Он вылез из автомобиля и направился в кемпинг пешком, отталкивая в сторону всех тех, кто преграждал ему дорогу. Через некоторое время он вернулся с каким-то мужчиной в фуражке, державшим в руках небольшую планшетку с бланками. Мужчина в фуражке заявил: «Этот автофургон — без очереди», и нас все пропустили вперед.
Старик затем не раз, ухмыляясь, повторял: «Немножко подмажь — и получишь все, что хочешь!» Дети из соседних автомобилей строили нам рожи, но мы отвечать им тем же не стали.
Под одним из деревьев был размечен маленькими колышками свободный участок, и Старик припарковал на нем наш дом на колесах. Слева и справа от этого участка стояло по автофургону — побольше размерами, чем наш. Перед одним из них была расставлена палатка, внутри которой виднелись стулья и стол.
— Вот этот участок — наш! Я хочу, чтобы вы с него никуда не уходили. Даже не думайте, что будете болтаться по кемпингу где попало. Ты меня понял, Брюно?
— Да, папа.
— Вас это тоже касается, девочки. И ни с кем здесь не разговаривайте — мы не знаем, что это за люди!
Обитатели одного из двух соседних автофургонов с нами здоровались, но мы им ничего не отвечали. Не отвечал им и Старик, а Старушка, когда к ней обращались, делала вид, что ничего не понимает. Через некоторое время они оставили попытки заговорить с нами.
— Каждый сам по себе! — решительно постановил Старик.
Другие соседи были иностранцами, и им не было до нас никакого дела.
— Это немцы, так что не обращайте на них внимания. Если им что-то не понравится, пусть возвращаются к себе домой и жрут там свою квашеную капусту!
Мы расположились на своем участке — расставили стол, кресла и стулья. Старик достал бутылку анисового ликера, и они со Старушкой выпили по стаканчику. Затем они заперлись в автофургоне, а мы, дети, уселись на его ступеньках и стали глазеть на всех тех, кто проходил мимо.
Пребывание в кемпинге было очень приятным, пусть даже нам и не разрешалось ни с кем разговаривать.
Утром мы ходили принимать душ. Душевая была разделена на две половины: одна — для мужчин, вторая — для женщин. Приходилось стоять в очереди, к тому же вода в душе текла еле-еле. В ожидании Старушка затевала беседы с другими женщинами, особенно с теми, которые когда-то жили в Алжире. Она всегда их без труда узнавала.
«Готова поспорить, что вот она приехала оттуда, из-за моря!» — бывало, говорила Старушка.
И затем, подойдя к этой женщине, заговаривала с ней с каким-то странным акцентом. Мы с Надей тем временем разглядывали других маленьких девочек, одетых в закрытые купальники. У нас таких купальников не было, потому что Старик говорил, что они нам не нужны.
Он наблюдал за нами, стоя в очереди в мужское отделение душевой, а иногда приходил и орал на нас, если видел, что мы с кем-нибудь разговариваем. Окружающие то и дело спрашивали, как нас зовут. Мы ничего не отвечали, но общительные по своей природе женщины от нас так просто не отвязывались. «Ты не знаешь, как тебя зовут, малышка?» — говорила одна из них. «Ты что, язык проглотила?» — недоумевала другая. Когда Старик приходил, чтобы на нас наорать, женщины тут же шумно выпроваживали его восвояси. Им не нравилось, что какой-то мужчина приходит и зыркает на них в тот момент, когда они приводят себя в порядок. И Старику приходилось оставлять нас в покое, потому что женщины всей толпой ополчались на него.
— Здесь разрешено находиться только женщинам! Если вы еще раз сюда придете, мы пожалуемся администрации!
Старик делал вид, что подобные угрозы его лишь смешат, однако я знала, что с администрацией он предпочитал не связываться.
Во второй половине дня, отдохнув после обеда, мы отправлялись на пляж. Свободного места там было мало, однако Старик, заявив, что найдет «хороший уголок», шагал первым, и нам оставалось лишь следовать за ним с полотенцами в руках.
У других детей на пляже имелись резиновые круги, маленькие надувные матрасы, пластмассовые ведерки и зонтики. Мне хотелось, чтобы у меня была крошечная мельница с разноцветными крыльями. Я видела, как такие игрушки продавал на обочине дороги какой-то торговец. Когда у мельницы крутились крылья, она тарахтела, словно мотор, и издавала множество других звуков.
Старик ставил свой складной стул прямо посреди пляжа и начинал отпихивать тех, кто находился вокруг него, пока не образовывалось достаточно свободного места для того, чтобы могли поместиться все мы. Соседи по пляжу, конечно, выражали недовольство, однако Старик своим грубым голосом быстро заставлял их замолчать и отодвинуться в сторону. «Пляж предназначен для общего пользования! — громко заявлял он. — Вам нет необходимости занимать так много места!»
Затем он ложился загорать, и его кожа быстро краснела. Я усаживалась на расстеленное полотенце и принималась сыпать себе песок между пальцами ног (мне нравилось чувствовать, как он тихонько струится тоненькими ручейками) или же зарывала в песок ступни, а когда затем шевелила мизинцами, мне казалось, что они какие-то не мои.
Когда Старику надоедало загорать, он кричал: «А сейчас идем купаться!» Мы все шли гуськом в воду — все, кроме Брюно или иногда Старушки, которые оставались охранять наши полотенца и складной стул. Последний, впрочем, особой ценности не представлял, потому что Старик нашел его в мусорном ящике в поломанном виде. Отремонтировав его при помощи куска проволоки, он заявил: «Люди выбрасывают все подряд, даже неплохие вещи».
Старик заходил в воду по пояс и справлял малую нужду, громко приговаривая: «А-а, как это здорово — помочиться в море!» Все сразу шарахались от него в разные стороны, а женщины открыто выражали свое недовольство таким отвратительным поведением. Он же начинал громко смеяться: «Да это такая же вода, в ней просто есть немножко анисового ликера!» Затем он погружался в море по шею и требовал, чтобы мы сделали то же самое. Я заходила в воду очень медленно, потому что мне было холодно. Старик начинал брызгать на меня водой. Он брызгал и на Старушку, отчего та, взвизгнув, принималась вопить: «Прекрати, Раймон, не брызгай мне на волосы! Не брызгай на волосы!» — и выбегала на берег.
На Надю Старик не брызгал. К ней он подходил сзади и, обхватив руками и приподняв, что-то шептал ей на ухо. Затем, сильно прижав ее к себе, устремлялся вместе с ней туда, где было поглубже. Надя вырывалась, потому что он тискал ее под водой. Тогда он говорил: «Перестань дергаться, а иначе я погружу тебя в воду с головой».
Я тем временем собирала кусочки ракушек и потом держала их в крепко сжатой ладошке. Я искала кусочки яркого цвета, гладкие и красивенькие, похожие на ювелирные украшения, или же ракушки с небольшими дырочками, чтобы можно было сделать из них ожерелье, как делают его из бусинок в школе. Однако камушки с дырочками были менее яркими, а когда я вынимала их из воды, вообще становились тусклыми и какими-то грустными.
Именно в то время Старик начал свою возню с Надей.
Он все время находился рядом с ней и всегда придумывал повод для того, чтобы ее потискать. Как-то раз, когда Старушка ушла за покупками, Старик затащил Надю в автофургон и заперся там с ней.
Мы с Брюно остались снаружи и стали играть, стараясь не покидать пределов нашего участка. Я ровно раскладывала собранные мною ракушки на ступеньке лестницы. И тут вдруг услышала, как Надя приглушенно вскрикнула. Затем послышался ее плач, а Старик сердито на нее рявкнул.
После этого из автофургона доносились лишь приглушенные всхлипывания, потому что Старик зажал Наде рот рукой: когда она в конце концов вышла из фургона, на ее подбородке и щеках были видны следы от пальцев.
Лицо у сестры было заплаканным. Она спряталась за автофургоном. Через несколько секунд появился и Старик. Он приблизился ко мне сзади и одним движением ноги сбросил со ступеньки все мои ракушки.
— Я не хочу, чтобы ты приносила сюда всякую гадость! — заявил он.
Затем он сильно ущипнул меня за щеку — так сильно, что я заплакала.
— Ты меня хорошо поняла?
Он еще больнее ущипнул меня и сжимал кожу до тех пор, пока я не сказала «да». Мои ракушки несколько дней пролежали в пыли. Я смотрела на них, но прикасаться не решалась, и мне вскоре стало казаться, что они всегда там находились.
С того дня Старик стал жутко зловредным.
Старик остался без работы. Старушка тоже, потому что типографию закрыли.
Дома настали тяжелые времена, и картошку мы начали есть с кожурой. Старик не выходил из квартиры и через некоторое время заявил, что ходить в школу мы больше не будем. Он сказал, что никакого толку от этого нет, что в стране и так слишком много бездельников и слишком мало трудяг и дело дошло уже до того, что приходится привлекать из-за границы всякую арабскую шваль, чтобы во Франции хоть кто-то работал. Он всегда отзывался об иностранцах подобным образом.
