, волчьими шкурами и листьями папоротника. Внутри были найдены скелет старика и чудесный образом сохранившееся тело мальчика, грудного младенца, укрытое мешковиной и лежащее на тюфяке. Останки обоих тел располагались рядом, завернутые вместе в белое покрывало, которое «служило подобием гнезда». Согласно полицейскому протоколу, покрывало своей чистотой явно контрастировало с помещением, в котором были найдены останки и которое характеризовалось как грязное, дурнопахнущее и предельно убогое. Кроме того, были обнаружены высохшие, но все еще источавшие стойкое зловоние останки коровьей туши, у которой отсутствовали голова и одна нога. В 1952 году, занимаясь архивными разысканиями других, не относящихся к данному происшествию документов в Генеральном архиве гражданской гвардии[11] я обнаружил желтый конверт с отметкой «НТ» («Неопознанный труп»). Внутри оказалась тонкая тетрадь, разлинованная в клетку, в прорезиненной обложке. Содержание документа я переписал. Рукопись была выполнена безукоризненным каллиграфическим почерком. Первые страницы исписаны крупно. По мере заполнения почерк становится все мельче. Складывается впечатление, что автор хотел написать больше, чем способен был вместить дневник. Временами на полях появляются непонятные рисунки и комментарии, по всей вероятности внесенные значительно позже написанного текста. Все это позволяет сделать определенные выводы. Во-первых, со временем изменяется почерк, как я уже упоминал выше, он становится все более сжатым и мелким. Во-вторых, судя по заметкам на полях, автор находился в различных душевных состояниях. Более подробные комментарии постараюсь дать на соответствующих страницах. Рукопись была найдена местным пастухом в сиденье скамьи, под весьма увесистой каменной плитой, на которую никто из полицейских не обратил ни малейшего внимания. Пустой кожаный ягдташ, топор, жалкое, убогое ложе без матраса, два глиняных горшка над потухшим очагом — вот полная опись имущества, составленная офицером гражданской гвардии. Под потолком висело скромное черное женское платье. Прочих следов жизнедеятельности не обнаружено. Однако в полицейском рапорте есть еще одна деталь, которая привлекла мое внимание и побудила изучить рукопись. Речь идет о фразе, написанной на стене: «Бесстыжая орава ночных птиц». Ниже привожу текст.

Элена скончалась в родах. Я был бессилен удержать ее на этом свете. Удивительно, ребенок выжил.