Кажется, будто кантор специально фальшивит, причудливо выбирая регистры. Эрик набирает воздуха, хочет что-то сказать, но так и не говорит.
Пастор средних лет в ризе, с прядками волос, свисающими на уши, размахивает тощими руками.
Зеленый бархат с серебряной вышивкой.
Он кашляет, объясняя, что заболел и поэтому хочет отслужить короткую мессу.
Пастор взглядывает на часы и делает непонятный жест прихожанам.
— Это еще что такое? — бормочет Эрик, опираясь на скамью перед собой.
— Ты мог бы продолжить вместо него, — шепчет Ингмар, чувствуя, как сосет под ложечкой.
Он оборачивается и видит рослое тело кантора за перилами возле органа. Одна только мысль о том, чтобы избежать ее взгляда, побуждает его поднять глаза. Она смотрит прямо на него, высунув серый язык.
Что-то переворачивается в животе, потихоньку он вспоминает, садясь на скамью, хотя все прихожане стоят.
Неправда, думает он.
Серая женщина угадывается сквозь скверную комбинацию оптометрических приборов. Всякий раз при наведении резкости картинка перекашивается, обретает контуры, но съеживается и становится уже.
Белая вязаная шаль, широкие бедра. Вскидывает руку, плоть предплечья подрагивает. Вязаный узор накрывает голую кожу.
Картинка прерывисто фокусируется, а женщина отворачивается и выдвигает ящик в кухонном буфете.
Кадр смазывается, затем контур вновь обретает резкость.
Склонившись у края линзы, она приближается, держа в левой руке кухонный нож, хохочет и говорит, что отрежет ему ягодицы.
Теперь она сидит спина спиной к нему, руки ее покоятся на клавиатуре органа, думает Ингмар.
Непроницаемое лицо, крашеные рыжие волосы.
Он не знает, сколько раз он с ней спал.
После репетиций.
«Пеликан» в Студенческом театре Стокгольма.
«Лебедь белая»[8].
Затем он покинул ее, переехав в Воромс. С головой у нее не в порядке, сказал он себе.
Уже тогда он понимал, что все больше подражает отцовской манере наказывать изощренным образом. Ему не надо смотреть на полукруглые шрамы на суставах пальцев, чтобы вспомнить протяжный истерический стон и облегчение.
Ее лицо на полу в ванной комнате, она вытирает слезы и лижет ему кожу между пальцами на ногах.
Он сопротивляется собственной фантазии, уговаривает себя, что она останется в его голове, ведь по правде этого не было, она не испортит хвалебный псалом. Но женщина тотчас встает на хорах позади него, за спиной у нее, словно гигантский панцирь, вырастает орган, и кричит на всю церковь, что Ингмар Бергман лишь обещал и обещал и пялил меня, словно пуделя.
Пастор неподвижно стоит на церковной кафедре, не видя своих прихожан. Его тощее бородатое лицо возвышается прямо над одутловатым ангелом с золотыми кудрями и раскосыми глазами с красной обводкой.
Ингмар думает, не волнуется ли пастор оттого, что узнал Эрика Бергмана, сидящего на скамье в первом ряду.
— Сей есть Сын Мой возлюбленный, — тихо говорит он и замолкает.
Бог в короне и с окладистой бородой сидит, держа на коленях Своего сына, зажав его, висящего на распятии, меж своих ног. Они находятся в центре триптиха, посреди хоров. Их окружают десять фигурок: Иоанн Креститель, Мария с Младенцем, Биргитта со своей книгой, евангелисты и другие.
Ингмар направляется к парковке, оборачиваясь, видит отца, стоящего на гравии возле ворот.
Красные пятна выступили на бледных щеках.
Эрик обводит взглядом поля под нависшим грозовым небом и вздыхает, приоткрыв рот.
Ингмар возвращается и предлагает принести из машины трость, чтобы побыстрее увести оттуда отца.
Он боится, что кантор выйдет из церкви поздороваться.
Пастор чешет бороду и бормочет, что рад их видеть, отец ищет его взгляд, когда тот направляется к ним по гравию.
— Я обожаю «Седьмую печать». — Пастор улыбается, протягивая Ингмару руку.
— Правда? — почти беззвучно произносит Ингмар.
— Раз десять ее смотрел.
— Это мой отец, Эрик Бергман.
— Очень приятно, — отвечает пастор.
— Пастор придворного прихода, — объясняет Ингмар.
Они обмениваются рукопожатиями, Ингмар бросает взгляд в темное преддверие церкви. Видит какую-то фигуру в изножии лестницы, купол с блестящим изгибом.
— Нам пора, — бормочет Эрик.
— А как же кофе? — удивляется пастор, пытаясь увлечь за собой Ингмара в сторону прохода в стене, ведущего в жилую часть. — Моя жена. — Он кивает на пасторскую усадьбу, выглядывающую из-за конька крыши рядом со звонницей.
* * *
Эрик грузно склоняется к полукруглому крылу машины. Они остановились возле обочины где-то в миле южнее Сигтуны. Перед лугом, который обозначен валуном. С одной стороны синяя лесная опушка, с другой — канава и рапсовое поле.
К автомобильной покрышке жмутся луговые хвощи и мята.
Стебли изламываются от сустава к суставу, дольки листьев и тощие колоски.
Неподвижные, обуреваемые насекомыми.
Карин отвинчивает крышку термоса и наливает кофе.
— Он тебя не узнал? — спрашивает она.
— Думаю, узнал, — отвечает Эрик.
— Я надеялся, что отец возьмет его за ухо и объяснит, что к чему, — говорит Ингмар, слыша, как вкрадчиво звучит его голос.
— Прямо как тогда, когда мы должны были слушать епископа Гертца во Дворце, — вспоминает мать. — Полная часовня народу, королева сидит на своем месте, а епископа нет. Четверть часа спустя отец поднялся и сказал, что проведет запрестольную службу.
Королева аплодировала, рассказывал Даг в воскресенье. Но перестала, когда увидела взгляд короля. Она покраснела и стала чесать себе здесь, вот здесь вот, внизу.
Словно ткань свинцового цвета — скорей всего, бархат. С узором из белых кругов, обрамляющих черный жемчуг. Маленькая бабочка расправляет голубые крылья и улетает.
Отец выпрямляется, светлый плащ обтягивает напряженные плечи.
Узкий галстук, помятый жилет.
Бледная кожа под носом и редкие седые усы.
Ноздри раздуваются, но глаза засахарились неуловимым спокойствием.
— Печенья у нас нет? — спрашивает Эрик, дуя на кофе.
— Ты же сказал, чтобы я ничего не брала, — отвечает Карин.
— Но спросить-то можно, — бурчит тот.
Мать теребит бусы, висящие поверх блузки, и предлагает сесть на траву, ведь там совсем сухо.
Отец не дает себе труда ответить на ее слова.
Жидкие волосы на блестящей макушке ерошит ветер.
Ингмар приносит из машины шоколад, отец ест, пьет кофе, слегка втягивая в себя щеки.
— Настоящий шоколад, — говорит он.
— Из Голландии, — уточняет Ингмар. — Марки «Дросте».
— Почему у нас нет такого «Дросте»?
— Не знаю, — отвечает Карин с тревогой в глазах.
Ряд синих и красных бочек из-под нефти стоит у лесной опушки. Над верхушками деревьев беззвучно скользит одномоторный самолет.
— Какое странное богослужение, — говорит мать.
— Странное? Его упростили, — отвечает отец, встряхивая крышку от термоса. — Для Малыша в самый раз, — говорит он, бросая ясный и дерзкий взгляд на Ингмара. — Знаешь, тебе было всего лишь три года, когда ты впервые попал в церковь.
Ингмар пытается сдержать улыбку.
— Это случилось в сочельник, я вез тебя в своих зеленых санях по сугробам мимо завода.
Мать опускает глаза, словно ее осеняет страшная догадка, но она тотчас смущается.
Отец рассказывает, как посреди проповеди с приходской скамьи вдруг послышался тоненький голос: «Довольно, папенька, больше не надо».
Ингмар по-детски смеется, неожиданно для себя самого.
Левая рука матери проводит по воздуху над головой.
Ингмар открывает дверцу машины, помогает отцу сесть, берет лежащую на переднем сиденье тонкую папку со сценарием и говорит отцу, что было бы интересно узнать его мнение.
— Вот как, — вздыхает Эрик, кладя рукопись на колени.
Ингмар снова хлопает дверцей, трогает крышу машины и чувствует тепло, исходящее от черного металла. Смотрит на рапсовое поле, желтый диск которого соприкасается с белой плоскостью неба, к горизонту пространство сужается, белое полотно склеивается с желтым.
Он осторожно притормаживает, останавливаясь возле ворот дома девятнадцать на Стургатан. Кусты у фасада дома подрагивают на ветру. Мокрая варежка с национальным узором лежит под низким штакетником.
— Это была первая церковь, — объясняет он, глядя на отцовское лицо в зеркале заднего вида. — Я собираюсь посетить еще пять — если хотите, можно поехать вместе.
— У меня нет времени, — говорит отец матери.
Ровная медно-желтая тень ложится на Ингмара. Кажется, она проходит через темное стекло — огромная, как шинель. Стиснув зубы, он крепко зажмуривается. Ну как можно быть таким дураком, думает он, решив, что в наказание отправится спать голодным.
