— Винтовка в исправности, начальник караула.
Абд ас-Саттар нежно оглаживает, ощупывает винтовку, прижимает к груди.
— Иншалла[20], в исправности, господин конторщик.
Он получает также десять патронов, кладет их во внутренний карман, ощупывает карман, чтобы удостовериться, что патроны там, снова приветственно поднимает руку.
— Хорошо, ас-салям алейком.
Тут только конторщик откликается:
— Счастливо тебе дежурить, начальник караула.
Абд ас-Саттар возвращается на прежнее место возле моста, у въезда на хутор, где стоит деревянный столб с указателем. Абд ас-Саттар не умеет ни читать, ни писать, но знает, что на указателе написано: «хутор Хаджи Хабатуллы аль-Миниси». Под стрелой, нацеленной на запад, надпись: «Дамисна — 3 км». Под другой стрелой, указывающей на восток: «Аль-Мурда — 1,5 км». Третья стрела смотрит на север. Под ней написано: «Никля аль-Инаб — 5 км», а также сказано, где находится ближайший полицейский участок.
Абд ас-Саттар вешает винтовку на правое плечо и, крепко придерживая рукой ремень, направляется к дому. Он вдыхает запахи земли, воды, зелени, слушает воркование голубей, возвращающихся в свое жилье вместе с последними отблесками дня, и думает о том, что никогда уже не услышит ее смеха, не увидит ее улыбки.
Последние припозднившиеся хуторяне возвращаются с полей. Слышен далекий крик осла, голоса, поющие песни про Адхама, Абу Зейда аль-Хиляли, аз-Занати-халифа[21]. Ночь не несет Абд ас-Саттару ничего, кроме страха перед неведомым. Шагая во тьме, которая сейчас, в конце месяца, гуще и непрогляднее темноты чулана конторщика, он едва различает сидящих на скамьях, открытые двери домов.
— Ас-салям алейком.
Он поднимает руку, идет нарочито медленно.
— Ва алейком ас-салям. Посиди с нами, начальник караула.
Абд ас-Саттар про себя улыбается удовлетворенно, бормочет слова благодарности.
А сидящие продолжают рассказывать свои истории… О том, как Распрекрасная краса сидела в высоком дворце, ожидала Ловкого Хасана… Вдруг кто-нибудь спохватывается:
— Сколько там времени осталось до моей очереди на полив?
Абд ас-Саттар возвращается к жене Умм Сабрин. Ее настоящее имя Ситтухум. Ее первенца-сына зовут аз-Занати. Но все вопреки обычаю называют ее Умм Сабрин[22]. Над дверью дома висит ослиная подкова и старая высохшая луковица. Абд ас-Саттар снимает винтовку с плеча, входит в дверь. Посреди комнаты расстелена старая циновка. Новую стелют лишь в чистой горнице при гостях. Абд ас-Саттар разувается. Сын его Занати встает, здороваясь с отцом. Потом оба усаживаются. Свет керосиновой лампы, подвешенной на серой стене, мягко колеблется, тени играют на потолке. Абд ас-Саттар кладет винтовку рядом с собой, роняет руки на колени, погружается в задумчивость.
— Подавай ужин, молодуха.
Ситтухум родила ему дочь, светлую радость всего хутора, и сына, красу хуторских парней, а он все называет ее молодухой. Были еще два сына, но Аллах призвал их к себе. А жена величает его не иначе, как Абу Занати. Однако в редкие минуты согласия и любви говорит ему: Саттура. Когда случается им сидеть вдвоем, друг подле друга, в чистой горнице, она смотрит на него с затаенной нежностью, с глубокой любовью, шепчет ласково: начальник караула.
Абд ас-Саттар не знает, что отвечать. На хуторе нет караульщиков, кроме него. Никакой он не начальник. Но в устах Ситтухум это звучит так обнадеживающе приятно, исполнено неясного и темного, как грядущая ночь, смысла.
Ситтухум приносит еду, ставит посреди комнаты низенький круглый столик — таблийю. Втроем они садятся вокруг. Блуждающий взгляд Абд ас-Саттара словно ищет что-то недостающее, потерянное. Он смотрит на место, где всегда сидела Сабрин. В глазах у него темнеет. Красные и зеленые узоры на циновке сливаются, заволакиваются тенью.
Все мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся.
Кусок не идет в горло Ситтухум. Глаза ее полны слез. Она всхлипывает:
— Полно тебе, отец, не надо.
Абд ас-Саттар молча разглядывает серые стены, потолочную балку, Занати, Ситтухум. Единственная слеза, застрявшая в морщинах лица, медленно скатывается к заросшему щетиной подбородку, не бритому уже сорок дней. Абд ас-Саттар чувствует, как она ползет, оставляя за собой влажный след. Он кладет кусок лепешки, который держит в руке, вытирает рот, стряхивает с галабеи крошки.
— Чаю приготовь.
Снова погружается в молчание. Занати, краса хуторских парней, тоже молчит, не глядя на отца. Слышно только прихлебывание. Вот и весь разговор.
Абд ас-Саттар достает коробку с остатками табака, свертывает цигарку, тоненькую — табаку должно хватить на всю предстоящую ночь. Это единственное его развлечение. Синие клубы дыма плывут к потолку. Абд ас-Саттар глядит на стену перед собой. На стене изображен Адхам с грустно опущенной головой. Сам не зная почему, Абд ас-Саттар испытывает чувство стыда. Шепчет про себя: «Ничего, Адхам, все обойдется». Но он знает, что не обойдется и что ни Адхам, ни десяток других ему подобных ничем тут не помогут. Лицо Адхама уже с трудом различимо на стене, с которой кусками осыпается известка.
— Аллах спаси ее и помилуй.
— Милость нужна лишь живым.
Изображение Адхама нарисовал маляр Атуба из Дамисны ко дню свадьбы Абд ас-Саттара и Ситтухум. В первую ночь Абд ас-Саттар вышел во двор к брату Ситтухум — жители хутора в напряженном молчании ждали на улице, — вынес ему белый платок с пятнами красной крови. Разрывая молчание, взлетели в воздух радостные крики. Кровь — признак невинности, свидетельство чистоты. Утром умывшись, позавтракав, попив чаю и выкурив одну за другой несколько цигарок, Абд ас-Саттар все рассказал Адхаму. И потом, когда Ситтухум рожала ему детей, он всякий раз, уже надев галабею — пока жена не разродится, он носил ее наизнанку, — шел к Адхаму советоваться насчет имени новорожденного.
Выпив еще чаю, снова заваренного Ситтухум, Абд ас-Саттар поднимается, бросает прощальный взгляд на Адхама и выходит в темноту. Занати остается сидеть на месте, ковыряя спичкой в зубах.
Он заходит в лавку Абуль Фатуха взять пачку табаку и папиросной бумаги. В лавке, как всегда, много мужчин, собравшихся послушать радио.
«Говорит Каир. Наши войска вышли на линию границы на Синае, чтобы заставить противника распылить свои силы между египетскими и сирийскими фронтами, ибо безопасность арабского мира едина и неделима».
Абд ас-Саттар не платит за табак. Абуль Фатух извлекает грязную замусоленную тетрадь и записывает долг. В начале следующего месяца заплатит все сразу, точь-в-точь как делают крупные чиновники в городах. Пересыпав табак из пакета в свою заржавленную коробку, Абд ас-Саттар прощается:
— Ас-салям алейком.
«Угроза, нависшая сегодня над Сирией, завтра может нависнуть над Египтом. В связи с этим в вооруженных силах объявлена полная боевая готовность».
Не слушая радио, Абд ас-Саттар снова выходит в темноту, направляясь к берегу. Ночь пугает его, вселяет в него тысячу страхов. Небо над головой кажется темным безбрежным морем, источающим печаль. Вода в канале, у его ног, тоже журчит печально. Он садится на пень смоковницы, срубленной в прошлом году. Бросает взгляд на дома хутора. В темноте угадываются очертания большого кирпичного дома хаджи аль-Миниси. На крыше антенна телевизора, столб с телефонными проводами. Перед домом красивый сад. Позади дома водяной насос, электродвижок. Там же большой птичий двор, сараи, кладовые, набитые добром.
Благословен всевечный господь! А жизнь идет, медленная, жестокая, убивающая надежды, иссушающая мечты. Она выстилает уголки души печалью, сеет в ней бесплодную тоску. А Сабрин, да упокоит Аллах ее душу, в земле, глубоко, далеко, но навеки похоронена она в его сердце.
— Если б моими руками! Но что поделаешь, Сабрин!
Он не плакал при людях. Когда ее понесли в Дамисну, он шел позади. Иногда взглядывал на Занати, на его мертвенное, ничего не выражающее лицо. Сабрин, веселая, ласковая.
— Доброе утро, папа.
Ее опустили в маленькую могилу, на дне которой скопилась вода. Засыпали землей.
— Без тебя, папа, мы и луковицы не стоим.
Могилу обложили кирпичами из необожженной глины. Он стоял в первом ряду. Принимая соболезнования, пожимал руки. Печальные лица, сердца полны скорби. Сидел в горнице, слушал Коран. Вечером, на поминках, выпил чашку черного кофе, выкурил сигарету — из тех, что купил для пришедших отдать последний долг. Но глаза его были сухими. Всю ночь он не спал. Слышал, как в полночь, в обычное свое время пролетел над хутором рейсовый самолет.
Но утром следующего дня — Абд ас-Саттар хорошо это помнит, — выйдя в поле за нуждой, почувствовал, что не может сдержать слез. Прислонившись к стволу невысокой ивы, он обхватил голову обеими руками и, глядя в обманчивую чистоту апрельского неба, заплакал, содрогаясь всем телом. Люди пытались успокоить его, но потом отступились.
