Целую тебя. Я.
— «…Та, для кого ты — самая родная и близкая…» — с удовольствием повторяет Алина так, как делала это месяц назад. Тогда она перечитывала и перечитывала письмо, все время по несколько раз останавливаясь на фразах: «Ты — моя сестра, и я априори на твоей стороне»; «Все, что делает счастливой мою дорогую сестричку, делает счастливой и меня. А уж если в моих силах осчастливить ее еще больше…»; «Разве могу я позволить себе испортить отношения с той, кто мне дороже всех на свете? Зачем? Чтобы мучиться от одиночества, упиваясь обидой?» Алина перечитывала, и с каждой очередной буквой, следующим словом, новым предложением в ней крепла уверенность, что в ее жизни упоение обидой давно прошло, и осталось только одиночество, от которого еще есть шанс избавиться. И она этим шансом воспользовалась.
Алина складывает лист, прячет в карман, спешит назад к сестре. В коридоре сталкивается с Натали.
— Куда ты пропала, мамочка? Майки уже проснулся. Пойдем быстрее!
В детской безмятежная Маша кормит малыша. Смотрит на него, сосредоточенно сосущего, с благоговением, потом поднимает глаза на вошедших:
— Хорошенький, правда?
— Очень, — шепчут одновременно.
Натали подбегает и усаживается на ковер у тетиных ног. Она беспокойно замирает, и в ее позе чувствуется нарастающее напряжение.
— Еще долго?
— Минут десять, — улыбается Маша.
— А мы точно пойдем?
— Натали! — одергивает дочь Алина.
— Конечно, мы же договорились. Пойдем обязательно.
— Можно одеваться?
— Беги! — Алина выпроваживает девочку, оборачивается к сестре, сердится по привычке: — Опять балуешь!
— Ладно тебе. Посмотри, как она радуется.
— Еще бы не радоваться. Это только ты можешь оставить своего двухнедельного кроху и вести чужого ребенка кататься на аттракционах. Как будто я сама не могу.
— Не можешь. Ты терпеть не можешь американские горки. И не чужого ребенка я веду развлекаться, а Натали. И своего я не бросаю, а оставляю с лучшей в мире тетей. Разве не так?
— Все-таки неправильную профессию ты выбрала!
— Как это?
— Могла бы стать отличным дипломатом.
Маша смеется:
— Ну, скрипачка из меня вроде бы тоже вышла неплохая. Наелся? Вот молодец! — Она быстро вытирает младенцу ротик, поднимает его столбиком и протягивает Алине: — Держи сокровище, а я пойду собираться.
— Иди. — Алина двумя руками прижимает к себе племянника, начинает легонько покачивать, и ей кажется, что она слышит, как в такт ее движениям шуршит спрятанное в кармане письмо.
Маша оборачивается в дверях:
— Так ты мне не ответила…
«И что теперь делать? Отдать ей письмо? Сейчас? Как-то не вовремя. Но надо что-то сказать. Что?»
— Почему ты все-таки приехала?
— Потому, потому что… — Алина вспоминает предпоследнюю фразу письма и облегченно улыбается. Что может быть лучше искренних, правдивых слов? — Потому что я очень люблю тебя, Машенька! — произносит она и тут же обращается к ребенку: — Давай, мой маленький. Сейчас мы с тобой умоемся, переоденемся, погуляем. Ну, что ты замерла! — это опять к сестре. — Тебе через три часа возвращаться!
— Я… я…
— Мэри! — доносится нетерпеливый возглас из холла, и совершенно сбитая с толку неожиданным признанием сестры Маша вынуждена поспешить на зов.
— Повезло, легко отделались, — ласково шепчет Алина племяннику. Она ловко меняет малышу подгузник, надевает ему чистые футболку и шортики, кричит «Пока!», откликаясь на прозвучавшее снизу: «Мы ушли», и говорит ребенку: — Сейчас мы тоже пойдем.
Алина медленно толкает перед собой коляску с младенцем. Опираясь на ручку и никуда не спеша, она практически не хромает. Она идет и думает о том, что этот неторопливый жизненный ритм начал пускать в ней свои соблазнительные корни. Она уже не испытывает тоски по суете, хаосу, активности; ей нравится размеренное, спокойное существование без каждодневных встреч, обсуждений, планов, договоров, съемок и постоянных разговоров по телефону. Алина понимает, почему сестра предпочла Нью-Йорку этот скромный пригород Ньюарка. После перелетов, гастролей, огромных залов, софитов, аплодисментов, поклонов хочется очутиться в тишине, в том мире, который будет принадлежать только тебе, а Нью-Йорк, как бы ты его ни любил и каким бы близким он ни казался, никогда не станет полностью твоим. Этот прекрасный город вбирает в себя всех и каждого, оставаясь величественным и неприступным. Нью-Йорк — покровитель, а хочется обычного друга. Небольшой поселок, где все жители друг друга знают, но не вмешиваются в жизнь соседей, — именно то, что нужно для того, чтобы после растраченных эмоций, феерии чувств, фонтана исполненных со сцены дивных мелодий вновь обрести себя. Алина понимает, что и сама уже стала забывать, каким было то ощущение дикой, нескончаемой усталости, которое владело ею месяц назад. Теперь вместо разъездов, перелетов, перемещений она путешествует на короткие дистанции: дом — магазин — дом, дом — парк — дом, дом — детский врач — дом, и эти маршруты (удивительно!) доставляют ей не меньше удовольствия, чем восхождение на Килиманджаро или сплав по Амазонке.
Так, улыбаясь своим мыслям, она доходит до сквера на берегу реки Пассейик, садится на скамейку, открывает книгу. Если бы Алина читала новомодную сагу «Сумерки» или романы уже ставшего современным классиком Тони Парсонса, или какой-нибудь справочник по уходу за ребенком, можно было бы утверждать, что в ней действительно произошли кардинальные изменения, но она внимательно изучает «Подход Зельтсмана к традиционной классической портретной фотографии», а это означает, что ее сегодняшнее состояние — всего лишь временное затишье перед очередным всплеском идей, проектов, поездок и выставок. Алина считает, что она отдыхает, но, на самом деле, она уже работает. Прочитав очередной совет, она отрывает взгляд от страниц, вылавливает из прогуливающихся по парку людей самую колоритную фигуру и начинает мысленно примерять к ней фон и цвет, рекомендованные учебником, придумывает позы, выражение лица, прическу, меняет одежду. Даже лебедей, плывущих вдоль берега, она переставляет согласно принятым канонам завершенной композиции. «Нужно избежать любых недовольных элементов, которые отвлекли бы внимание зрителя от лица предмета», — читает Алина. Да, конечно, это аксиома. Первое правило для портретиста. Вот с этого круглого джентльмена надо снять кепку, которая закрывает весь лоб и делает нос, напоминающий картошку, еще более широким. Тот малыш все время загораживает рот печеньем, а девушка, что приближается на велосипеде, очень хорошенькая. И подвеска на шее ей идет, хоть и крупновата, но для съемки ее пришлось бы убрать, слишком много внимания она забирает на себя. Так не пойдет. Украшениями любуются в Алмазном фонде, а основа портрета — глаза. Глаза у девушки просто волшебные: миндалевидные, лучистые, цвета переспелой вишни, только смотрят как-то удивленно и слегка виновато. Она приближается к Алине на своем велосипеде, не догадываясь о том, что ее уже посадили на стул, переодели в платье французской придворной дамы восемнадцатого века, закололи волосы в высокую прическу, осветили скулы, вложили в руки веер и чуть наклонили голову к левому плечу.
— Да, так будет хорошо, — удовлетворенно кивает сама себе Алина.
— Здравствуйте, — «фрейлина» соскакивает с велосипеда перед коляской. — Вы так смотрите на меня, но, к сожалению, я пока ничем не могу вас порадовать.
Алина отрывает изумленные глаза от книги. Девушка стоит возле нее, слегка склонив голову к левому плечу, как на воображаемом портрете. «Да, позу я определенно нашла правильную. Она ей подходит», — успевает себя похвалить Алина, прежде чем узнает в незнакомке почтовую служащую.
— Я помню, что вы ждете уведомления, — продолжает та извиняющимся тоном, — но мы еще не получали и…
— Я понимаю, не беспокойтесь. Если бы я отправила посылку в соседний штат, все было бы гораздо быстрее.
— Да, конечно, — девушка чуть заметно краснеет. — Здесь все службы работают бесперебойно, а как там, я не знаю.
— Я знаю. Могли бы работать и получше. Вы не волнуйтесь. Днем раньше, днем позже. Главное, чтобы дошло отправление.
— Дойдет обязательно.
— Я надеюсь. Во всяком случае, надеюсь, что успею до отъезда получить уведомление о вручении.
— Вы собираетесь уезжать? — Голос девушки отражает отношение американцев к своей стране. Это самое лучшее место в мире, и мысль о том, что кто-то не желает здесь оставаться, вызывает крайнее изумление.
— В гостях хорошо, а дома лучше, — улыбается Алина, а девушка, недоуменно пожав плечами, продолжает свой путь.
Алина успевает прочесть еще несколько глав и «сфотографировать» двух подростков, старушку в смешной, похожей на блин шляпке, влюбленную пару афроамериканца и китаянки, лабрадора и трех белок, когда из коляски наконец доносится недовольное кряхтение.
