Да, конечно, Андрей виноват перед женой и дочерью. Галина хотела уехать с ним (как чувствовала!), а он хотел поехать со мной. Честно говоря, если бы он не попросил, никто и не послал бы его в Казахстан, но мы решили, что длительная командировка — хорошая возможность решить проблему. Что бы ты ни думала обо мне теперь, я ни о чем не жалею. Несмотря на то, что я написала, что до сих пор стыжусь своего поступка, я не жалею о нем. Если бы все начинать сначала, я поступила бы так же, потому что время, что я прожила в Казахстане, — самое счастливое время в моей жизни. Да, мой сын практически не помнит отца и даже не носит его фамилии, но он унаследовал от него именно те черты, которые я всегда хотела видеть в своем ребенке (особенно в мальчике): подвижный ум, щедрость, доброту, преданность профессии и еще столько всего хорошего, что бумаги не хватит перечислять. Кстати, о фамилии Влада. Здесь нет никаких секретов. Я могла бы дать ему свою, но, дорогая моя, мне претила мысль о том, что мой ребенок станет продолжать род недостойного человека. Что бы ни говорила нам с тобой мама, я не считаю Степана Самохина (даже рука не поднимается назвать его папой) человеком порядочным. Пить, дебоширить, избивать жену и детей может только зверь. Я не простила и никогда не прощу ему (знаю, слова недостойные христианки, но ничего не могу с собой поделать) такого раннего ухода нашей мамочки. То, что он сам недолго прожил после ее смерти, меня не волнует. Помнишь, нас все жалели? А я была счастлива от того, что мы наконец избавились от него. Я не психолог, Тонюшка. Это твой хлеб. Но мне кажется, что и не надо обладать глубинными познаниями в психологии, чтобы объяснить наши прожитые жизни дурным влиянием Самохина. Я всегда чувствовала себя недолюбленной, мечтала о хорошем отце и отчасти поэтому связала свою судьбу с человеком гораздо старше себя. А в твоем подсознании, по-моему, настолько укоренился образ мужа, который не приносит женщине ничего, кроме слез, синяков и страданий, что ты легко предпочла семейной жизни одиночество. Я не хотела, чтобы мой сын наследовал фамилию такого человека, поэтому он стал Гальпериным, как наша покойная, несчастная матушка. Я верю, она смотрит с небес на своего внука и радуется. На самом деле, фамилия — это все пустое. Гальперин мой сын, Самохин или Щеглов, не имело для меня слишком большого значения. Самым главным было то, что он был рожден от любимого человека, с которым я была по-настоящему счастлива.
Ты, конечно, всегда думала, что отец Влада оставил меня. Да, ты не ошибалась. Он оставил меня, но ушел слишком далеко. Мне не хотелось больше жить в чужой стране и оплакивать могилу. Я должна была вернуться. Но куда? В Москву? В нашу комнату? Сесть тебе на шею и еще посадить своего ребенка? К тому же мне пришлось бы каждый день видеться с Галиной, а это было бы невыносимо. Да и Владик наверняка когда-нибудь увидел бы в их альбоме фотографию своего отца. А он ведь и похож на Андрея. Конечно, не копия, но сходство есть. Помнишь, даже ты как-то сказала, что кого-то племянник тебе напоминает. Как я тогда испугалась! Но ты ничего не заметила. Так вот, приехать к тебе я не могла. Попробовать самостоятельно устроиться в большом городе мне показалось невероятно сложным. Образование — десять классов, опыта работы никакого. Ни друзей, ни связей — никого и ничего, что могло бы хоть как-то помочь мне сделать первые самостоятельные шаги. Одна знакомая в Казахстане сказала, что на Севере России в небольшом поселке у ее мужа живут какие-то дальние родственники. Она спросила, хотела бы я поехать туда. Я подумала (и не ошиблась), что в деревне всегда нужна рабочая сила. Вскоре из Лососинки пришел ответ: меня ждали и предлагали работу.
Теперь ты знаешь все, что столько лет оставалось тайной. Не знаю, какой будет твоя первая реакция на прочитанное, не знаю, какой станет и вторая. Но я уверена в том, что ты обязательно сделаешь один неправильный вывод: ты решишь, что мое решение уйти в монастырь — наказание, которое я сама себе придумала. Прошу тебя, Тоня, не убеждай себя в этом, ибо я не из тех людей, которые считают, что за любовь нужно наказывать. Любовь, Тонюшка, искупает грехи. И если живу я в монастыре, то лишь из-за нее одной, ибо любила, люблю и буду продолжать любить. И чувствую я себя в этих стенах ближе к Андрею, чем где бы то ни было. Мне кажется, я выполнила свой долг перед сыном, я помогла ему встать на достойный жизненный путь, у него хорошая профессия, отличные возможности и, как ты говоришь, большое будущее, и, я надеюсь, что теперь могу позволить себе прожить остаток жизни так, как я этого хочу. Конечно, ты снова напишешь, что не понимаешь моего выбора, но я и не прошу понимать. Просто прими.
Единственное, о чем я иногда думаю, что не знаю, счастлив ли Влад. Возможно, ты права, и он хотел бы, чтобы я была рядом. Меня всегда успокаивает мысль, что в твоем лице он сейчас находит помощь, поддержку и опору. Он действительно заслуживает материнского тепла, которое, я уверена, ты ему отдаешь с лихвой. Но, Тонюшка, знаешь, какая мысль заставила меня написать это письмо? Мысль грустная и в то же время естественная. Мы не вечны. Когда-нибудь не станет ни меня, ни тебя. И останется ли у мальчика на этом свете хоть одна родная душа? Конечно, у него есть сын. Но дети часто живут своей жизнью. Они не чувствуют родителей так, как родители чувствуют их, они стремятся к свободе и независимости и ищут кого-то другого, кто станет для них самым близким человеком. Конечно, я надеюсь, что Влад еще встретит достойную женщину. Естественно, я знаю, что у него много друзей. Но еще я верю и в то, что существуют на свете незримые узы: узы крови, и, наверное, не в моей власти их разрубать. Мне кажется, Алина не должна исчезать из нашей жизни. Вернее, я думаю, что она должна каким-то образом войти в жизнь Влада. Знаю, ты с твоей честностью и прямолинейностью станешь советовать просто рассказать мальчику всю правду. Тонюшка, я не в состоянии это сделать. Да и необходимости не вижу. Честно говоря, я даже не уверена, что родственница с такими проблемами — хорошая находка. Тебе может показаться странным, но я не могу считать внучку Андрея чужой. Мне кажется, я несу какую-то ответственность за ее судьбу и не могу позволить себе разорвать последнюю ниточку. Я думаю, надо попытаться помочь ей обрести себя, избавиться от греховного чувства зависти, а лучший помощник — хороший психотерапевт. Почему бы Владу ни попытаться продолжить твои исследования? Все записи сохранены в твоих письмах. Посмотри сама (высылаю их тебе обратно), все прослеживается с большой точностью: и хронология событий, и причинно-следственная связь поступков, и становление личности. Тебе мое предложение может показаться странным, но другого способа убедить мальчика найти Алину, не открывая всей правды, я не могу. А правду рассказать не смею тем более. Кто знает, как отреагирует на нее сама Алина? Я — та, кто причинил страдания ее матери и бабушке, и, скорее всего, она просто захочет вычеркнуть из своей жизни и меня, и тебя, и Влада. А мне бы этого не хотелось.
Тонюшка, я верю, ты сможешь помочь. Мне станет спокойнее, даже если они будут просто знакомы. Спасибо тебе за все, моя хорошая. Никогда у меня не было друга лучше и преданнее, и поэтому я знаю, что сестра — это не просто набор звуков, не просто слово, означающее некую родственную связь, это понятие, в котором для меня заключена вся жизнь.
Целую тебя,
Слава.
Алина все еще сидит на кровати, мысленно повторяя врезавшиеся в память строки. Дверь комнаты с шумом распахивается. Натали плюхается рядом с матерью и почти кричит:
— Я готова.
Следом за девочкой заходит Маша. Она встревожена, растеряна и намерена, наконец, во всем разобраться:
— Так кто у вас там?
Поздний вечер в пригороде Ньюарка — раннее утро под Мурманском. Рыба не клюет, очевидно, от того, что клюет носом рыболов. Подъем в пять утра — не лучшая идея после перелета, но уж слишком не терпелось Владу попасть на мостки, закинуть удочку и ждать, когда дернется поплавок. Но усталость берет свое. Организм, измученный постоянным нервным напряжением последних месяцев, почувствовав наконец облегчение, жаждет лишь одного: хорошего отдыха. Влад за этим сюда и приехал: за тишиной и покоем, за детством, за счастьем.
Он летел и думал о пологих выпуклых склонах Хибин, о плоских вершинах Ловозерских тундр, об ущельях и долинах, по дну которых, зажатые отвесными скалистыми берегами, бегут ручьи и речки, о снеге, не тающем на вершинах в течение всего короткого северного лета. Влад представлял себе березовое редколесье, землю, покрытую лишайником-ягелем, который едят северные олени. Он видел перед собой сосновые и еловые леса и вспоминал слова одного путешественника прошлого столетия: «Человеку, которому пришлось бы неожиданно очутиться здесь, никак не захотелось бы поверить, что он находится на Крайнем Севере… Весь характер местности, красивые скалистые горы, живописные, роскошные облиственные островки, неожиданные повороты реки с ее порогами, и в особенности роскошь и разнообразие растительности, бросаются в глаза, поражают каждого». Владу казалось, что он прикасается к трогательным, нежным цветам и устланным зеленым, теплым мхом низинам, чувствует дурманящий запах багульника и ощущает леденящее прикосновение к коже вод уникального Могильного озера, в котором, не смешиваясь, по-прежнему сохраняются слои пресной и соленой воды. За время полета Гальперин успел настолько раздразнить свое воображение мыслями о крупной кумже из семейства лососевых, быстром, любящем пороги хариусе, трехкилограммовой палии, затаившейся на глубине, и о хищном, осторожном и вкуснейшем сиге, что мысль об отложенной хотя бы на день рыбалке показалась ему кощунственной.
