— Да тут русские объявленья вешают! Эх, ребята, ну и ухохочешься! Давайте сюда!
Илья, сжимая Марину руку в руке, вразвалку подошел.
— Продам хорошего синего попугайчика… за двадцать евро… умеет говорить по-русски! — Илья читал громко, чтобы всем было слышно. — Даю уроки русских танцев, хоровод, кадриль, мужская пляска вприсядку! Открыто русское кафе «ВОДКА РЮСС», меню: блины, икра, пироги, уха из осетрины, гречневая каша, щи, борщ, пельмени! Требуются повара и официанты! Профессиональный русский актер за недорогую плату выступит на русской вечеринке, желательно в богатых домах! Концерты! Пение под гитару, незабываемый барон фон Бенигсен, Майский Соловей, и с ним его супруга, баронесса фон Бенигсен, Певчая Славка!
— Плохо им тут, — вздохнула Мара.
И голос резко вспыхнул за их плечами:
— Русские?.. Из Москвы? Разрешите познакомиться!
Все тут же обступили человека, судя по всему, француза русскоговорящего.
— Вы кто? — грубовато и напористо спросила Алла Филипповна, и ее короткие ручки сделали в воздухе круглое, самоварное движенье.
— Я? Пьер Хаффнер, — сказал человек, делая энергичное ударение на последнем слоге фамилии.
— Илья, — сказал Илья. Он ближе всех стоял к Пьеру.
— Мара, — прошелестела Мара.
— Алла Филипповна! — зверски, но не противно кокетничая, кинула навстречу сдобную лапку Алла.
— Константин… Персидский, — меланхолично сказал Персидский.
— Анатолий, — Толя Рыбкин для чего-то пригладил длинные путаные, пеньковые пряди.
— Хомейко! — истерично выкрикнул Хомейко. — А вы француз?!
— Как видите. — Пьер полез в карман за сигаретой. Вынул; закурил. У него был спокойный голос. И дорогая зажигалка Zippo. С настоящими алмазами и из настоящего золота.
— У вас что, предки русские были? — очень осторожно, деликатно спросила Мара.
И Пьер посмотрел на нее.
Он смотрел вроде бы на всех, вроде всех обнимал веселым взглядом, но получалось, что смотрел он только на нее, а это было как-то нехорошо, неприлично, и Мара не хотела покраснеть, но покраснела, и смущенно, одним плечом, спряталась за широкую, булыжную спину Ильи.
— Нет, — Пьер продолжал смотреть на нее, только на нее, и старался заглянуть ей в глаза, а это уже было совсем из рук вон. — Я чистокровный француз. Но я так люблю Россию, что выучил ваш язык. А если точнее… если правда…
Он затянулся, и Мара старалась глядеть не ему в глаза, а на дым его сигареты.
— У меня в России бизнес. Я бизнесмен. Я хочу говорить с моими партнерами так, чтобы они меня понимали.
— А какой у вас бизнес, месье Пьер? — встряла Алла Филипповна, любопытная сорока.
— Колбасный, — улыбнулся Пьер.
— По вас не скажешь! Вы такой… ну… как артист! Мы думали, что вы артист!
«Кто это „мы“», — растерянно думала Мара.
Илья крепко, очень сильно сжал ее руку, и она испуганно посмотрела вдаль, поверх аккуратно стриженой головы Пьера Хаффнера, на золотые надкрылья куполов русского храма, на пряничные, изъеденные смогом стены.
— А вы давно в Париже? — Сигарета чуть, едва видно, дрожала.
— Третий день! — Алла поправила пружинную прическу. — Мотаемся вот! Сами! Мы вообще-то художники! Из разных городов. Толя вот из Питера… я — из Красноярска! А Хомейко вообще из Дивногорска, это тоже в Сибири! У нас тут группа! У нас, ну, творческая поездка! Мы по вызову от фирмы «Сирел», они буду делать нам выставку знаете где?.. в самом Гран-Пале, вот где!.. Это вообще сказка!.. А мы вот тут… мотаемся! Кое-где уже побывали, в хороших местах! Сразу, между прочим, в Лувр пошли! И… и… заблудились…
Пьер хохотал, забросив голову назад, как черный мяч. Бросил хохотать. Обернулся к Маре и Илье — резко, звериным махом кинул тело.
— Хотите, я буду вашим гидом по Парижу?
Было впечатление, что он спрашивает только их. Их двоих.
Наконец он поймал глазами Марины большие глаза. И они забились, как две спугнутых сачком бабочки.
— Хотим, хотим! — обрадовано заорала Алла. И осеклась:
— Вам, месье Пьер, ведь платить надо?.. а у нас-то… денег нет… Мы нищие художники, ха-ха-ха! — Смех вышел жалкий и натянутый. — Ну честно, нет! Мы все, чтобы сюда полететь, сами у друзей заняли-перезаняли… так что… вот…
— Мне не нужны деньги. — Бабочки били, били тревожными темными крыльями. Сачок замер в воздухе. — Я бесплатно. У меня машина большая. Я буду вас возить по Парижу. Я покажу вам Париж, который вам и не снился.
— А мне снился Париж! — Аллу несло безудержно. — Он мне приснился — и вот я здесь! Вещий сон!
— Мне тоже приснился вещий сон, — сигарета наконец аккуратно полетела в стальной короб урны. — И я сегодня приехал сюда.
Илья наклонился к Маре и пощекотал колючей бородой ее нежную детскую шею.
— Тогда довезите, пожалуйста, нас до отеля. У нас время ужина. Официанты ругаются, если мы опаздываем.
— У вас отель завтрак-ужин? — быстро спросил Пьер.
— Да, — мрачно ответил Илья.
Они кучею ввалились в кафе, уселись за столики. В зале уже битком было набито народу, громко разбитая посуда сделала свое дело: у соседей-конкурентов столы пустовали, а у находчивого хозяина заведенья уже, кажется, и мест-то не было. Их все равно рассадили. Кого куда. Алла сидела с патлатым Толей, Илью объединили с Персидским и затолкали в самый угол зала, и так вышло, что Мара и Хомейко сидели поодиночке. Илья привстал, смотрел внимательно и угрюмо. Он следил за Пьером, что он будет делать. Пьер о чем-то пошептался с хозяином, и хозяин из загашника вынес ему колченогий деревянный, с дыркой сердечком в сиденье, старинный какой-то, мушкетерский стул с плетенной из соломы спинкой. Илья дернулся, Персидский положил ему ладонь на кулак.
— Тихо, Илюшка, — небрежно сказал Персидский. — Ты что, ревнуешь? Но ведь ты же не дурак, скандалить тут?
— Я не дурак, — процедил Илья, не сводя глаз с Пьера. Он уже подсел к столику, где сидела Мара.
— У тебя с этой девочкой что, все так серьезно, что ты даже в Париж с собой вывез ее? — лениво жевал слова Персидский. — Бабки на нее потратил? Все что, так круто, да? А ты хорошо подумал? Она же девочка совсем. И дурочка. А ты и расстелился. Да я тебе таких девочек!.. пол-Москвы!..
— Рисуй своих Персидских Женщин, Костик, — тихо и отчетливо сказал Илья. — А к моей женщине не лезь.
— Я и не лезу. — Персидский тоскливо посмотрел поверх людских голов. — Интересно, чем нас будет угощать этот французик? Бизнесмен, еп его мать. Может, что приличное закажет. Ну, ты, брат, извини, конечно, но я на нее гляжу, на твою-то, разве такая может быть женой художника? Жена художника — это, брат… это…
Персидский развел руками, не подыскав слов. Густой табачный дым синими и сизыми призрачными пластами заволакивал стеклянный гудящий, как ветер в трубе, зал, и становилось тяжело дышать. Девчонка с густой щеткой-челкой несла в обеих руках сразу пять громадных кружек с пивом.
— Темное. Портер, — облизнулся Персидский. — Че сидишь-то, парень? Это ж нам несут!
Девчонка ловко бухнула кружки об стол и заквохтала дробно, улыбчиво, мелко-мелко рассыпая, как пшено по столу, зернистые слова.
— Слишком много у них буквы «эр», — томно выдохнул Персидский, с потягом пригубил пиво и толстыми губами важно вылепил официанточке:
— Гран мерси, шери!
Илья щурился, прокалывал зрачками кружево дыма.
— Где вы живете… Мара?
Чужие интонации. Чужая страна. Чужое темное, сладкое пиво в длинном бокале. Мужикам-то заказал из кружек, а нам с Аллой из бокалов, мы дамы, мы дамы. Мадамы, мадамы. Я не мадам. Я мадемуазель, так, кажется, тут у них. Нет. Я без пяти минут мадам. Мадам Каблукова. Я выхожу замуж за прекрасного художника Каблукова, и пусть он бедный, пусть он нищий, у нас в России художники нищие все, кроме правительственных. Так было всегда, и так будет. О чем он спросил меня?
— Я? Мы? — Она смешалась. — Мы… живем в Самаре.
— О, Самара!
— Это на Волге. Там… Жигули.
— Я знаю!
Дым плавал меж их лицами, от его губ к ее губам.
В этом невыносимом дыму он все равно выволок свою сигарету и закурил. И отогнал дым рукой, и смущенно отвел руку с сигаретой вбок от себя, и задел рукой ляжку бегущей мимо официантки, и она, вместо того чтобы обидеться и нагрубить ему, хорошо и зубасто рассмеялась, а Пьер послал ей воздушный поцелуй.
«Да, тут все другое. Отношения людей другие. У нас бы тетка наорала, а дядька бы шепотом выматерил ее».
— А вы… родились в Париже?
— Да. Я родился в Париже. Семья моего отца пять веков жила в Париже. А моя мать родом из Кондрие.
— Что, откуда?..
— Из Кондрие. Это такое… такая… деревенька, так, да?.. на берегу Роны. На Юге. Она знаменита у нас тем, что там делают очень вкусное вино. Знаменитое на всю Францию. Мускаты, мускатели… «Сен-Жозеф», «Кондрие»… Ронские виноградники… такие, знаете, кудрявые берега… И Рона течет быстро, очень быстро. Она течет с гор! Поэтому такая быстрая. Рос-кош-ные места! Манифик! — Он волненья воспоминаний он перешел на французский. Спохватился. — И вино… рос-кош-ное. Я повезу вас на праздник вина. Это день святого Венсана… по-русски — Винсента, да… в феврале, три дня в середине февраля на Роне празднуют! Вы поедете туда со мной! Там крестьяне жарят в эти дни свинью прямо на дороге. Мы будем есть с вами жареная свинья! — Он поправился: — Свинью!
